примитивно-грубым и неодолимым было желание, и уже не было оправдания, что
мол там, на юге, сработали стрессовое состояние, шампанское и "море в
Гаграх".
Если бы ещё можно было ни о чём с Кравченко не говорить, не выяснять
отношения!..
"Ты едешь пьяная, и очень бледная по тёмным улицам совсем одна..." Вот
анекдот. И даже хлебнуть нельзя - за рулём. Она не знала, плакать или
смеяться. Она боялась себя такую и презирала.
Дверь была приоткрыта. - Входи, я говорю по телефону, - отозвался Антон
откуда-то из глубины квартиры. Щёлкнул за спиной замок. В квартире - тьма
кромешная, окна глухо зашторены, как в войну. Ощупью она шла куда-то, на
что-то натыкаясь, пока не наткнулась на Антона, который, едва положив
трубку, обрушился на неё, как стихийное бедствие, тоже, видимо,
предпочитая не выяснять отношения. От него, как от пирата, пахло морем,
кубинским ромом и порохом, всё было, как тогда, разве что кромешная тьма
вокруг, и не надо было ничего говорить, - она страшилась любого слова. Но
Антон, умница, то ли опять был пьян, то ли разыгрывал пьяного, и с него
были снова взятки гладки. И потом, когда она везла его в аэропорт, - тоже
то ли спал, то ли притворялся спящим. И лишь когда объявили посадку на
Новосибирск, - ожил и заговорил о делах киношных, будто и не было никаких
Мневников.
И деловито-дружеский, как всегда, поцелуй в щёку. Так начался их роман,
встречи на случайных квартирах, а потом и у Антона, в его двухкомнатной
кооперативной хате недалеко от Ленкома, куда его наконец-то возьмут, хоть
и каждый раз в любом спектакле зал будет весело оживляться при его
появлении: - Павка, Павка!..
Интеллектуальная Антонова жена Нина, к тому времени уже лауреат Ленинской
премии, в Москву будет наведываться раз в два - три месяца, в перерывах
между сериями опытов, да и кто вообще дерзнёт их заподозрить в каких-то
шашнях после доброго десятка совместных телесериалов! Общественность
ничего не подозревала, ибо игра шла не по правилам. Их могли застать
вместе где угодно - для всех они были чем-то вроде надоевших друг другу
супругов, ветеранов на пороге серебряной свадьбы, им удастся сохранить
полное инкогнито. Денис чувствовал, видимо, что у неё "кто-то есть", и
даже переживал по-своему, но меньше всего подозревал Кравченко. Она совсем
перестала его ревновать, но ему, похоже, не очень-то нравилась эта
неожиданная свобода. В отместку он потуже натянул удила совместной
творческой упряжки. Он, что называется, вошёл в творческую форму. Идеи,
планы, замыслы помимо сериала с Кравченко, рождались нескончаемым
серпантином, как из шляпы фокусника, и все это, разумеется, наматывалось
на неё, связывая по рукам и ногам, пеленая, как кокон, пожирая - какие-то
бесконечные договоры, заявки, либретто... И чем большим работоголиком он
становился, тем более ненавидела она пишущую машинку. Но ничего не могла
поделать, она должна была бежать в этой упряжке, которая без неё не
сдвинулась бы с места. Она была Денисовой рабыней, негром, хоть и всё,
слава и деньги, делились пополам, но она ничего этого не хотела, она
ненавидела эти его дурацкие идеи и замыслы. Знакомое ещё со времён Лёнечки
чувство тошноты накатывало всё чаще, но приходилось насиловать себя, тем
более, что тяготила и вина перед Денисом.
Постепенно возбуждающий гибрид Денис-Антон иссяк и устарел, Кравченко
становился в её глазах просто Кравченко, она охладевала и уже радовалась,
что тело вновь обретает свободу. Антон был очень одинок в Москве, несмотря
на фантастическую свою популярность, в её к нему отношении появилось нечто
материнское, тем более что свекровь окончательно узурпировала Филиппа,
нещадно его баловала. Раздражение против свекрови распространялось и на
сына, его место всё более занимал Антон, которого хотелось воспитывать и
опекать.
Он читал ей свои басни про разных зверюшек - она слушала с удовольствием и
советовала начать всерьёз писать для детей. Но странно - чем теплее она
относилась к Антону-человеку, тем холоднее отзывалось тело на его
прикосновения. Яна ликовала, предвкушая свободу, но разбуженная
чувственность давала о себе знать, - однажды Кравченко, приревновав её без
основания, едва не отлупил. Обретая душевную близость с Яной, он терял её
тело. Антон инстинктивно понял это и выбрал второе. Эпоха искренности
кончилась, Кравченко перестал быть Кравченко, перестал быть Кольчугиным,
но и Денисом он уже не был. Он затеял новую любовную игру с
переодеваниями, перевоплощениями, со сменами декораций, проявляя не только
незаурядное актерское, но и режиссёрское, литературное и живописное
дарование, он будил её воображение, заставляя участвовать в этих
экзотически-эротических спектаклях в своей малогабаритной квартире. Яна
поначалу отбивалась, но постепенно втянулась, увлеклась, слишком поздно
заметив новую искусную кравченковскую ловушку. Чтобы опять поработить её,
вернуть утраченную было власть.
- Павка! Павлик, - посмеивался с любовью зал. Великий актёр Кравченко
мстил ей за этого придуманного Павку, погубившего его дар, карьеру.
Обречённый навеки оставаться Кольчугиным в глазах публики, он гениально
менял маски, преображался в любовных играх с нею и ликовал, когда и она,
переставая быть собой, чувствуя, что теряет рассудок, испытывала наиболее
острое наслаждение. Их роман мог бы, наверное, послужить темой для
докторской диссертации какого-либо фрейдиста, психиатра и сексолога.
Денис-Яна-Антон. Она увязала всё глубже в этом бермудском треугольнике.
Чем прекраснее и благополучнее становилась её тогдашняя жизнь -
популярность, достаток, благополучная по нынешним меркам семья, бомонд,
любовник, премьеры, просмотры, вечеринки, семинары в Репине и Болшево -
всё это было у неё, как и у многих других в годы застоя, - советская
власть досаждала разве что очередями да цензурой. Но чем благополучнее
становилась жизнь, тем тошнее ей становилось. Полноценная творческая,
деловая, материальная и чувственная жизнь - как скажут в начале девяностых
- вожделенный набор состоявшейся судьбы, успеха - все это у неё было в
семидесятых, и именно тогда она это уже люто ненавидела.
У кого она тогда была в рабстве? У Дениса? У Антона? У себя самой? Она не
умела жить иначе, не могла да и, наверное, не хотела, она добросовестно
пыталась жить "на полную катушку", но ничего не получалось. И когда она
мчалась куда-то на тогда ещё новеньком "жигулёнке" - в Останкино, на
Мосфильм, к Антону или домой, разыскивала по дружкам пропавшего Филиппа,
всё чаще возникало у неё жгучее желание врезаться на скорости в какой-либо
столб и разом избавиться ото всех этих рабств - машинка, всевозможное
начальство, дом, быт, муж, сын, любовник, свекровь. И более всего она
сама, загнавшая себя во все эти рабства... Пожирающие её разум, талант,
плоть, время, душу, всю ее жизнь... Сам процесс бытия представлялся ей
невидимым монстром с десятками щупальцев-присосков - слова, прикосновения,
клавиши машинки, телефонные звонки - она физически ощущала, как утекают в
эти присоски её силы, энергия, время, жизнь. Будто машинка печатает
кровью, кровью пахнут поцелуи Антона, рукопожатия в Доме Кино, заключения
худсовета и мучительное ожидание возвращения неизвестно где шляющегося
Филиппа - пытка вроде средневековой дыбы.
- Он уже взрослый и нравится девочкам, - отметала её ночные страхи
свекровь, переворачиваясь на другой бок. "Куда он денется? - сонно
отмахивался и Денис, - Спи, не валяй дурака". А ей казалось, что стрелка
старинных часов в спальне пульсирует не на циферблате, а у неё в грудной
клетке, среди нервов, аорты, сосудов. И когда, наконец, Филипп появлялся
под утро как ни в чём не бывало и она влепляла ему традиционную оплеуху, а
он был непробиваемый, как отец, и румяный, как она в его годы, - она
забывалась в полном изнеможении и молилась обо всех своих монстрах. Филипп
ещё что-то жевал из холодильника, плескался в ванной, мурлыкал, и она была
счастлива, что этот людоед, пожирающий её вместе с котлетами, не погиб от
рук шпаны, как ей мерещилось, или под машиной, а будет ещё долго вместе со
всей компанией терзать сё, пока не сожрёт окончательно.
Самым ужасным была полная невозможность что-либо изменить в этом
многоликом рабстве, называемом полноценной благополучной жизнью. Весь мир
играл в эти игры, привычно-скучные, или азартные, рискованные, находил в
них смысл, выигрывал или проигрывал и, похоже, ухитрялся ими наслаждаться.
Ей пожаловаться было некому, разве что "лишним людям", которых они
проходили в школе. Эти бы, может, и поняли. Окружающие - вряд ли. А может,
они тоже притворяются? - думалось иногда Иоанне, - Скучают и мучаются у
игральных автоматов просто потому, что нельзя встать и уйти? Все вокруг
были в рабстве - карьеристы, работоголики, чиновники, партийцы,
вынужденные часами слушать какого-либо полуживого старца. Сам этот
несчастный старик, в муках перемалывающий искусственной челюстью груды
мёртвых слов вместо того, чтобы играть где-нибудь на лужайке с внуками.
Рабы-бабники, алкоголики, меломаны, гурманы, наркоманы, картёжники,
коллекционеры, модницы, спортсмены и энтузиасты подлёдного лова, часами
коченеющие над прорубью, чтобы поймать какую-нибудь несчастную рыбёшку.
Господи, кто безумен - она или они, не желающие замечать своего безумия? -
Это жизнь, - думала она, - все так живут, жизнь есть рабство у своих
амбиций, желаний и обязанностей и, наверное, мое открытие банально. Люди
просят у Бога спасения от болезни, опасности... У меня всё хорошо, но
хочется кричать! Господи, спаси меня! От чего?
Ответа не было. Всякие там прекрасные слова о служении ближним навевали
ещё большую тоску и скуку. Ближние - те же монстры. Она вспоминала жуткий
фильм о прекрасной чистой девушке, которая пустила в свой дом калек и
нищих, которые напились и надругались над ней. Так что же? Неужели только
на скорости в столб, когда станет совсем невмоготу? "Спаси меня, Господи!"
- по-детски молилась она, - Почему так тошно? Если получаешь удовольствие,
почему бы не продаться в рабство? - так думают многие. Рабство у идолов,
рабство у желаний. Но почему это рабство, это право выбора своего
игрального автомата, к которому присохнешь и будешь служить, как последняя
рабыня - почему мир называет это свободой?
Потом, спустя годы, одни из них будут бороться за возможность удесятерить
число автоматов и вкалывать по-чёрному, зарабатывая на жетоны, другие -
разделят комнату, растащат по углам автоматы и всё разрушат, продолжая
играть на пепелище. Но это потом, а пока что терзаемая многоруким монстром
Яна мечтала о выходе из игры. Но выхода, похоже, не было. Выйти означало
"не быть". Мысль о спасительном бетонном столбе постепенно переставала
пугать.
Душа кричит о помощи, когда больна и в опасности. У меня всё хорошо, но
душа кричит о помощи... значит, я больна и в опасности, - молилась она, -
Спаси меня. Господи...
ПРЕДДВЕРИЕ
"Завершив освобождение родной земли от гитлеровской нечисти, Красная Армия
помогает теперь народам Польши, Югославии, Чехословакии разорвать цепи
фашистского рабства и восстановить их свободу и независимость". /И. Сталин/
"Теперь, когда Отечественная война идёт к победоносному концу, во всем
величии встаёт историческая роль советского народа. Ныне все признают, что
советский народ своей самоотверженной борьбой спас цивилизацию Европы от
фашистских погромщиков. В этом великая заслуга Советского народа перед
историей человечества". /И. Сталин/
"Народы СССР уважают права и независимость народов зарубежных стран и
всегда проявляли готовность жить в мире и дружбе с соседними
государствами. В этом надо видеть основу растущих и крепнущих связей
нашего государства со свободолюбивыми народами". /И. Сталин/
"Голос Америки передал, что умер убийца Троцкого. Отсидел двадцать лет,
получил Героя Советского Союза, пожил у нас недолго, а умер на Кубе. Это
было по вашему указанию?
- Конечно. Троцкий перед смертью сказал о Сталине: "Он и здесь меня
нашёл". /Молотов - Чуеву/
Сталин спросил у метеорологов, какой у них процент точности прогнозов.
"Сорок процентов, товарищ Сталин". - А вы говорите наоборот, и тогда у вас
будет шестьдесят процентов".
В. Бережков, личный переводчик И. Сталина:
"Надо признать, что при всех своих отвратительных качествах Сталин обладал
способностью очаровывать собеседников. Он, несомненно, был большой актёр и
мог создать образ обаятельного, скромного, даже простенького человека.
В первые недели войны, когда казалось, что Советский Союз вот-вот рухнет,
все высокопоставленные иностранные посетители, начиная с Гарри Гопкинса,
были настроены весьма пессимистически. А уезжали из Москвы в полной
уверенности, что Россия будет сражаться и в конечном итоге победит. А ведь
положение у нас было действительно катастрофическое. Враг неотвратимо
двигался на Восток. Чуть ли не каждую ночь приходилось прятаться в
бомбоубежищах. Что же побуждало Гопкинса, Гарримана, Бивербрука и других
опытных и скептически настроенных политиканов менять свою точку зрения?
Только беседы со Сталиным.
Несмотря на казавшуюся безнадёжной ситуацию, он умел создать атмосферу
непринуждённости, спокойствия. В кабинет, где царила тишина, едва
доносился перезвон кремлёвских курантов. Сам "хозяин" излучал
благожелательность, неторопливую обстоятельность, уверенность. Казалось,
ничего драматического не происходит за стенами этой комнаты, ничто его не
тревожит. У него масса времени, он готов вести беседу хоть всю ночь. И это
подкупало.
Его собеседники не подозревали, что уже принимаются меры к эвакуации
Москвы, минируются мосты и правительственные здания, что создан подпольный
обком столицы, а его будущим работникам выданы паспорта на вымышленные
имена, что казавшийся им таким беззаботным хозяин кремлёвского кабинета
прикидывает различные варианты на случай спешного выезда правительства в
надёжное место.
После войны он в минуту откровения сам признался, что положение было
отчаянным. Но сейчас умело скрывает это за любезной улыбкой и внешней
невозмутимостью.
Говоря о нуждах Красной Армии и промышленности, Сталин называет не только
конкретную военную продукцию, оружие, но и запрашивает оборудование для
предприятий, целые заводы.
Поначалу собеседники недоумевают: их военные эксперты утверждают, что
советское сопротивление рухнет в ближайшие четыре-пять недель. О каком же
строительстве новых заводов может идти речь? Даже оружие посылать русским
рискованно - как бы оно не попало в руки немцев.
Но если Сталин просит заводы, значит, он что-то знает, о чём не ведают ни
эксперты, ни сами политики. И как понимать олимпийское спокойствие Сталина
и его заявление Гопкинсу, что если американцы пришлют алюминий, СССР будет
воевать хоть четыре года? Несомненно, Сталину виднее, как обстоят тут
дела! И вот Гопкинс, Бивербрук, Гарриман заверяют Рузвельта и Черчилля,
что Советский Союз выстоит и что есть смысл приступить к организации
военных поставок стойкому союзнику. Сталин блефовал, но по счастью,
оказался прав. Так же как и тогда, когда после посещения британским
министром иностранных дел Энтони Иденом подмосковного фронта во второй
половине декабря 1941 года, заявил:
- Русские были два раза в Берлине, будут в третий раз..."
"...Сталин на протяжении нескольких военных лет время от времени донимал
маршала вопросом: почему его не арестовали в 1937 году? Не успевал тот
раскрыть рот, как Сталин строго приказывал: "Можете идти!" И так
повторялось до конца войны. Жена маршала после каждого подобного случая
готовила ему узелок с тёплыми вещами и сухарями, ожидая, что её супруг
вот-вот угодит в Сибирь. Настал день Победы. Сталин, окружённый
военачальниками, произносит речь...
- Были у нас и тяжёлые времена, и радостные победы, но мы всегда умели
пошутить. Неправда ли, маршал...
И он обращается к злополучному объекту своих "шуток".
/В. Бережков/
"... внутри его виделось что-то чёрное..."
Кто же они, шутники всех времён и народов, что дерзнут "раздавить на
троих" великую тысячелетнюю страну, собранную самоотверженным трудом и
кровью многих поколений, благословенную Небом?... "Не страну, а
вселенную"...
И другие - промолчавшие, отсидевшиеся?
"Мы ответственны не только за то, что делаем, но и за то, что не делаем"!
/ Мольер/
"Нам кажется чудом, что из необъятных советских степей встают все новые
массы людей и техники, как будто какой-то великий волшебник лепит из
уральской глины в любом количестве большевистских людей и технику".
/"Дас шварце копф", 1943г/
"Когда-нибудь спросят: - А что вы, собственно, можете предъявить? И
никакие связи не помогут сделать ножку маленькой, душу - большой и сердце
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг