забулькало сало.
Симху-Упач начал свои заклинания:
- Да вселится сила старшего брата в тело каждого, кто съест его мясо!
Да не гневается старший брат за то, что псы пожрали его почтенные
внутренности.
Зато мозг, сердце и язык достались славному вождю
Хомеунги-Умка-Наяньги, который не обратит их против чести старшего брата.
Шаман поплевал на правую руку и вытер ее о мех совика, готовясь к
распределению жареного мяса. В этот момент снаружи раздался треск,
заставивший всех насторожиться. Никто еще не успел сообразить, что
произошло, как иглу, надежный дом, только что так прочно и красиво
возведенный, рухнул. Люди, барахтаясь, выбирались из снежно-ледяной каши.
Это вызвало неожиданную реакцию: первой расхохоталась Ченьги-Ченьги,
потом от хохота стала корчиться вся молодежь; веселье передалось и
старикам.
- Ээхэоу, чох-чох! - кричала Ченьги-Ченьги. - Наконец-то батюшка-солнце
прогонит матушку-снег! Лето, братца-лето упряжка ветра принесла!..
- Выходите на сухое место! - закричал Хомеунги-Умка-Наяньги. - Земля
подмерзнет, и мы пойдем дальше на север.
Симху-Упач выбросил из котла снег и лед и стал оделять всех горячим
мясом, строго следуя неписаному закону о рангах.
Вести из прошлого века
Из-под кресла вылез медвежонок, потешно повел мордочкой и засеменил за
перегородку. Здесь стояла корзинка с яйцами. Медвежонок принялся их есть.
Пятачок его носа стал желтым.
Экипаж "Светолета", медленно летевшего вокруг острова, разглядывал
расстилавшиеся внизу прибрежные льды. Тени, отбрасываемые высокими
торосами, часто вводили в заблуждение: мерещились щели, ведущие в
Подземный город.
Однообразие пейзажа, в котором преобладали синий и золотистый тона,
вскоре утомило путешественников.
Солнцев глубоко вздохнул, потянулся всем телом и сказал:
- Нет, наши глаза - инструмент несовершенный. Так мы ничего не найдем.
Пусть работают механизмы!
Он поднял "Светолет" над облаками и привел в действие реактивный
двигатель.
Надя пошла в кухонный отсек: нужно было позаботиться о завтраке. Там
она застала медвежонка, бесцеремонно расправлявшегося с двумя кусками
мяса. Он раздирал их когтями, не в состоянии справиться с ними еще
неокрепшими зубами, спешил, давясь и чавкая. Увидев Надю, медвежонок
попятился в угол, один кусок держа в зубах, а другой загребая лапой.
- Ах ты противный зверь! Ты что наделал?!
Надя увидела опустошенную корзинку и всплеснула руками.
Медвежонок словно понимал, что виноват. Он забился в угол, подмяв под
себя остатки мяса, и, став на задние лапы, отмахивался передними, ворча и
стараясь испугать Надю оскаленными зубами. Надя подняла его за холку и
крепко отшлепала...
Пока "Светолет", управляемый автопилотом, несся в субстратосфере,
каждый занимался своим делом: Надя готовила завтрак, Рыбников нес
радиовахту, а Гарри, Иринин и Солнцев, положив перед собой найденный в
затонувшей подводной лодке корабельный журнал, с интересом его
просматривали.
Сначала это были обычные морские записи, содержавшие сведения о
местонахождении и курсе корабля, о силе и направлении ветра, о видимости,
о том, чем занималась команда и что произошло за время вахты.
В записи от 20 августа 1826 года значилось:
"Сегодня капитан Родионов и матросы Коренев, Мошков и Гречин
отправились с санями на юг, чтобы добраться до населенных мест и дать
знать на родину о нашей второй зимовке".
После этой даты каждая новая запись заканчивалась фразой: "О капитане
сведений нет".
Примерно два месяца спустя появились скорбные записи:
"Сегодня скончался от цынги матрос Брыкин, мир праху его! Предан
погребению по морскому обычаю. Лед не поддавался, и пришлось тело опустить
в полынью, где его видать и по сю пору, так как полынью затянуло свежим
льдом".
День ото дня записи становились безотраднее. Команда жестоко страдала
от цинги, почти каждый день хоронили умерших. Затем записи прервались, а
последняя от 12 декабря 1826 года, заключала в себе несколько коротких
фраз:
"Полярная ночь. Все трупы окоченели, сегодня умру и я. А капитана все
нет.
Петр Громов, помощник капитана".
Следующая запись была датирована уже 21 августа 1827 года. Это был
рассказ капитана "Надежды" Григория Родионова о трагедии, происшедшей у
северо-восточного берега неизвестного острова в 1826-1827 годах.
"1827 года, августа 21 дня, после годичного отсутствия я возвратился на
свой корабль. Увы! Я не нашел здесь ни друзей, ни отдыха, ни тепла, ни
пищи. Как свидетельствуют вахтенные записи в этом журнале, семеро моих
товарищей умерли жестокой смертью и преданы погребению по морскому обычаю,
еще осенью минувшего года. Остальные пятеро ожидали меня непогребенные на
корабле. И мне, истощенному долгими странствиями, страдающему от боли в
обмороженных суставах, пришлось положить последние силы на то, чтобы
перенести трупы верных товарищей моих на лед. Я оставил их, рядом лежащих,
дожидаться таяния, дабы тела их могли погрузиться в воду и найти
успокоение на дне морском.
Чувствую, что приближается последний час мой. Нет в теле человека силы,
достаточной, чтобы противиться столь жестоким морозам при постоянном
голодании. У меня же всего запасов - четыре сушеных рыбины да с полведерка
муки. А посему спешу слабеющею рукою хотя бы вкратце записать в судовом
журнале о событиях, участником которых мне суждено было стать.
Полагаю, что записи сии для лиц, занимающихся науками, явятся
источником, питающим мысль, и позволю себе - да простят мою дерзость! -
высказать следующее предположение: остров, на котором найдены будут
останки мои, хотя и является глазу человеческому как единый монолит, - на
самом деле есть собрание мелких островков со шхерами между ними. А все
они, словно бы шапкою, накрыты вечным ледяным куполом. И ежели солнце
своими лучами растопит когда-нибудь купол ледяной, тогда и предположение
мое наглядно подтвердится. И обращаюсь я поэтому к дорогим потомкам, мужам
русской науки грядущим, с горячею просьбою: сохранить мои записи, чтобы
воочию в свое время убедиться, сколь близко иль далеко от истины было сие
мое предположение.
Ныне же открою, на каких основаниях и явлениях натуры зиждется оное
предположение. "Надежда" отправилась из порта Холмогорского июня 3 дня
1825года к восточному берегу Гренландии иждивением купца Протасова Ивана,
сына Григорьева, на китобойный промысел. На борту находился экипаж:
капитан, помощник капитана, боцман и тринадцать матросов, они же гарпунеры
первого разряда. Поначалу погода нам благоприятствовала, и июня 30 дня мы
оставили за кормою землю острова Колгуева. Дальше пошли мы открытой водой
к норд-весту и августа 2 дня подошли к группе безымянных островов, кои на
карте нашей не значились. Здесь встретили сплошной пловучий лед и
вынуждены были укрыться от него в заливе одного из сих безымянных
островов, расположение которых определить не могли по причине пасмурных
погод. Здесь простояли без движения до сентября 13 дня 1825 года, затертые
надвинувшимися льдами. В день же 13 сентября разразился шторм великой силы
от зюд-оста, и стихиею ледяные поля прижало к скалистым берегам, а путь к
норду оказался свободным. Тогда, положась на провидение, решил я вести
судно далее к северу, где открылась до самого горизонта чистая вода,
надеясь отыскать проход к родному берегу. И мы пошли курсом, который до
нас никто не прокладывал.
Сентября 24 дня мы подошли к неведомому острову. Пользуясь недолгой
ясной погодой, пробовали мы отметить свое место. Но всякий раз получали
разноречивые показания. Должно, компас сильно отклонялся от полюса
географического к полюсу магнитному, отчего прихожу я к убеждению, что сей
магнитный полюс не есть выдумка ученых, а подлинная истина. Здесь
вскорости заперли нас льды, и мы наименовали нашу стоянку островом
Бедствий, ибо всякая связь наша с миром была окончательно утеряна.
До полного наступления полярной ночи успели мы промыслить трех белых
медведей, семь овцебыков - скотов породы, являющихся наполовину быком,
наполовину бараном - и семнадцать оленей. Поэтому в зиму 1825-1826 годов
мы имели достаточно мороженого мяса. Люди все трудились усердно и тем
отгоняли болезни, из которых злейшая - скорбут - всегда в этих местах
подстерегает человека. Судно наше оставалось во льдах до весны года 1826.
Весною же, помышляя о спасении людей, моему руководству и попечению
вверенных, а также стремясь сберечь доверенное мне судно, стал я
готовиться к обратному плаванию, чуть солнце растопит прибрежный лед и
освободит нас из плена. Но надежды наши и упования не сбылись.
Тогда, чтобы добраться до людского жилья и послать с оказией весть на
родину, отправился я с тремя матросами к югу, имея всю кладь нашу на
ручных санях - снаряжение и скудное продовольствие на месяц пути.
Промыслить в дороге охотой мы не сумели, питались сухарями - по
полсухаря на человека в день. 11 дня ноября месяца добрели мы,
обессиленные, в полной тьме, до группы безымянных островов, о коих я
упоминал ранее, и вошли на материковый лед. Внезапно я потерял опору и
свергся в бездонную, как мне показалось, пропасть. Когда же я пришел в
себя, то увидел, что лежу на дне не особенно глубокой трещины, присыпанной
снегом. Глухая ночь играла сполохами, было тихо и не весьма морозно.
Великий объял меня страх, когда я, выбравшись из трещины, увидел
неподалеку лишь сани, но ни одного из товарищей моих не нашел...
Что случилось с ними - и по сей день взять в соображение не могу. Хоть
и не ведома мне их скорбная участь, но низко склоняю я голову перед их
прахом.
И побрел я тогда, измученный не столько голодом я холодом, сколько
скорбью о потере товарищей моих, к морскому берегу. Нашел я место, где
текучий лед не столь круто ниспадает в море, и соскользнул на береговую
отмель. И тут увидел я ледяную хижину эскимоса, и теплый дым вился над
этим первобытным жильем, а из ледяшек, заменявших окна, как бы струился на
синий снег веселый свет. Я, как умел, вознес благодарственные молитвы
господу и направился к спасительному жилью. Но и здесь товарищей моих
матросов не оказалось.
Вышел радушный хозяин, отогнал собак, обнял меня, привел в хижину,
посадил в кругу многочисленной семьи своей, накормил, обогрел и стали мы
вместе зиму коротать.
Хозяина моего звали Алетаури. Сколько ему было лет от роду - он сам не
знал. Пробовали мы считать с ним по памяти его и выходило нечто
несообразное - не то сто семьдесят, не то сто семьдесят пять лет. В
молодости он бывал на Большой Земле и до сего времени помнил английских
купцов времен Кромвеля, клялся, что не по рассказам, а своей памятью
помнит - и правдиво описывал - известные всем предания и сказки. Много
чудес я наслышался от почтенного старца Алетаури... Особенно запомнился
мне рассказ о жителях подземной долины. Будто неподалеку от нас, за льдом,
в глубине каменных гор, возвышающихся над океаном, есть теплые долины со
своим солнцем, со своими реками и озерами, с животными и растениями. Будто
в тех долинах живут эскимосские племена, сами себя замуровавшие, чтобы
избавиться от преследований купцов-грабителей...
Алетаури клялся своими богами, что в молодости сам не однажды бывал в
одной из таких подземных долин и каждый раз живал там по нескольку месяцев.
И вот, если допустить, что рассказ Алетаури о подземных долинах имеет
правдивое основание, то в этом я также вижу подтверждение той моей
гипотезы, что тело острова сего не есть сплошной монолит, а является
архипелагом, богатым вулканической жизнью, которая может дать достаточно
тепла и света для произрастания злаков и деревьев, а стало быть - и для
жительства людей в подземных пещерах.
Как бы там ни было, Алетаури производил впечатление человека
степенного, сноровистого и дельного. Промышлял он изрядно, и как ни
старался я не отстать от него, а за целую зиму десятой доли его сноровки и
умения не перенял. Но жили мы сытно, хоть и без соли, муки и сахара...
И вот когда окреп я настолько, что почувствовал себя в силах совершить
обратный путь к кораблю, стал я готовиться к путешествию. Но началась
ранняя весна, лед растопило, никакой возможности двигаться - ни по
морскому льду, ни по материковому - не стало. Несколько раз выходил я в
дорогу и всякий раз возвращался, рискуя при этом жизнью.
Наконец, в июле месяце 1827 года внезапно подул холодный ветер,
началась пурга... Снова затвердел лед, а замерзшая вода покрыла его
гладкой корой. И тогда я решил в последний раз попытаться соединиться с
товарищами моими, оставшимися на борту корабля "Надежда". Попрощался с
гостеприимными эскимосами и выступил в поход. Алетаури подвез меня на
собаках верст двадцать, а там обнялись мы с ним, расцеловались по-братски,
- я пошел в свою сторону, он отправился в свою. Больше я его не видел. У
него осталось письмо мое - донесение на родину. Если представится ему
оказия какая - он передаст письмо на Большую Землю, а там, может, дойдет
оно по адресу через странствующих купцов или китобоев-промышленников.
И ныне, заканчивая свои труды и подводя итоги жизни своей, пишу на
обледенелом корабле последними силами сии строки. И нет уже ни в руках
моих тепла, достаточного, чтобы растопить замерзающие чернила. И от всего
сердца моего обращаюсь я к вам, дорогие мои потомки, русские люди, дети
мои родные... Вы, чьи действия будут проистекать от глубокого знания новых
наук и на их основе найденных средств, вы пройдете нашу планету вдоль и
поперек и ответите на вопросы, на кои наука моего времени ответить
бессильна. Возможно, вам случится найти остатки нашего злосчастного
корабля, и журнал сей попадет вам на глаза. Бережно возьмите его из рук
скелета, предайте останки мои земле тут же, на открытом нами берегу,
поставьте русский крест над могилой, чтобы служил он свидетельством нашего
первенства в открытии новых земель на благо человечеству, России во славу.
И проверьте, родные, сколь близко к истине было мое предположение...
Земно кланяюсь я последним поклоном тебе, мать земля родная, тебе,
супруга моя Агриппина Кирилловна, вам, детушки мои Игорь, Владимир и
Марфа, тебе, отец мой Великий Российский Народ! Да сбудется вышняя воля!
Аминь!
Григорий Родионов, капитан "Надежды".
Когда не помогают миллионы
- Какой мужественный человек! - взволнованно прошептала Надя.
Никто не заметил, что она, забыв о завтраке, стоит за спиной Солнцева и
тоже читает.
- А сколько людей сложили свои головы в этих льдах, - сказал Иринин. -
Разных наций, разных времен...
Рыбников круто повернулся от радиоаппарата:
- Но раньше всех здесь побывали - зимовали и бедовали - наши русские
поморы.
Пешком по морскому льду или на утлых ладьях и шняках, или на таких вот
барках, как "Надежда", шли российские мореходы от устья Печоры, с Мурмана
на север, северо-восток и северо-запад. И не искали себе славы, как Пири
или Кук, а стремились возвеличить славу своей родины. Но цари не способны
были удержать приобретенное народом - русские открывали, а пользовались
другие...
- Совершенно верно, - согласился Иринин. - Вспомнить хотя бы Аляску.
Открыли, исследовали, освоили русские, а царское правительство, ничтоже
сумняшеся, продало всю Аляску Соединенным Штатам Америки за пять миллионов
рублей, вместе с несметными запасами золота, угля, леса, пушнины...
Солнцев взял со стола журнал "Надежды".
- Наш священный долг - выполнить просьбу капитана Родионова. Счастливый
случай, давший нам в руки журнал "Надежды", ко многому нас обязывает.
Остров этот открыт нашим доблестным соотечественником, и мы должны его
исследовать.
А теперь посмотрим, что делается под нами.
Он включил прибор радиовидения. На этот раз на экране прежде всего
появилась географическая сетка параллелей и меридианов. Эта сетка
оставалась на экране на все время проекции.
- Хорошо придумано, - сказал Рыбников. - Молодец ты, Левушка. Теперь мы
всегда точно знаем, где находимся, и если найдем что-нибудь, то сразу
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг