воскресенье служит после литургии ещё и отдельную панихиду.
Но только там, на задержаниях, когда лежишь за кустом, лаская
пальцем спусковой крючок, или сидя за компьютером, обрабатывая опера-
тивные данные о перемещениях и контактах какого-нибудь Ракшаса, не
чувствовал я скользкого, сомнительного холодка. А сейчас, несмотря на
клубящийся в липком воздухе зной, меня едва ли не знобило.
До сих пор было проще. Не приходилось охотиться на мальчишек.
Пускай даже на мальчишек-оккультистов.
Ладно, всё это, конечно, лирика, а дело есть дело, и я знал, что
справлюсь не хуже других. Не приходилось, а теперь вот пришлось. Всё
когда-то бывает в первый раз - и осторожный поцелуй, и выговор в при-
казе, и неделя в реанимации, как в позапрошлом году, после взятия Ма-
линовых Старцев. Я же профессионал, однако. Начальник давеча подтвер-
дил, на выпускное свидетельство ссылался.
Да и дело-то маленькое - прийти, посмотреть и в случае необходи-
мости провести задержание. Ну, естественно, первичный допрос. И на
этом мои функции кончаются. За пацаном приедут люди из Столицы, а я
могу спокойно отправляться в Грибаково, к тёте Варе.
Вряд ли я поеду спокойно. Теперь это будет уже не так просто -
предвкушать купание в речке Ивлянке, парное молоко по вечерам, общение
с Наташкой, внучкой тёти Вариной соседки. Ведь не удастся забыть, что
в это самое время пока ещё незнакомый мне тринадцатилетний Мишка... Я
же знаю, каково это - сидеть, вжавшись в угол, ожидая неизбежного.
Глава 5. Воспитательное мероприятие.
Глаза привели меня к скучным развалинам Белореченского монастыря.
Мне смутно помнилось, что именно об этой местной достопримечательности
вчера произносил поучительные монологи Никитич. Впрочем, я и сам
кое-что почитал, собираясь в Барсов.
Монастырь, взорванный почти восемьдесят лет тому назад, до сих
пор гляделся печально. Конечно, его пытались восстановить - давно, ещё
при плутократах, но толку с того было... Какая там реставрация - даже
стены починить и то не могут, хотя деньги в своё время выделялись, и
немелкие деньги. Восьмой отдел нашего Управления довольно активно раз-
рабатывал этот сюжет, но следствие шло весьма странно, а когда внезап-
но и совершенно необъяснимо заболел их тогдашний шеф, полковник Жму-
ренко, - и вовсе свернулось. Странные всё же творятся у нас дела, и
верно говорит мой лысенький Сан Михалыч - всё можно починить, но на
всё рук не хватит, их только две, и те протезы. Впрочем, он это уже
нечасто говорит. Молчалив сделался начальник. Задумчив.
Вот и выходит, что сейчас, на десятом году Державы, лежит правос-
лавный монастырь в мерзости запустения. И концов не найти - никто вро-
де и не виноват, все старались, а воз и ныне в той же заваленной стро-
ительным мусором яме, что и десять лет назад.
Десять лет назад... Я лишь обрывками помнил то странное и страш-
ное время.
Жирная, иссине-чёрная муха, ползущая по стеклу... Хрустящие белые
простыни, утренняя ругань санитарок, добрые коровьи глаза врачихи Ма-
рины Павловны. И уколы, ежедневные уколы, от которых слипались глаза,
тяжелела голова, и ненастоящим казалось всё, что было там... на шоссе.
Словно это сон, глупый и привязчивый - лохматый огненный столб, треск
рубашки, и чёрная пустота, после которой - скучные, бессмысленные дни
больницы. Всё это сон, который не кончается ничем, и я проваливался в
него, в тёмное бездонное пространство, а потом... А потом просыпался -
и всё вновь перевёртывалось. Едкой волной накатывало понимание - это
было по правде. Было. А теперь нет. Ничего уже нет - ни мамы, ни отца,
ни быстрого нашего "Гепарда". Жизнь оборвалась, и что впереди - лучше
и не думать.
Но жизнь продолжалась. Как-то раз, ближе к вечеру, тихонько, на
цыпочках просочилась в палату худенькая женщина в наспех наброшенном
белом халате. Я узнал её не сразу. Потом вспомнил - тётя Варя, мамина
двоюродная тётка, живущая где-то в Заозёрской области. Иногда она при-
езжала в столицу по каким-то своим делам и на пару дней останавлива-
лась у нас. Извлекала из необъятной сумки трёхлитровые банки с компо-
тами, вареньями и прочими плодами сельской местности. За чаем переда-
вала неизменные приветы от мужа, которого почему-то звала дедом, и ещё
от кучи разных соседей...
Сейчас она молча стояла у двери, глядела на меня, и плечи её
тряслись, что казалось почти незаметным благодаря исполинского размера
халату - его точно на бегемота шили.
Потом была суета, слёзы, гора фруктов на тумбочке. И конечно,
традиционное земляничное варенье. И, само собой, вишнёвый компот.
Попутно выяснились некоторые неприятные детали. Получалось так,
что взять меня некому. Близких родственников у нас не нашлось, и мама,
и отец росли без братьев и сестёр, все мои бабушки и дедушки поумирали
ещё до того, как я в школу пошёл. Тётя Варя, оказывается, уже три не-
дели как приехала в столицу. Именно ей и пришлось устраивать похороны,
спасибо, помогли папины сослуживцы, да и соседи в доме скинулись кто
по червонцу, кто по пятёрке... Ко мне она пыталась прорваться с перво-
го же дня, но её не пускали - неделю я вообще не приходил в сознание,
да и после врачи остерегались меня травмировать впечатлениями и воспо-
минаниями. Знали бы они, эти гуманисты в белых халатах, о том, как
просыпаешься после укола, как обступает тебя обжигающая правда...
- Это же чудо какое-то свершилось, чудо, - всхлипывая, поведала
она мне. - Тебя же на опушке леса подобрали, в ста метрах от машины.
Точно кто перенёс. А милиция говорит - никого там не было, на шоссе.
Чудо, одно слово, чудо!
Нужно было мне это чудо как селёдке акваланг.
Ходила тётя Варя и по всяким комиссиям. Пыталась оформить опе-
кунство, но что-то пока не клеилось. Вы уже в возрасте, сказали ей, и
здоровье уже не то. И муж-инвалид. И живёте вы с ним на мизерные пен-
сии. Так что извините, но государство может лучше позаботиться о вашем
внучатом племяннике.
Поэтому мне предстоял интернат. Временно - смахивая слёзы тыльной
стороной ладони, убеждала тётя Варя. А потом она снова приедет в сто-
лицу, и уже не вернётся обратно, пока не докажет своих прав на опе-
кунство. Найдётся и на этих бюрократов управа, она знает, куда писать
жалобу...
Так я оказался в интернате. Прощаясь со мной, тётя Варя суетливо
бормотала, что этот - один из лучших, она узнавала - богатые шефы, пи-
тание великолепное, в каждой группе цветной телевизор. Почему-то она
особенно упирала на телевизор.
Первые дни я вообще плохо понимал, что меня окружает. Точно я за-
вёрнут в плотный серый полиэтилен, и сквозь него видно еле-еле. Тем
более, что и не хочется никого видеть. Какие-то ребята вокруг, что-то
делают, суетятся, бегают какието взрослые крикливые тётеньки. Регуляр-
ные завтраки-обедыполдники-ужины. Кормили здесь и в самом деле непло-
хо, но будь вместо котлет с рисом гнилая картошка - я бы, наверное, и
не заметил. И насчёт цветных телевизоров тётя Варя не соврала - их тут
и в самом деле было понатыкано. После ужина воспитательница торжест-
венно, творя великое благодеяние, врубала в игровой ящик - и группа
прилипала глазами к экрану. А я сидел позади всех и ждал, когда же ра-
зорвёт воздух резким звонком отбоя, и можно будет уткнуться лицом в
подушку, и придёт тьма. Иногда снилась мама. Я ждал этих снов - и бо-
ялся, зная, что всё равно потом придётся проснуться.
Поначалу меня не трогали. Видимо, присматривались. Я сдуру решил,
что так оно будет и дальше - полупрозрачная плёнка отчуждения, сон на-
яву и во сне - осколки той прежней, настоящей жизни. И это было бы
здорово.
На следующей неделе начались неприятности. Как-то вдруг я обнару-
жил, что ко мне не обращаются по имени. В глаза говорят - "ты" или
"эй". "Ну ты, гуляй отсюда", "Эй, закурить найдётся?". За глаза поп-
росту называли "этот". После оказалось, что нашлось для меня и прозви-
ще. Скверное прозвище - Глиста. Откуда оно взялось - я понять не мог,
но иначе со мной уже и не заговаривали.
Я не мог понять, чем мешаю жить этим пацанам в нашей 7-й группе,
почему вдруг я им не понравился? Ведь я же ничего от них не хочу, и
делить мне с ними нечего. Но, однако же, утром, глотнув кофе, я чуть
не подавился - кто-то круто намешал мне в стакан соли. Укрывшись после
отбоя одеялом, я долго не понимал, что же мешает мне заснуть, что
хрустит на простыне и покалывает кожу? Оказалось, снова соль. Я едва
не чертыхнулся вслух - и принялся стряхивать её ладонью на пол, опас-
ливо прислушиваясь к сонному дыханию соседей по палате. И дождался-та-
ки, услышал из дальнего угла довольный смешок.
Потом в постели нашлась уже не соль, а иголка. Я не сдержался,
выкрикнул в спёртый воздух - "Придурочные, да? Совсем озверели?". Из
темноты мне посоветовали заткнуться, пока не получил по репе. И я
заткнулся - что ещё остаётся, если не знаешь, кто именно делает тебе
заподлянки?
Наконец настал день, который я, наверное, не забуду уже никогда.
Всё началось утром, когда из туалета я вернулся в палату - заправлять
кровать и ждать звонка на завтрак.
- Ну чё, Глиста, скучаешь? - раздалось над ухом. Я обернулся.
Рядом лыбился здоровый жирный парень - Васька Голошубов. Странно,
мы были одного возраста, но по сравнению с Васькой я выглядел как за-
сохший огрызок рядом со здоровенным, налившимся соками яблоком. Тогда
я ещё не знал, что всё на свете относительно.
- Давай, потрудись на благо общества, - кивнул Голошубов в сторо-
ну своей койки. - Заправить. И живо. Об исполнении доложить.
Я недоуменно уставился на него. Это что, всерьёз? Я ему что, хо-
лоп, постели застилать? Может, шутка такая дебильная?
Васька скучающе взирал на меня.
- Ты что, это по правде? - выдавил я из разом пересохшего рта.
- Чё, больной? - хмыкнул Васька. - Сказано - исполняй, пока я
добрый. А то накажу!
Вот, значит, как! Как в армии, значит? Я вспомнил, как родители
года два назад говорили про какой-то фильм - кажется, он назывался
"Конвоиры". Про то, как солдаты, почти отслужившие свой срок, издева-
лись над парнишкойновобранцем. Да и по телеку про такие вещи иногда
говорили. Мама, правда, всегда в этих случаях переключалась на другую
программу, и лицо у неё делалось каким-то постаревшим. Значит, и здесь
это "стариковство"? Я вдруг понял, что Голошубов в нашей группе основ-
ной. Всех держит. Ведь и раньше я краем глаза замечал всякие такие ме-
лочи, только не брал в голову - не до того было. А он, выходит, ко мне
приглядывался и понял, что пора обламывать. И обломает. Я же против
него - всё равно что домашний кот для тигра. Задолбит как нечего де-
лать. И что же, застилать теперь ему постель? А потом будет что-нибудь
ещё. Стирать носки, отдавать свои полдники. Давать списывать задачки
по алгебре, подставлять лоб под щелбаны...
- Пошёл в задницу! - неожиданно для себя выпалил я. - Перебьёшь-
ся! Твоя кровать - ты и застилай!
Я сам замер, удивляясь собственной смелости. Вообще-то я никогда
ею не отличался. В школе у меня не было врагов, я и дрался-то в пос-
ледний раз классе в третьем. И всё потому, что чувствовал момент, ког-
да лучше отойти в сторону. А сейчас со мной творилось что-то странное.
- Ты чё, козёл, давно не получал? Чего лепишь-то? - прищурился
Голошубов. Остальные пацаны замерли, ожидая развития событий. В их
молчании чудилось мне что-то нехорошее.
- Что слышал! - беспомощно огрызнулся я.
- Что, мамка в детстве уронила в помойку?
- Ты вот что, - тихо сказал я. - Ты маму мою не трогай.
- А чего бы и не потрогать? - состроил он сальную гримаску.
- Заткнись, сволочь! - выкрикнул я сдавленным голосом, что есть
силы сжимая кулаки - ногтями в ладонь, до крови.
- Ну-ка, Глиста, повтори по буквам... - хохотнул Васька.
Почему-то мне стало вдруг очень легко. Страх незаметно перепла-
вился в какое-то дразнящее внутреннее жжение, и впервые за все эти
бесцветные дни забрезжил передо мной какой-то смысл. Голошубов сильно
ошибся, ляпнув насчёт мамы.
Я не стал повторять по буквам. Резко ударив его головой в живот,
вцепился показавшимися вдруг чужими пальцами в пухлое Васькино горло.
Тот, отшатнувшись, закричал неожиданно тонким, булькающим голосом. А я
- я молча давил тёплую, до омерзения потную кожу. И в эти секунды мне
было хорошо. Всё, что копилось во мне больше месяца, вся боль и отча-
янье - разом вырвались на свободу.
Конечно, задушить этого борова было в принципе невозможно. Я же
не какой-нибудь герой видашных боевиков Лю Сыянь. Но последний раз
ногти стригли мне ещё в больнице, и с тех пор они отросли изрядно.
Достаточно для того, чтобы разодрать мягонькую Васькину кожу, почувс-
твовать, как заструилась по пальцам горячая кровь, и вдохнуть её ост-
рый, ржаво-солёный запах...
Я пришёл в себя лишь когда опомнившиеся пацаны растащили нас, и
кто-то увёл Ваську в туалет - умывать. Оказалось, что я сижу на своей
койке, и пацаны молча смотрят на меня. Ни по-доброму, ни по-злому, а с
каким-то затаённым интересом. Я понял - они знают, чем всё это закон-
чится.
- Зря ты рыпнулся, - негромко заметил Серёжка Селин, чернявый па-
цан-шестиклассник, наши койки стояли рядом, разделённые тумбочкой. -
Это же такой кабан... Теперь он с тебя не слезет.
Я махнул рукой. Напряжение отпустило меня, мир снова завернулся в
мутную плёнку, и Серёжкины слова сейчас доносились точно из телека,
если приглушить звук.
Потом был резкий, словно иголкой в ухо, звонок на завтрак.
Я поднял голову. Был жаркий июль 2008-го года, гнилыми зубами
торчали сложенные из некогда белого камня остатки монастырских стен, и
имела место изрезанная инициалами лавочка, а на ней - одуревший от
зноя поручик Бурьянов двадцати четырёх лет, которому часов через пять
надлежит выполнить некую работу.
Это ж надо так углубиться, так выпасть из горячей действительнос-
ти города Барсова! Хорошо хоть лавочка в тени, а то лишь теплового
удара не хватало мне для полной симметрии. Ну что ж, спасибо древнему
тополю, поделившемуся со мной своей тенью. Кстати, Серёжка Селин меня
бы сейчас не понял. У него аллергия на всё, что угодно - на кошек, на
мёд, на тополиный пух. В интернатские времена если уж мы с ним и заб-
редали в какую-нибудь тополиную аллею, сбежав из опостылевших буро-са-
латовых стен, он ехидно замечал:
- Тополёчки вы мои, ща я вам устрою.
И бросал зажжённую спичку в пушистые белые хлопья. После чего мы
немедленно удирали - не из-за прохожих, конечно, видали мы этих прохо-
жих, но как бы не спровоцировать очередной Серёжкин приступ.
Прошли они, эти приступы, у него лишь в студенческие годы, то ли
вырос он из детских своих болезней, то ли научился их не замечать.
А кстати, если разобраться, завязалась ниточка нашей дружбы имен-
но в тот слякотный осенний день, десять с половиной лет назад.
Он был таким длинным, этот день... Бессмысленные уроки, разросши-
еся до часов минуты, мёртво застывшие стрелки на циферблатах. Безвкус-
ный обед, непривычно тихое время самоподготовки, надоевший стук дождя,
размазанные по стеклу косые струйки.
Я чувствовал, как что-то сгущается в воздухе, какое-то насторо-
женное молчание. Словно чей-то заинтересованный взгляд упёрся мне в
затылок и ждёт непонятно чего. То есть это мне непонятно, а остальные
- они знают. Но не скажут, нет. До самого вечера никто так и не заго-
ворил со мной, даже не обзывали Глистой, не бросали мух в компот. Им
это было ненужно, они, как настоящие художники, боялись замазать кар-
тину.
Странно - раньше, когда сыпались на меня мелкие их пакости, выру-
чала та самая обволакивающая плёнка, глушила звуки и мысли. Я был
один, в своём замкнутом пространстве тоски, и казалось, ничто не могло
его разомкнуть. А сейчас, наоборот, окружённый общим молчанием и под-
чёркнутым равнодушием, я понял, что плёнки вокруг меня уже нет. Всё я
воспринимал чётко и ярко, мельчайшие детали отпечатывались в мозгу -
шорох страниц учебника, вопли малышни со второго этажа, желтовато-се-
рый оттенок супа. И, конечно, то и дело ловил я на себе быстрые, осто-
рожные взгляды.
Мне даже самому хотелось, чтобы то, чего не миновать, случилось
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг