макинтоша конверт.
Ирина переменилась в лице, насторожился и Егорка. Она взяла конверт,
пробежала глазами адрес. Генерал понял: от него... Ирина нетерпеливо
взглянула на Григория Степановича, не зная, что делать. Распечатывать
при нем или нет? Потом решилась, надорвала конверт и дрожащими руками
извлекла оттуда небольшой листок бумаги. Впилась в него глазами.
- Егор... Это тебе. От папы, - проговорила она.
Егорка натянулся, как струнка.
- Читай! - потребовал он.
Ирина вновь бросила взгляд на генерала. Он понял, что она не хочет
читать письмо при нем, но какая-то сила держала его в кресле. Ирина
вздохнула, тряхнула головой и начала.
- "Егорушка!.. - голос у нее сразу сел. - Поздравляю тебя с началом
первого в твоей жизни учебного года. Как мне хотелось бы быть с тобою в
этот день, вести тебя в школу вместе с мамой, но... не получилось..."
Ирина сделала паузу, с трудом сглотнула слюну.
- "Ты уж прости..." Нет, я не могу, Григорий Степанович! - на глазах
у нее появились слезы.
- Читайте! - сурово произнес генерал.
- "Когда ты вырастешь, ты поймешь, что не все наши желания исполняют-
ся и не все поступки зависят от нас. Это очень бессовестно, но это так.
Есть такое слово - ,,судьба", мой малыш! Оно обозначает слишком много,
чтобы понять его, и слишком мало, чтобы прислушаться. Судьба - это то,
что неотвратимо, от чего нельзя уклониться..."
- Мама, что такое "неотвратимо"? - спросил Егорка.
- Неотвратимо... Это, это... - Ирина не могла объяснить.
Генерал почувствовал, что тупая боль разливается по телу со стороны
левого плеча.
- Неизбежно, Егор. Неизбежно, - сказал он.
Ирина дочитала письмо. Последние слова были: "Мы встретимся, малыш,
жди меня...". Она положила листок на стол.
Григорий Степанович одними пальцами откупорил в кармане стеклянную
трубочку с нитроглицерином, но вытащить таблетку на свет не мог ре-
шиться.
- Все! Продолжаем уборку! - встряхнувшись, объявила Ирина и быстро
направилась в детскую. За нею вышел Егор.
Поколебавшись, Григорий Степанович последовал за ними, преодолевая
боль в боку. Ирина держала в руках телефонный аппарат.
- Григорий Степанович, я уберу провод, ладно? Потом протянем, если
понадобится... - сказала она.
"Если понадобится..." - эхом отозвалось в нем. Он принял из ее рук
аппарат, смотал провод в клубочек и метнул через окно в свою квартиру.
"Собственными руками..." - подумал он. Обидно, что Егор воспринял это
как должное - не возмутился, не огорчился даже; его сейчас занимала
расклейка полосок. И это усилило тоску Григория Степановича.
Он дождался, когда Егорка отправился в кухню за какой-то надобностью,
и тихо проговорил:
- Послушайте, Ирина Михайловна, может быть, вы его еще любите?
Ирина села с тряпкой, задумалась:
- Он родной мне. Ничего не могу сделать. Не знаю.
- Это привычка, - отмахнулся генерал. - Любовь - другое... Любовь -
это когда дня не можешь прожить, чтобы не увидеть, не услышать голос...
Вот так-то, Иринушка...
Последние слова были сказаны генералом столь мягко и проникновенно,
что Ирина взволновалась, но тут же разозлилась на себя, на генерала, на
этот дурацкий разговор о любви за расклейкой бумажных полос...
- Мы всегда лишь свои чувства считаем истинными и высокими, - против
воли язвительно начала она. - У чужих - все не то. Называйте, как хоти-
те: любовь, привычка...
- Не смею больше вам мешать. Извините, - проговорил Николаи внезапно
осевшим голосом и двинулся к двери.
Ирина пошла за ним, опустив руки. Жалость вдруг охватила ее при виде
покорной фигуры генерала и его печальной лысины, как тогда, на даче; за-
хотелось погладить по голове, успокоить, как ребенка. "Зачем я его
расстроила? Он ведь хороший..." Но тут же, будто строгая мать, погасила
жалость: "Так будет лучше для него. И для меня. Нечестно давать ему на-
дежду".
Григорий Степанович остановился в дверях.
- Прощайте, Ирина Михайловна, - он попытался поцеловать руку, но Ири-
на отдернула: что вы, грязная! с тряпкой!
- До свидания, Григорий Степанович. Заходите, - сказала она, стараясь
придать голосу обыденность, чтобы не превращать эту сцену в прощание
навсегда, в разрыв. Генерал понял это, обиделся еще больше. С ним, как с
ребенком, обращаются!
- Нет. Спасибо, - сказал он сухо и вышел.
И все равно по-детски получилось. Да что же это такое, Господи?! Он
наконец кинул в рот таблеточку нитроглицерина и, насупленный, поспешил к
лифту. Нажал кнопку первого этажа, и кабина с завыванием провалилась
вниз, будто в преисподнюю.
Стенокардия не унималась, сжимала грудь. Генерал мелкими шажками ми-
новал ущелье и, отдыхая на каждой ступеньке, добрался до лифта в своем
подъезде. Машина вознесла его к небесам, будто в рай. "Куда же я в самом
деле попаду?" - невесело подумал он. И уже выходя из лифта на своем эта-
же, с непреложностью понял: жизнь кончена. Он удивился спокойствию, с
каким осознал эту мысль. Ничто не держало его тут больше: ни Маша, ни
игры и забавы, ни дачная "Швейцария", ни добровольная народная дружина
воздухоплавателей, созданная по его рецепту... Оказалось, что все это
ничего не стоит в сравнении с потерянной любовью. Он удивился тому, что
еще несколько месяцев назад жил себе припеваючи, не помышляя ни о какой
любви и довольствуясь забавами, пока не свалилось ему на голову это
чувство, заставившее испытать острое до боли счастье и такое же пораже-
ние.
Он вошел в свою комнату, подошел к раскрытому окну и увидел наглухо
затворенные рамы окна Егоркиной комнаты. За отливающими свинцом стеклами
он различил фигурку мальчика. Свет в его комнате не горел. Егор готовил-
ся ко сну. Генерал подошел к письменному столу и зажег настольную лампу.
Полированная поверхность стола была покрыта легчайшим слоем пыли. Гене-
рал провел пальцем - остался след. Он уселся за стол и, положив перед
собою лист бумаги, твердо написал сверху: "Завещание".
Завещание было кратким. Все свои сбережения, имущество и архив гене-
рал отписывал Марии Григорьевне и лишь "Швейцарию" со всеми ее холмами и
долинами, тоннелями и мостами, стрелками и вагонами он оставлял Егору
Евгеньевичу Нестерову, сыну Ирины Михайловны. А посему Ирина Михайловна
со своею семьею получала право безвозмездно и в любое время пользоваться
дачей, на территории которой находилась "Швейцария". Рука дернулась было
написать фразу о том, что это право не распространяется на Евгения Вик-
торовича, но генерал устыдился столь мелких мыслей, размашисто подписал
завещание и поставил дату.
Листок с завещанием он оставил в ящике письменного стола. После этого
он отправился к дочери, пожелал ей спокойной ночи и оставил денег на
коммунальные платежи: свет, газ, квартиру... Вернувшись к себе, разделся
и лег в постель, не закрывая окна.
Проснулся он среди ночи от сильной давящей боли в груди. Из распахну-
того окна веяло прохладой и сыростью. По карнизу барабанил мелкий дождь.
Генерала на мгновение охватил страх. Он потянулся было к телефонному ап-
парату, чтобы вызвать "скорую", но опустил руку. Чему быть, того не ми-
новать...
Боль становилась нестерпимой. Генерал почувствовал, что покрывается
холодной испариной. В груди будто пробили дыру, и туда устремился влаж-
ный холодный воздух. Григорий Степанович кинул прощальный взгляд на
раскрытое окно, откуда весною снизошли на него благодать и беда, сделал
попытку глубоко вздохнуть всею грудью - и захлебнулся на вдохе.
Глава 35
ОСЕННЯЯ ПЕСНЬ
Генерала хоронила Артиллерийская академия. Украшенный цветами гроб с
множеством венков, орденами и медалями на бархатных подушечках был выс-
тавлен в актовом зале. Григорий Степанович лежал в гробу в генеральском
мундире, два молодых курсанта стояли в головах, прижав к плечам узкие
штыки. Под звуки траурной музыки сменяли друг друга военные и штатские в
почетном карауле. На скамье родственников сидели трое в черных одеждах:
Мария Григорьевна, Ирина Михайловна и Егорка. Дочь генерала настояла на
этом. "Ближе вас у него никого не было последние месяцы". Ирина покори-
лась, еще раз взвалив на плечи груз пересудов и косых взглядов. Женой
генералу не стала, но стала вдовой...
Казнила себя, не переставая, за последний разговор и проклятые окна и
чувствовала, что осиротела. Странно, весною, после того как улетела от
Жени, такого чувства не было.
На Серафимовском кладбище, куда прибыла процессия автобусов и машин,
выстроились в колонну и под музыку вошли в ворота. Стоял теплый солнеч-
ный день. На крышку гроба падали сухие листья. У свежей могилы гроб отк-
рыли, и Григорий Степанович последний раз обратился лицом к бледному
осеннему небу.
Когда наступила минута прощания, обе женщины подошли к гробу и при-
коснулись губами ко лбу генерала - сначала дочь, потом Ирина. Лоб был
холодным и твердым, как мрамор. Через минуту гроб на белых полотенцах
опустили в могилу под выстрелы ружейного салюта, от которых с криком
взметнулись с деревьев кладбища галки и вороны.
По главной аллее прошла торжественным маршем курсантская рота.
На поминки, устроенные дочерью для фронтовых друзей и бывших сослу-
живцев, Ирина не пошла. Слишком суровое испытание. И так догадывалась,
что много будет разговоров о ней и ее отношениях с генералом. Боялась
только, что Мария Григорьевна опять сорвется, как летом, но была удивле-
на вечером, увидев ее в окне трезвой, рассеянной и печальной. Они обме-
нялись кивками, сердечно и просто, как родные: крепитесь, жизнь есть
жизнь...
Завещание генерала Ирину не удивило, но озадачило: отказываться от
"Швейцарии" неудобно, последняя воля покойного, но и вступать во владе-
ние как-то не с руки; с собою не унесешь, придется там бывать, опять
возбуждая внимание соседей. Ладно, до следующего лета далеко, нечего ло-
мать голову.
Однако то, что не помянула, сидело в душе, как заноза. Вроде бы пус-
тая формальность, а поди ж ты... Посему решила на девятый день пригла-
сить к себе Марию Григорьевну, посидеть вдвоем, о чем и сообщила дочери
генерала через окно. Та приняла приглашение, впрочем, довольно сдержан-
но. Ирина засуетилась, принялась готовиться, хлопотать - но что нужно к
поминкам? кажется, кутью! а как ее готовить? убей Бог, неизвестно. Огра-
ничилась киселем, вспомнив, что на поминках свекра Анастасия Федоровна
подала на стол черносмородиновый кисель, немало удивив Ирину. Потом та
же Анастасия Федоровна объяснила: так положено.
Поколебавшись, Ирина купила бутылку водки. Опять-таки боялась за Ма-
рию Григорьевну, за ее болезнь, но какие же поминки без водки? Стол нак-
рыла в своей комнате, аккуратно все расставила и принялась ждать. Дого-
ворено было на восемь вечера. Но прошел этот час, началась программа
"Время", а дочь генерала не появлялась. И в окнах ее было темно.
Ирина накормила и уложила спать Егора, подождала еще полчаса, нервни-
чая и поминутно выглядывая из окна, не появилась ли дома Мария Гри-
горьевна? В десять она решилась: откупорила бутылку, разлила в рюмки -
себе, гостье и Григорию Степановичу - все по ритуалу. Последнюю рюмку
накрыла ломтиком черного хлеба. Телевизор выключила. Еще раз подойдя к
окну и убедившись, что в квартире генерала изменений не произошло, Ирина
вернулась за стол, приподняла свою рюмку, глядя на черный ломтик, и вы-
пила.
Водка обожгла рот, Ирина поспешно закусила салатом. "Надо вспоми-
нать", -подумала она, но ничего не вспоминалось, кроме твердого холодно-
го лба генерала в гробу. Она почувствовала себя странно. Тишина в доме
была необычайная, будто все притихли, отдавая дань памяти покойному ге-
нералу. Ирина выпила еще и через минуту ощутила тепло, разлившееся по
телу. Она перестала думать о ритуале и вдруг всплакнула, промокая слезы
бумажной салфеткой. Вспомнился ей красивый голос Григория Степановича, и
сам он - бодрый, веселый, впервые появившийся в окне в то странное утро.
Вспомнился и другой - жалкий, растерянный - на летней кухне, и сухие его
руки, и капли пота, бегущие по лысине...
Она выпила третью рюмку и почувствовала, что слегка опьянела. "Вот и
стану теперь, как Маша, - подумала она. - Какая все же она противная!
Почему не пришла?" Ирина зажгла свечу и погасила верхний свет. Горящая в
подсвечнике свеча напомнила ей апрельскую ночь, когда она жгла письма
мужа, а дом в это время летел над городом. Как быстро промелькнуло вре-
мя! Уже осень... Ирина подошла к старому пианино - подарку Виктора Ев-
геньевича, на этом пианино учили мальчика Демилле, - открыла крышку и
уселась за клавиши. Не садилась давно - больше года. Пальцы сами собой
взяли первый тихий аккорд "Осенней песни" Чайковского. Ирина играла мед-
ленно, вспоминая, изредка сбивалась, проигрывала место сначала. Слезы
снова закапали у нее из глаз. Любимая вещь Виктора Евгеньевича. Как хо-
рошо ее играл Женя! Как давно это было...
Вдруг она услышала посторонний шум, исходивший от окна. Ирина встала,
взяла свечу и подошла к задернутой тюлевой занавеске.
В комнате Марии Григорьевны горел торшер в дальнем углу, двигались
какие-то фигуры. Она разглядела нескольких человек за столом, уставлен-
ным бутылками портвейна: две женщины и двое мужчин... Их движения не ос-
тавляли сомнений в том, что они пьяны. В одной из женщин Ирина узнала
Марию Григорьевну. Свет торшера отбрасывал на пол длинные острые тени.
Внезапно откуда-то сбоку, из-за стены выдвинулась еще одна мужская
фигура, она была совсем близко от окна. Ирине показалось, что лицо зна-
комо. Она всматривалась в окно, приподняв свечу. Лицо внезапно искази-
лось гримасой ужаса - и в этот миг Ирина узнала мужа. Он стоял прямо пе-
ред нею, вцепившись руками в подоконник, - небритый, с непривычными уса-
ми, исхудавший - и смотрел на нее, оцепенев от страха. Пьяные, остано-
вившиеся на ней глаза Евгения Викторовича были белы. Вдруг он закрыл ли-
цо руками, издав короткий хриплый звук, и провалился в темноту. Тени за
столиком качнулись, судя по всему, они звали Демилле к себе. Потом одна
из фигур пьяно махнула рукой: Бог с ним...
Ирина, похолодев, нашла в себе силы загасить свечу пальцами - ожога
не почувствовала. Еще несколько секунд, словно каменная, она стояла у
окна, слыша редкие и крупные удары сердца. Она уже ничего не видела пе-
ред собой, кроме мелких ячеек занавески. Как? Ее муж? У Марии? Она ниче-
го не могла понять.
Бежать туда? Вот он, нашелся! Нет, только не это.
Она вернулась на диван, села. Потом налила себе еще водки, выпила од-
ним глотком.
Померещилось?
Ирина заставила себя вновь подойти к окну. У Марии Григорьевны уже
никого не было. Лишь горел торшер, да тени от бутылок наискось пересека-
ли комнату.
Нет, не померещилось... Было.
Глава 36
ОФИЦИАНТ
За мгновение до пробуждения Демилле вспомнил: сегодня первое сентяб-
ря. Шлепая босыми ногами по полу, прошел вдоль Бродвея, который в утрен-
нем свете выглядел грубо и жалко, вышел на лестничную площадку и взгля-
нул в широкое, от пола, окно. По мокрой улице шли нарядные дети под зон-
тиками - белые переднички, отглаженные синие костюмчики - с цветами, с
мамашами... Отчетливо представил себе Ирину с Егоркой, которые тоже сей-
час впервые идут в школу по какой-то улице в этом городе дождливым сен-
тябрьским утром. Город вдруг представился ему бесконечным, как Вселен-
ная; он чуть не заплакал от злости и бессилия, вернулся к смятой постели
и с отвращением принялся одеваться.
Настроение было испорчено с утра. Чтобы как-то его поправить, Евгений
Викторович, не забыв нацепить темные очки, вышел из "стекляшки" и побрел
по проспекту. У метро внезапно купил букет длинных, как пики, гладиолу-
сов и, чувствуя себя с букетом уже увереннее, зашагал к ближайшей школе,
откуда доносилась бодрящая музыка.
Опытный глаз Вениамина определил, что пора выходить на
Смешавшись с толпой родителей, он прослушал торжественную церемонию
первого звонка и, когда первоклашки, взявшись за руки, стали входить в
здание школы, преподнес букет пожилой учительнице, которую выбрал зара-
нее в толпе педагогов. Старуха растроганно поблагодарила.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг