что тем, кто путешествует ради познания, Баадук облегчает дорогу в рай.
Али, поправив складки синих с белым одежд [Атэвы полагают синий цвет -
цвет небес - священным, и носить его могут лишь священнослужители
(светло-синий) и в торжественных случаях калиф. Родичи и приближенные
калифа могут надевать синее белое, причем соотношение цветов указывает на
степень близости с владыкой.], с достоинством приветствовал высокого
плотного хансира с золотой цепью на шее. Сам Меч Атэва скорее дал бы себя
убить, чем позволил надеть на себя знак раба [Баадук объявил знаком рабства
все, что хотя бы отдаленно напоминает ошейник.], однако за морем
придерживались иных обычаев.
- Да будет светел твой день и темна твоя ночь, Носитель Ключа. Ты
пришел, и я говорю тебе, что мои глаза рады узреть любимого каддара дея
Филипха.
- Его Величество Филипп Четвертый шлет привет брату великого Усмана и
ждет его в Летнем Дворце, на поле перед которым через два дня состоится
малый турнир в честь брата Его Величества герцога Эстре.
- Сколь счастлив мой конь, что пройдет по следу коня повелителя Арции.
Я и мои люди следуют за тобой.
Али не сомневался, что в глазах не познавших истинной мудрости, но
чем-то ему симпатичных арцийцев он и его свита представляют не менее
диковинное зрелище, чем представлял бы арцийский вельможа, окажись он в
Эр-Иссаре. Будучи не фанатиком и не политиком, а воином, брат Усмана
относился к различиям в обычаях философски. Куда больше его волновало, что
арцийский повелитель оказался не таким, каким ему следовало быть. Али свято
чтил договор Льва и Волка и верил словам мудреца Абуны о том, что настает
время великого зла, и первый прыжок оно сделает на Севере.
Истинной целью посла было вручить северному дею тайное послание
Усмана. Увы, увидев Филиппа, Али мысленно проклял судьбу, склонившую
владыку хансиров к мерзостному пороку пьянства. Вряд ли тот, кто ночью
смотрит на дно кувшина, а днем на его горло, может увидеть дым раньше огня.
Величайший в мудрости своей сказал: когда лев болен, рядом собираются
шакалы. Филиппа окружали шакалы и гиены, озабоченные лишь тем, чтобы набить
свои зловонные пасти и перегрызть глотки друг другу. Лишь булат-сагар
[Булат-сагар (атэв.) - начальник дворцовой стражи.] имел тело и душу воина,
и лишь Носящий Ключи служит дею, а не себе. Но мудрость и того, и другого
не сильнее новорожденного жеребенка, слова калифа калифов будут для них
слишком тяжелы.
Али склонялся к тому, чтобы после передачи даров и заверений в дружбе
подписать торговое соглашение и вернуться в лучший из городов [Имеется в
виду Эр-Иссар.], вложив в сердце Усмана еще одну тревогу, ибо кровь дея
Арраджа истощилась, как истощается почва в Руках нерадивого крестьянина.
Если бы он мог вернуть повелителю не только письмо, но и Садана! Полководец
с горечью оглянулся на великолепного белого жеребца с черной гривой и
черным хвостом, бегущего между двумя всадниками. Сын молнии вряд ли узнает
всадника, дей Филипх не похож на того, кто покорит коня коней.
Летний Дворец арцийского повелителя был красив, хотя на взгляд
атэвского полководца, в нем могло быть побольше лоджий, да и резьба по
камню была груба и проста. Дей Филипх его дейи [Дейи (атэв.) - королева.] и
наследники в окружении каддаров, родичей и родичей родичей вышли на
террасу, едва только жеребец али ступил на расчищенную от снега площадку
перед дворцом. Брат Усмана запоминал лица раз и навсегда и сразу же
приметил стоявшего рядом с владыкой арцийцев незнакомого темноволосого
человека. На прошлом приеме его не было.
Незнакомец был в таком же богатом платье и плотном плаще, как и
прочие, и все же отличайся от них, как отличается волк от собак.
Приглядевшись, Али увидел, что темноволосый горбат, хоть и не столь сильно,
как старый Джамал, учивший сыновей калифа Амира держать саблю. Так вот он
каков, северный волк, младший брат дея, про которого говорят много и
хорошо.
Али приложил руки к вискам, уголкам губ и сердцу, приветствуя
повелителя хансиров.
- Да будут мои глаза цветами, по которым ступают ноги благородного
Филипха и его сыновей. Прежде чем мои сапоги коснутся ковров твоего
освященного небом жилища, разреши мне передать тебе дар Повелителя
Повелителей. Этот конь был украшением Эр-Иссара, но калиф, да продлятся его
дни до бесконечности, посылает благородного Садана тебе в знак своей дружбы
и верности клятве Льва и Волка.
По знаку Али вперед вышел великий конюх калифа Гатар-ар-Хутта. Меч
Атэва знал, каково почтеннейшему расставаться со своей гордостью и
надеждой. Садан был для Гатара дороже всех его многочисленных внуков, но
калиф велел отдать величайшее из сокровищ в чужие руки. Повелитель
Повелителей всегда прав, но сколь горек удел смотрителя конюшен, вручившего
узду ветроногого Садана недостойному. Однако на темном лице старика не
дрогнул ни один мускул. Гатар-ар-Хутта простерся ниц перед повелителем
хансиров и поведал ему родословную коня коней от жеребца самого Майхуба.
Затем двое сильных воинов подвели сына молнии к самим ступеням, дабы дей
Филипх мог рассмотреть дар калифа.
Садан недобро косил глазом, черные ноздри возбуждении раздувались,
впитывая непривычные и неприятные запахи.
Вряд ли кто-то из хансиров рискнет хотя бы подойти к нему, Алис
непроницаемым лицом смотрел в глаза арцийскому владыке. Тот несомненно,
знал толк в лошадях, но времена, когда он мог покорить ветроногого, занесло
песками. Внезапно Меч Атэва ощутил острую жалость к воину и всаднику,
получившему коня, на которого ему не сесть, не боясь покрыть сёбя позором.
Повелитель не может быть сброшен лошадью и отвергнут женщиной! Брат велик,
но он ошибся, вместо радости послав северному дею боль и стыд. Внезапно в
голубых глазах Филипха мелькнул огонь.
- Я благодарю повелителя атэвов за дар, которому нет и не может быть
равных. Но пусть простит меня сурианский Лев, если я вручу сокровище моему
брату, покорившему Север. Я не мог придумать награды, достойной его
доблести, но, увидев блистательного Садана, понял, что это рука судьбы.
Герцог Эстре, прими коня коней как залог будущих побед.
- Мне остается доказать свое право на этот дар, - нагнул голову брат
Филипха. Сбросив плащ на руки подбежавшего слуги, он, слегка прихрамывая,
спустился вниз и без колебаний подошел к напрягшемуся Садану. Конь и
человек замерли, глядя друг на друга, а затем северянин протянул руку и
коснулся лоснящейся шерсти.
- Мы будем с тобой друзьями, черногривый, клянусь тебе, - герцог
улыбнулся тем, кто держал жеребца, - можете отойти.
Старый Татар невольно покачал головой, но подал знак. Воины отошли, и
случилось чудо. Садан продолжал стоять, а потом внезапно потянулся мордой к
новому хозяину. Брат Дея все с той же улыбкой позволил себя обнюхать, а
затем легко вскочил в седло. Атэвы. знавшие норов жеребца, не зря
получившего свое имя, замерли, но ничего не произошло. Казалось, конь знает
своего всадника с рождения. Жеребец легко переступил с ноги на ногу,
взмахнул черным хвостом и пошел грациозной рысью, откровенно гордясь своим
седоком.
- Аримма-ра Баадук [Велик Баадук в мудрости своей (атэв.).], -
прошептал Али, не веря своим глазам.
Вечером Меч Атэва воззвал к Пророку и, взяв лист каонгохcкой бумаги,
написал Эссандру-ар-Шарлаху-гар-Арраджу. Али просил Северного Волка
удостоить его совместной конной прогулкой.
2891 год от В.И.
29-й день месяца Копьеносца.
Арция. Мунт.
Александр Тагэре плохо помнил деда по матери, хотя Этьен ре Фло всегда
был к нему добр. В памяти остался огромный старик с пронзительными глазами
и громовым голосом, хотя возможно, сейчас Старый Медведь и не показался бы
внуку грозным великаном. Что до Шарля, графа Марцийского, то тот погиб при
загадочных обстоятельствах вместе с женой когда их единственному сыну было
менее двух лет. В галерее замка Эстре Сандер видел портрет молодого
светлоглазого и светловолосого человека в охотничьем костюме, чье веселое и
дерзкое лицо никак не вязалось со словом "дедушка". Так что истинным дедом
для герцога Эстре стал Обен Трюэль. Сандер любил толстяка, но всю силу
своей привязанности осознал, лишь узнав о смерти Евгения. Александр с
удивившей его самого злостью оборвал какого-то нобиля, заметившего, что
следующим помрет старик Трюэль.
Но Обен не умирал.
Смерть словно бы забыла про великого обжору и интригана. Он почти не
выползал из дома, но не утратил вкус к жизни и, по его собственным словам,
"отнюдь не выстарился". Сандер привез старику копченые медвежьи окорока,
болотный мед и травы, на которых эскотцы настаивают царку, а в ответ
заработал роскошный ужин по-эллски. Им было о чем поговорить. Эстре
рассказывал про Лося, Джакомо и Тодора, а Обен говорил об ифранском
малолетнем короле и его предприимчивой тетке-опекунше, удавшейся и
внешностью и душой в Паука, оргондских перипетиях и мунтских интригах.
Сандер слушал и радовался, что избавлен от этой кипящей грязи, в которой
сам Проклятый бы увяз по уши. Не все новости были скверными, но плохого
было больше, самым же гнусным, по мнению Трюэля, был новый кардинал.
- Ей же ей, не упомню такой мрази, - Обен с наслаждением потянул
носом, смакуя какой-то особенно заковыристый соус, - это я про этого хряка
в мантии, а не про голубей. Их орехами откармливали, попробуй... Жорж умно
поступил, честь ему и хвала! Стал кардиналом, хоть и не арцийским, а дальше
поглядим, но от того, что Клавдий выделывает, чертям тошно. Про то, что он
втихаря через трактирщиков беспошлинным ифранским вином торгует, я молчу.
Исхитрился, и ладно, от этого разве что виноторговцам хуже. Что стрижет
епископскую братию, как овец, даже смешно, да те и сами не промах.
Быстрехонько наверстывают.
- Как стрижет? - не понял Александр.
- Да по-разному. То карету новую потребует, хотя Евгений чуть ли не
пятьдесят лет в одной проездил, и ничего, то цепь к Знаку ему понадобилась,
да не простая, а со звездчатыми богомольниками, то покои бархатом
обтянул... Обычай завел: ежемесячно столько-то денежек в Кантиску, а
сколько-то - кардиналу. Не считая поздравлений с праздниками, именинами и
так далее...
- Граф, - Сандер придал лицу заговорщицкое выражение - вы все про всех
знаете. Клавдий не родич Вилльо?
- Брат во Жадности, - хмыкнул барон. - Но то, что из ифранского корыта
эта падла жрать продолжает, а тебя ненавидит еще с Оргонды, уже не шутки.
Ненавидит и боится. И Жоржа боится, а перепуганный трус - зверюга опасная,
особенно ежели ядовитый.
- В Арции пока еще решает король, а не клирики.
- Решает. Сандер, я тебе уже говорил, что мне восемьдесят?
- Да, но вам никогда не дашь.
- Правильно. А твоему брату дашь сорок? Филипп слишком много пьет.
- Я заметил.
- И мы с тобой знаем почему. Лучше не будет, не надейся, а хуже -
пожалуйста. Хорошо хоть, догадался отослать наследника в Ланже. Мальчишка
не по годам понятливый, королю совестно при нем безобразничать.
- Я знаю, что с ним Гартаж. Это победа.
- Будем надеяться, что Элле не удастся заменить Эжена на Фернана. Реви
и сам не хочет. Они с наследником не ладят, Да и уезжать из столицы главный
"пудель" боится. Аганн после того, как на дочке Гастона женился, вовсе
обнаглел, Фер боится, что его отпихнут. Как-никак Реви только брат
королевы, а Аганн - сын, причем любимый... Было дело, надеялся я, что
Филипп разведется и на мирийке женится, да красавчик Артур дорогу перешел.
- Артур командует королевской гвардией, - быстро сказал Сандер, - а
просится назад в Эстре.
- Не бери. Парню в столице тошно, это так. И умом он не вышел, но
честный до глупости и любит тебя и Арцию. Гвардеййцы от него в восторге,
как же, живая легенда... Короче, Артур - наш последний козырь. Случись
что-то вовсе гнусное, Бэррот сделает то, что ему скажешь ты. Или, на худой
конец, я. Вот отец его, тот себе на уме, но пока он с нами в одной упряжке.
С "пуделями" Антуану не по дороге, с Лумэнами и подавно.
- Лумэны? А разве они еще есть?
- Ну, положим, Лумэны как таковые и впрямь кончились. И я не скажу,
что меня это огорчает. Агнеса умерла, ты не знал?
- Нет. Давно?
- С полгода. В Сарриже. Говорят, совсем свихнулась перед смертью,
собирала еду да прятала в постели, не позволяла до себя дотрагиваться,
кричала, когда ее мыли и переодевали Плохая старость и плохой конец. Люди
смерти боятся а смерть - что, мгновенная неприятность, а дальше или нет
ничего, или же что-то новое. А такая жизнь... Но Дыню мне не жаль, - глаза
графа холодно блеснули, - она заслужила все от начала и до конца. Глупая
голова, мелкая душонка, а бед принесла немерено. Ну да Проклятый с ней... А
вот отродье Святого Духа живо.
- О ком вы?
- Виконт Эмразский, он же Пьер Тартю. Ничтожество полнейшее, но для
ифранцев чем гаже, тем лучше. Его матушка сплавила в Авиру после истории с
Жоффруа. По мне, так если зарезал быка, режь и петуха... Незачем было его
отпускать. Пьер Тартю - смешной претендент, но Орест его признал за Лумэна,
а Орест сейчас сильнее Архипастыря. Да и "паучата" его кормят, а эти
сквалыги ничего задаром не делают.
- Сигнор, а как Паук умер? Без него даже как-то непривычно.
- Как, как... От старости. Жаль, что не раньше. В один прекрасный день
пришли к нему утром, а он холодный. Болтали, что, когда его обмывали да
обряжали, боялись, что оживет и начнет ворчать, что дорого... Только я бы
на твоем месте не очень радовался. Жером еще мальчишка, но его
тетка-регентша...
- Жоселин?
- Она. Вся в отца удалась. Разве что моется чаще. Это крыса, Сандер.
Умная, злая, расчетливая. У нее ни один паучий аур не пропадет, недаром
папаша ее из всего выводка выбрал. И с Орестом она спелась. Тот в
Архипастыри метит, а для избрания, как ты понимаешь, денежки нужны, и
много. Конклав, он не травку кушает. Паучиха понимает, что перемирий скоро
конец, а ты на них страху нагнал. Так что они постараются войны не
допустить. Не мытьем так катаньем.
- С помощью Церкви и Эллы?
- Это еще полбеды. Боюсь, как бы яд и магию в ход не пустили. Жорж
говорит, Орест вовсе обнаглел, но маг он сильный. Ну да хватит о них всех.
И чего это меня за столом о всякой дряни говорить потянуло. Как тебе
атэвский подарочек?
- Лучшего коня я не видел.
- Надо думать. Сын коня самого Усмана, брат коня принца Яфе, а про
того говорят, что он родился в седле... Суриан, дары приносящих, не
боишься?
- Нет.
- И правильно делаешь. Филипп доволен?
-Да.
- Вы не помирились.
- А мы и не ссорились. Я ему верен, он это знает.
- Ой, Сандер, Сандер, - Обен со стуком положил ложку на стол, - зря ты
так. Я же не слепой. И Филипп не слепой. Видит, что у него есть полководец,
протектор, даже политик, но не брат.
- Я не политик, граф.
- Политик, хоть и не интриган. Не будь ты политиком, ты б с эскотцами
до сих пор мечом махал. Сговориться с Лосем и Лиддой не у каждого бы вышло.
С Фронтерой-то у тебя как? Веришь им?
- Нет. Филипп зря подписал нотацию с Максимом. Теперь от него пять лет
не избавишься. Лучше взять дарнийскую тысячу, чем за те же деньги пять
фронтерских, да и Тодору плевать, кому его брат служит и за сколько.
- Ты прав. Дарнийцы берут дорого, но они слово держат и воюют отменно.
- Я для Игельберга прошу баронство.
- Филипп даст. Он тебе ВСЕ даст.
- Мне ничего не надо.
- А ты становишься жестоким.
- Обен, вы не понимаете. Я ХОЧУ все забыть, чтобы стало как раньше, но
не могу.
- Как раньше не будет, - Обен смачно всадил нож в дымящееся мясо, - ты
перерос Филиппа во всем. Думай о нем не как о старшем и сильном, а как о
слабом. Ему никто, кроме тебя, не поможет. У тебя есть друзья и Арция, а у
него что? Гастон, да две дуры на шее.
- И вы.
- Я не у него. И Мальвани, и Лось с Лиддой не у него. Подумай об этом
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг