брешь и пошла прочь, совершенно счастливая. Значит, не только рукописи не
горят, но и телефильмы. Ради таких минут стоило жить.
Они, её фантомы, продолжают бороться! Они борются! А эти переметнувшиеся
ныне к "Плохишу" и "буржуинам" - "Председатель" Михаила Ульянова, "Уля
Громова" Мордюковой... Элина Быстрицкая и прочие "Окуджавы" - "комиссары в
пыльных шлемах" - как бы они себя чувствовали, как вели, доведись им
пройти через горнило Васильевского спуска?
Последнее, что она увидела - это взлетающие над толпой кравченковские ноги
в коричневых "саламандрах".
Стояла ясная сказочная осень девяносто третьего. Она торговала на рынке
последними тепличными георгинами и первыми хризантемами, стараясь не
врубаться в надвигающуюся грозу у Белого Дома, уговаривая себя
спасительным: "Что мы можем?", как думало и большинство её покупателей.
Она побывала "там". Передала милиционеру у входа охапку бордовых гвоздик
"для депутатов, чтоб держались", пожертвовала деньги в фонд защитников,
послушала трансляцию заседания Верховного Совета.
Шёл непрерывный митинг, регистрировали мужчин, имеющих право на оружие,
мелькали флаги - черно-жёлтые монархические, андреевские, красные с серпом
и молотом, православные стяги, иконы. То тут, то там слышались песни - от
"Прощания славянки" и "Вставай, страна огромная" до "застойных" советских
и перестроечных бардов под гитару. Продавались и просто раздавались
всевозможные оппозиционные газеты, листовки; какие-то группы отправлялись
их тут же расклеивать... Стояла всеобщая истеричная эйфория. Опять русская
игра. Так было в семнадцатом, или иначе?
Казалось, все жаждали столкновения, об опасности никто не думал.
Тридцатого на "Веру, Надежду, Любовь" шла бойкая торговля, потом Первого
октября - в день Учителя... А второго Иоанна не выдержала и снова
пробралась к Белому Дому, где уже было оцепление, за которое никого не
пускали. Ей удалось передать через кого-то из обслуживающего персонала все
заработанные за праздники деньги /хотя не знала, чем тут могли помочь
деньги/. Вон один мужик привёз корзину варёных кур - это дело! Другие
передавали банки растворимого кофе, пачки чая, консервы, традиционные
бутылки, которые, правда, отвергались категорически.
Ни коммунисткой, ни монархисткой, ни националисткой Иоанна никогда не
была. С Белым Домом она "дружила против", как обычно принято на Руси.
Против буржуинов и Плохиша, продавшего Тайну. Вот и всё.
Разобравшись, вроде бы, в себе, на следующий день в воскресенье она пошла
в Елоховский, куда привезли из Третьяковки на умиротворение враждующих -
Владимирскую икону Богоматери. В храм Иоанна не попала, стояла в толпе,
поджидающей на возвышении у главного входа, когда "Владимирскую" вынесут
чтобы хоть взглянуть. Прикладываться не разрешили, и вообще доставили лишь
на молебен. В желтой спецмашине, дежурившей туг же. Только "для
умирения"...
Политические страсти, казалось, достигли апогея. Сообщили, что патриарх
пригрозил анафемой тем, кто дерзнёт пролить кровь. Шли какие-то
непрерывные совещания и переговоры. А Москва, в общем, жила обычной жизнью.
Ждать пришлось долго, но вот толпа колыхнулась: - Несут! Несут!
Иоанна поднялась на цыпочки. Темно, не разглядеть. И вдруг лик разом
высветился, вспыхнул в солнечных лучах, - в чёрном, золотом, оранжевом
обрамлении, и Иоанна внутренне ахнула, - так Она была прекрасна! Иоанна
представляла себе аскетически суровый образ, ждала какого-то тайного знака
- намёка на грядущую милость к безумной заблудившейся своей стране, ждала
чуда... И чудо свершилось, - но не в причастности к каким-то земным
разборкам, а просто в явлении Красоты Небесной, ошеломляющей,
обезоруживающей... Перед которой хочется просто опуститься на колени, всё
забыть и плакать от счастья.
Казалось, и сама Дева, и прильнувший к ней младенец не имеют никакого
отношения к тревожным словам "переворот", "блокада", "конституционный
кризис"... Просто видение Красы Небесной явилось на миг над обезумевшей
Москвой и исчезло в отъезжающей спецмашине, как царевна за ставнями
неприступного терема. Осталось только это щемяще-краткое, нездешнее
прикосновение, светлый плач сердца. Захотелось поскорей уехать домой, в
Лужино, запереться, не включать "ящик" и ничего не видеть и не слышать,
кроме этого запечатленного в душе видения. Уговаривала себя, что всё будет
хорошо.
Ещё минута, и во всей
Неизмеримости эфирной
Раздастся благовест всемирный
Победных солнечных лучей.
И пред душой, тоской томимой,
Все тот же взор неотразимый.
Вставай же, Русь! Уж близок час
Вставай Христовой службы ради!
Уж не пора ль, перекрестясь,
Ударить в колокол в Царьграде?
Раздайся, благовестный звон,
И весь Восток им огласися!
Тебя зовёт и будит он, -
Вставай, мужайся, ополчися!
В доспехи веры грудь одень,
И с Богом, исполин державный!..
О Русь, велик грядущий день,
Вселенский день и православный.
/Ф. Тютчев/
А назавтра утром прибежала соседка и сказала, что по телевизору показывают
расстрел Дома Советов, а у неё ветер повалил антенну, плохо видно, и
вообще телевизор чёрнобелый, так что: "Включи, если можно, я у тебя
погляжу"...
Иоанна не сразу осознала, что происходит. Происходило то, чего быть не
могло никогда. Шла вселенская на весь мир, трансляция - показательное
сожжение остатков царства Мальчиша-Кибальчиша, постаревшего, а может уже
погибшего на военном или трудовом фронте, или даже в лагере по ложному
навету набравших ныне силу, а тогда затаившихся в овечьих шкурах
буржуинов. Детского царства мечты с его неразгаданной Тайной и
захватившими власть Плохишами. Никто в этот страшный день не говорил о
Тайне, - в лучшем случае, о верности конституции, о нынешнем обнищании
масс, о правах народа... Шла в определённом житейском смысле разборка,
политическое шоу, но это был лишь внешний пласт, за которым скрывалось
именно эта временная победа Бочки над Тайной. Которую искали, прозревали
глубинами души, за которую погибали избранники Святой и Советской Руси.
Конечно же, победа была временной, потому что уже не раз менялось
"первородство" на "похлёбку" и кричалось "Распни Его!" в жажде сытого
земного Иерусалима. Но Тайна всякий раз воскресала, на то она и Тайна, и
теперь именно из-за неё, глубинной, неразгаданной, интуитивно шли люди к
Дому Советов, многие на смерть, именно по ней палили из танковых орудий
слепые слуги Мамоны из Кантемировской дивизии, которым пообещали за это
квартиры и бабки.
Неразгаданная Тайна никому не раскрыла, "что Она есть, что Она такое", но
раскрыла людям за несколько тысячелетий, что она "не есть". Что она "не
есть" ни "бочка варенья", ни отдельная квартира, ни конституция с "правами
и свободами", поскольку "закон - что дышло", придуман сильными мира сего.
"Недорого ценю я громкие слова", - вздохнул Пушкин. Люди знали одно своё
выстраданное право - не наступать снова на грабли, которые в Евангелии
называются "служением Мамоне" и "сеянием в тлен", "смертью второй". То
есть, фараоновым рабством, омертвением души. Не возвращаться на путь,
отвергнутый Русью и омытый кровью тысяч мучеников. Не менять первородство
- великий дар стать бессмертными сынами Божьими - на жалкую земную похоть.
Власть, которую сейчас добивала взявшая реванш торжествующая буржуазность,
хоть и не ведала Тайны, но берегла худо-бедно завоёванное право народа
/народа, а не стада/ отвергнуть "широкий путь, ведущий в погибель" и идти
своей дорогой.
Дом Советов был последней корягой, препятствием на пути этого вдруг
девятым валом вздыбившегося грязного, неотвратимого селевого потока
властолюбия, алчности, вседозволенности - "семерых бесов", сдерживаемых
прежде всякими советскими моральными кодексами, цензурами, партсобраниями,
публикациями о "перерожденцах" и "проповедниках чуждой буржуазной
идеологии". А теперь отравляющих всё на своем пути с дьявольской энергией
взорвавшегося томного котла.
Ужасны были даже не доблестные танки, молотящие хладнокровно по полному
людьми зданию - свои по своим, не этот ритуальный, на всю планету,
кровавый спектакль, - а восторженный рёв зрителей при каждом залпе...
Обнимающихся на мосту, курящих, перебрасывающихся хохмами, надувающих на
губах пузыри из жвачки - сатанинское зрелище, делающее весь мир
соучастниками массового убийства... И это сборище на мосту, уже не народ,
а "толпа", и каждого, сидящего сейчас у экрана, возбужденного необычным
зрелищем, - соблазненного "оком". Это она впервые поняла и почувствовала,
когда транслировали войну в Ираке, американскую "Бурю в пустыне". "Не
убий", - сказано нам, с этим, вроде бы, мир согласен. Но какая прекрасная
сатанинская идея - заставить все человечество скопом совершить убийство -
оком, слухом, сопереживанием, жаждой крови... А ведь сказано: если
взглянул на женщину с вожделением, - уже виновен. А на убийцу - с
восторгом, с солидарностью? Не сериал, не компьютерная игра - реальность.
"Молчанием предаётся Бог". Как быстро нас приучили к преддверию ада, где
до геенны всего один шаг, и уже не разберёшь, где кино, а где взаправду...
И называется всё это "свободой", от которой нас так придирчиво и
унизительно оберегали нехорошие цензоры "Империи зла".
И вот сидим, балдеем... Да, неплохой улов для ада, если помножить на
количество зрителей... Отец Тихон так ей и сказал: "если смотришь
греховное и услаждаешься - участвуешь во грехе."
Иоанна предложила соседке кофе. - "Спасибо, с удовольствием". Налила себе,
сделала бутерброды. Кофе как кофе, сыр как сыр.
В этой обыденности и заключалось самое страшное. Адаптация к аду,
мертвенность души - следствие духовной гангрены. Вот так же, с горчичкой и
кетчупом, скоро можно будет есть друг друга, а в кофейной чашечке
размешивать кровь. Всё выше поднимается планка дозволенного. Ещё вчера мы
говорили, что у нас "секса нет", а сегодня он у нас и групповой, и
детский, и СПИДОНОСНЫЙ... Сегодня мы "впереди планеты всей". Эти плохие
дяди из империи зла повторяли "Не ешь!", а теперь нам прогрессивные
демократические дяди разрешают всё: "Ешь, не умрешь. Солгал Бог!.." Что
нам дальше разрешат?
Иоанна как бы со стороны смотрела на себя, пьющую кофе с бутербродом,
потом ужаснулась, что нет, это нельзя, невозможно, - и отодвинула чашку.
Но внутри было мертво и глухо, как в том расстреливающем танке. Она просто
не врубилась, не могла никак врубиться в происходящее, горели на её глазах
не живые люди, в том числе и дети, корчились в муках, атак, фигурки из
компьютерной игры. Театр, политическое шоу, очередной ужастик... То, что с
каждым залпом разрывается в клочья плоть и содрогается Небо - она не
вмещала. Сгорели предохранители. Ведаем ли мы, что творим?
Эти вампиры постепенно готовили нас к аду. Мы избрали их и поддержали,
соблазнённые гееннской свободой пить у ближних кровь, поддержали своим
"молчанием ягнят". Да, там, за чертой адовы режиссёры непременно получат
своего "Оскара".
Мы породили оборотней молчанием, и теперь они прильнули к нашим шеям и
душам, причмокивают по-гайдаровски, мы мертвеем, и тоже жаждем крови. И
пьём кофе с бутербродами...
Господи, милосердный Боже, вбей в нас осиновый кол, только спаси души...
- Ну, я пойду, - сказала соседка, - Всё одно и то же. Скорей бы
перестреляли друг друга, ироды, им есть за что драться. Нахапали, а нам
опять за газ прибавили. Ты сколько плотишь?
Когда она ушла, Иоанна несколько раз пыталась выключить ящик, но не
смогла, так и досмотрела до конца, дослушала про "Добей гадину!" и насчёт
отрадных впечатлений после "спектакля" у её знакомых по творческому цеху и
по литцехам, полюбовалась "тяжело здоровым" президентом и отправилась
гулять с Анчаром.
Там, в октябрьском стылом лесу, приключилась с ней истерика. Рыдала,
кому-то слала проклятия, катаясь по собранной кем-то куче дубовых листьев.
Анчар прыгал вокруг, скулил тревожно и пытался лизнуть в мокрое лицо.
Что-то снова глобально изменилось то ли в мире, то ли в ней, как для Адама
с Евой после грехопадения. Прежде она думала: "Дураки, вредители,
разгильдяи". Теперь осознала - настоящий, уже не выдуманный Воланд
появился в Москве со своей свитой, зло превзошло все прежние пределы,
скинуло маску. Уже никто не соблазняет продать душу, продавцы сами ищут
покупателей. "Купленный дорогой ценой", искупленный кровью Спасителя
бесценный товар перестал быть дефицитом. Всякие демократии, права
человека, болтовня про империю зла и свободу порабощённых коммунистическим
режимом народов обернулись гробом с позолотой и рюшечками. Из-за моря
вместо солнца вставало страшное ганино чудище. "Обло, огромно, озорно,
стозевно и лаяй"... Которому, если дать волю, по силам перевернуть весь
мир. Ужасные бедствия, потом - конец истории. Она, история, началась с
того, что мы стали различать добро и зло, съев яблоко с древа познания.
Смысл истории - в отделении избравших добро от избравших зло. Мы, кажется,
снова перестали отличать плюс от минуса, и в продолжении истории скоро не
будет смысла.
Дверь в новоявленное царство российской демократии "вдруг распахнулась,
окно с треском вылетело вон, и страшная свиная рожа высунулась, поводя
очами, как бы спрашивая: "А что вы тут делаете, добрые люди?"
"Сказал, и в тёмный лес ягнёнка поволок".
Изменить греховную человеческую природу в "лежащем во зле мире"
невозможно, но не пытаться это сделать - величайший грех, ибо делает
бессмысленным Замысел Творца и роль человека в истории. Спасение, в том
числе и коллективное, - цель жизни, указанная Богом. Поэтому упреки
коммунистам могут быть лишь по поводу "средств" - размышляла Иоанна...
Сталин устраивал показательные процессы, но показательные расстрелы -
никогда! И сталинские процессы устраивались во имя спасения отечества,
пусть порой и варварскими средствами, но не ради того, чтобы драть в
клочья и грабить богохранимое православное государство и его граждан.
Власти, вслед за показательной американской бомбардировкой Ирака, не
только нарушили заповедь "Не убий" во имя своей отнюдь не бесспорной шкалы
ценностей, но и ввели в этот грех народ, заставив соучаствовать даже не в
исполнении судебного приговора, а в явной расправе. А ведь "горе тому, от
кого исходят соблазны" и "кому много дано, с того много спросится".
Христианская любовь - это любовь к светлой стороне в человеке,
христианская ненависть - к тёмной изнанке. К вампиру, оборотню в каждом.
Любовь и ненависть - две стороны одной медали по имени "сострадание",
направленные на самое важное - дело спасения человеческой души,
искупленной божественной Кровью и потому бесценной. Если мы будем любить в
ком-то тьму, или ненавидеть свет, мы будем равно наносить человеку
страшный вред, не заботясь о его судьбе в вечности.
Ненависть к врагам отечества должна быть направленной по возможности не на
их уничтожение, а на запрет их права влиять на судьбу страны, на отрешение
от должности. Хотя и бывают ситуации, когда приходится из двух зол
выбирать меньшее. Полюбить в каждом враге потенциального союзника, помочь
ему освободиться от пут зла и перетянуть на свою сторону - вот
христианское отношение к врагам.
За время её жизни, при всех разногласиях, всё же в главном Господь и
Советская власть были заодно. Теперь же впервые в ее сознании Небо и
кесари стояли по разные стороны баррикад.
Прямо пойдёшь - смерть найдёшь, направо или налево - неизвестность. Власть
погнала всех кнутом прямо, на бойню, телесную и духовную, распевая всякие
лживые походные марши про свободу и демократию. Власть была чужой,
омерзительной и враждебной. Иоанна не желала с ней иметь ничего общего.
Смутит её и позиция Патриархии, промолчавшей после показательного
расстрела, а потом и братавшейся всенародно с кесарем-убийцей, искавшим
почему-то церковного покровительства. В то время как столь ненавидимый
нынешним кесарем Иосиф, созидатель и собиратель земель Руси Православной,
то есть продолживший дело Преподобного Сергия, оградил Церковь от
неизбежных при этом разборок.
Власть вошла в сговор со слугами Мамоны и благословение её церковью с
точки зрения Иоанны не шло на пользу Божьему делу. Объяснение "Бог
наказывает властью" здесь не годилось. Да, Бог наказывает, воспитывает нас
искушениями, предлагая каждый раз выбирать между добром и злом, но это не
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг