Таинственная Ганина картина не давала покоя. Назавтра, сославшись на
необходимость навестить за городом больную приятельницу, Яна села в ночной
ленинградский поезд с намерением: 1. Позвонить на Ленфильм и узнать адрес
клуба, где выставка Дарёнова. 2. Посмотреть картину. 3. Остаток дня
провести в Эрмитаже и вечером отбыть домой.
Вначале всё шло по плану. С обратным билетом в сумочке Яна подошла к
обшарпанному закопчённому зданию на окраине Ленинграда. Часы её показывали
без пяти десять, сердце, казалось, тукало в одном с ними бешеном ритме.
Гардеробщица сказала, что выставка закрыта. Директор клуба, он же, видимо,
руководитель балетного кружка, рафинированный молодой человек в чёрном
трико и толстых шерстяных носках, которого все звали Илья Ильич, попутно
отдавая команды и показывая па, сообщил Яне, что выставка закрыта до
особого распоряжения, что вокруг слишком много ненужной шумихи, что такой
ажиотаж только вредит Дарёнову, что он сам распорядился пока никого не
пускать. Что от таких вот несознательных посетителей, вроде Иоанны - и из
Москвы, и подальше, и с востока, и с запада приходится ежедневно
отбиваться, а надо просто немного подождать, иметь терпение, когда страсти
улягутся, и тогда милости просим... Простительно им не понимать,
закордонным, но вы-то свои, зачем же обострять?..
Яна сказала, что ждать не может, что сегодня уезжает. И предъявила билет и
удостоверение союза кинематографистов.
- Ну хоть на пять минут, никто не узнает...
- Сами же раззвоните. Люба, ну что вы такое изображаете?..
С её билетом в руке Илья Ильич смерчем пронёсся по залу под
хмуро-завистливые взгляды танцоров и снова притормозил возле Яны, тяжело
дыша.
- В общем, только с разрешения Дарёнова. Хотите - ждите, попробуем
позвонить в перерыв.
Иоанна ждала, зачем-то продолжая сжимать в руке билет. Телефон был на
первом этаже в директорском кабинете, заваленном знаменами, кубками,
вымпелами и спортинвентарём. Клуб жил своей жизнью - где-то прыгали,
топали, стучали по мячу, по клавишам пианино и пели хором.
- Игнатий, это Илья. Тут одна дама рвётся, из Москвы. Вот и я говорю,
никаких дам. Объясни ей по-русски, мне уже надоело.
Он суёт Иоанне трубку, Ганя на том конце провода. Сердце подпрыгнуло и
остановилось в горле, не давая дышать.
- Это я... Иоанна...
Трубка молчала. Только это молчание по имени "Ганя" да застрявшее в горле
сердце. Потом она услышала его голос. Тихий, будто с того света:
- Кто это?
- Иоанна. Я только на один день.
Снова молчание, долгое, как затяжной прыжок без парашюта. Наконец, парашют
раскрылся. Теперь голос прозвучал неожиданно близко. Всего одна
надтреснутая где-то на полуслове фраза:
- Дай Илье трубку.
Трубка будто вросла в ладонь. Заставила себя разжать руку, почти ненавидя
Илью Ильича, отобравшего у нее Ганин голос.
Она уже позабыла, к чему, собственно, весь сыр-бор, и шла за директором с
балетной его походкой снова на второй этаж, с трудом соображая, куда и
зачем её ведут. Синяя птица осталась внизу, в директорском кабинете,
заливая теплом трепетного голубого дыхания флаги, вымпелы, выцветшие
плакаты и спортинвентарь. У неё был Ганин голос:
- "Дай Илье трубку"...
Щёлкнул в замке ключ.
- Экспозиция была в двух залах, пока всё собрано здесь. Надеюсь, вы не
клептоманка и не вандалка - не обижайтесь, у нас тут кого только не
отлавливали - и милицию вызывали, и скорую... Гений - явление космическое,
обострённо действует на психику окружающих. Как луна, например. Слыхали,
что с некоторыми творится в полнолуние?
- Илья Ильич!.. - разнеслось по коридору.
- Извините, мне на репетицию. Я вас запру минут но сорок - Дарёнов велел
запереть. И не вздумайте курить.
- Некурящая и без комплексов.
Перспектива оказаться запертой среди Ганиных картин ужасала, но иного пути
не было. Никаких комплексов. Стихли в коридоре шаги Ильи Ильича. Стараясь
не вглядываться в развешанные и расставленные повсюду мрачные порождения
Ганиной фантазии - кое-что она уже видала у Регины, - Яна обошла комнату и
сразу нашла, что искала. Картина висела особняком, низко, примерно в метре
от пола. Сбоку падал свет от окна.
Она подходила всё ближе, постепенно погружаясь в картину, как в сон...
ПРЕДДВЕРИЕ
"Женщина, которая летом ещё говорила, что без накрашенных губ чувствует
себя хуже, чем если б она пришла в общество голой - перестала делать
маникюр, красить губы и делать причёску. - Невестка великого человека", /
Из дневника М. Сванидзе/,
"Я указываю ему на то, что даже люди, несомненно обладающие вкусом,
выставляют его бюсты и портреты - да ещё какие! - в местах, к которым они
не имеют никакого отношения, как, например, на выставке Рембрандта. Тут он
становится серьёзен. Он высказывает предположение, что это люди, которые
довольно поздно признали существующий режим и теперь стараются доказать
свою преданность с удвоенным усердием. Да, он считает возможным, что тут
действует умысел вредителей, пытающихся таким образом дискредитировать
его. "Подхалимствующий дурак, - сердито сказал Сталин, - приносит больше
вреда, чем сотня врагов". Всю эту шумиху он терпит, заявил он, только
потому, что он знает, какую наивную радость доставляет праздничная
суматоха её устроителям, и знает, что всё это относится к нему не как к
отдельному лицу, а как к представителю течения, утверждающего, что
построение социалистического хозяйства в Советском Союзе важнее, чем
перманентная революция". /Леон Фейхтвангер/
" Глава 2 Конституции - Государственное устройство - перечисляет множество
национальностей, и, когда на московском съезде видишь перед собой всю эту
разнообразную массу голов - грузинских, туркменских, узбекских,
киргизских, таджикских, калмыцких, якутских, - только тогда становится
ясно, какую непомерно трудную задачу представляла проблема объединения
этих национальностей под знаком серпа и молота. На разрешение национальной
проблемы Союзу понадобилось некоторое время. Но теперь он её окончательно
урегулировал; он доказал, что национализм с интернационализмом сочетать
возможно".
"Любовь советских людей к своей родине не уступает любви фашистов к их
родине; но тут любовь к СОВЕТСКОЙ родине, а это означает, что любовь эта
зиждется не только на мистическом подсознании, но что она скреплена
прочным цементом разума". /Леон Фейхтвангер/
Из показаний подсудимого Радека:
"Если спросить о формуле, то это было возвращение к капитализму,
реставрация капитализма. Это было завуалировано. Первый вариант усиливал
капиталистические элементы, речь шла о передаче в форме концессий
значительных экономических объектов и немцам и японцам, об обязательствах
поставки Германии сырья, продовольствия, жиров по ценам ниже мировых.
Внутренние последствия этого были ясны. Вокруг немецко-японских
концессионеров сосредоточиваются интересы частного капитала в России.
Кроме того, вся эта политика была связана с программой восстановления
индивидуального сектора, если не во всём сельском хозяйстве, то в
значительной его части. Но если в первом варианте дело шло о значительном
восстановлении капиталистических элементов, то во втором - контрибуции и
их последствия, передача немцам в случае их требований тех заводов,
которые будут специально ценны для их хозяйства. Так как он в том же самом
письме отдавал себе уже полностью отчёт, что это есть возрождение частной
торговли в больших размерах, то количественное соотношение этих факторов
давало уже картину возвращения к капитализму, при котором оставались
остатки социалистического хозяйства, которые бы тогда стали просто
государственно-капиталистическими элементами".
Радек: О содержании письма Троцкого я говорил с полной точностью.
Вышинский: Какие там стояли вопросы?
Радек: Победа фашизма в Германии, усиление японской агрессии, неизбежность
войны этих государств против СССР, неизбежность поражения СССР,
необходимость для блока, если он придёт к власти, идти на уступки.
Вышинский: Значит, вы были заинтересованы в ускорении войны и
заинтересованы в том, чтобы в этой войне СССР пришёл к поражению? Как это
было сказано в письме Троцкого?
Радек: Поражение неизбежно, и оно создаёт обстановку для нашего прихода к
власти, поэтому мы заинтересованы в ускорении войны. Вывод: мы
заинтересованы в поражении.
Вышинский: А вы были за поражение или за победу СССР?
Радек: Все мои действия за эти годы свидетельствуют о том, что я помогал
поражению.
Вышинский: Эти ваши действия были сознательными?
Радек: Я в жизни несознательных действий, кроме сна, не делал никогда.
Вышинский /К Радеку/: Вы сказали, что было и второе письмо - в декабре
1935 года. Расскажите о нём.
Радек: Если до этого времени Троцкий там, а мы здесь, в Москве, говорили
об экономическом отступлении на базе Советского государства, то в этом
письме намечался коренной поворот. Ибо, во-первых, Троцкий считал, что
результатом поражения явится неизбежность территориальных уступок, и
называл определённо Украину. Во-вторых, дело шло о разделе СССР.
В-третьих, с точки зрения экономической, он предвидел следующие
последствия поражения: отдача не только в концессию важных для
империалистических государств объектов промышленности, но и передача,
продажа в частную собственность капиталистическим элементам важных
экономических объектов, которые они наметят. Троцкий предвидел
облигационные займы, т. е. допущение иностранного капитала к эксплуатации
тех заводов, которые формально останутся в руках советского государства.
В области аграрной политики он совершенно ясно ставил вопрос о том, что
колхозы надо будет распустить, и выдвигал мысль о предоставлении тракторов
и других сложных с.-х. машин единоличникам для возрождения нового
кулацкого строя. Наконец, совершенно открыто ставился вопрос о
необходимости возрождения частного капитала в городе. Ясно было, что речь
шла о реставрации капитализма.
В области политической новой в этом письме была постановка вопроса о
власти. В письме Троцкий сказал: ни о какой демократии речи быть не может.
Рабочий класс прожил 18 лет революции, и у него аппетит громадный, а этого
рабочего надо будет вернуть частью на частные фабрики, частью на
государственные фабрики, которые будут находиться в состоянии тяжелейшей
конкуренции с иностранным капиталом. Значит - будет крутое ухудшение
положения рабочего класса. В деревне возобновится борьба бедноты и
середняка против кулачества. И тогда, чтобы удержаться, нужна крепкая
власть, независимо оттого, какими формами это будет прикрыто.
Леон Фейхтвангер: "И мне тоже, до тех пор, пока я находился в Европе,
обвинения, предъявленные на процессе Зиновьева, казались не заслуживающими
доверия. Мне казалось, что истерические признания обвиняемых добываются
какими-то таинственными путями. Весь процесс представлялся мне какой-то
театральной инсценировкой, поставленной с необычайно жутким, предельным
искусством.
Но когда я присутствовал в Москве на втором процессе, когда я услышал
Пятакова, Радека и их друзей, я почувствовал, что мои сомнения
растворились, как соль в воде, под влиянием непосредственных впечатлений
от того, что говорили подсудимые и как они это говорили. Если всё это было
вымышлено или подстроено, то я не знаю, что тогда значит правда.
После тщательной проверки оказалось, что поведение, приписываемое Троцкому
обвинением, не только не невероятно, но даже является единственно
возможным для него поведением, соответствующим его внутреннему состоянию.
...Троцкий бесчисленное множество раз давал волю своей безграничной
ненависти и презрению к Сталину. Почему, выражая это устно и в печати, он
не мог выразить этого в действии? Действительно ли это так "невероятно",
чтобы он, человек, считавший себя единственно настоящим вождем революции,
не нашёл все средства достаточно хорошими для свержения "ложного мессии",
занявшего с помощью хитрости его место? Мне это кажется вполне вероятным.
Русским патриотом Троцкий не был никогда. "Государство Сталина" было ему
глубоко антипатично. Он хотел мировой революции. Если собрать все отзывы
изгнанного Троцкого о Сталине и о его государстве воедино, то получится
объёмистый том, насыщенный яростью, ненавистью, иронией, презрением. Что
же являлось за все эти годы изгнания и является и ныне главной целью
Троцкого? Возвращение в страну любой ценой, возвращение к власти".
* * *
"Не подлежит никакому сомнению, что это чрезмерное поклонение... искренне.
Люди чувствуют потребность выразить свою благодарность, своё беспредельное
восхищение. Народ благодарен Сталину за хлеб, мясо, порядок, образование и
за создание армии, обеспечивающей это благополучие... К тому же Сталин
действительно является плотью от плоти народа". /Леон Фейхтвангер/
СЛОВО АХА О СЛОВЕ:
- Итак, да здравствует цензура! Во всяком случае нравственная,
идеологическая, противостоящая царству Мамоны.
Я уже говорил о том, что, отделив церковь от государства, Иосиф взял на
себя лично всю вину перед Богом за неизбежные в революционной ситуации
кровь, репрессии, насилие. Грязную работу должен делать кесарь вне
церковной ограды - честь и слава Иосифу, что он не стал вмешивать церковь
в кровавые разборки и террор.
Цензура - благословение кесаря. Кесарь-пастырь как бы берёт на себя
ответственность за растиражированное слово - самое грозное оружие,
способное на самое страшное - убийство душ: "И не бойтесь убивающих тело,
души же не могущих убить; а бойтесь более того, кто может и душу и тело
погубить в геенне". /Мф. 10, 28/ .
Смотри, чтобы слово твоё не сгубило ничьей души!
"Веленью Божию, о муза, будь послушна..."
Это осознали, наверное, к концу жизни все великие поэты "в земле
российской просиявшие".
М. Лермонтов "Кинжал":
Игрушкой золотой он блещет на стене -
Увы, бесславный и безвредный!
В наш век изнеженный не так ли ты, поэт,
Своё утратил назначенье,
На злато променяв ту власть, которой свет
Внимал в немом благоговенье?
Бывало, мерный звук твоих могучих слов
Воспламенял бойца для битвы;
Он нужен был толпе, как чаша для пиров,
Как фимиам в часы молитвы.
Твой стих, как Божий дух, носился над толпой,
И отзыв мыслей благородных
Звучал, как колокол на башне вечевой
Во дни торжеств и бед народных.
Но скучен нам простой и гордый твой язык,
Нас тешут блестки и обманы;
Как ветхая краса, наш ветхий мир привык
Морщины прятать под румяны...
. . .
К добру и злу постыдно равнодушны,
В начале поприща мы вянем без борьбы;
Перед опасностью позорно-малодушны,
И перед властию презренные рабы.
Мы иссушили ум наукою бесплодной,
Тая завистливо от ближних и друзей
Надежды лучшие и голос благородный
Неверием осмеянных страстей.
Толпой угрюмою и скоро позабытой
Над миром мы пройдём без шума и следа,
Не бросивши векам ни мысли плодовитой,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг