Этого она никак не ожидала. Она готовилась к нотациям, упрёкам, насмешкам;
с кем, мол, связалась? Помогали Павлину, содействовали, нянчились, и всё
ради тебя, нашего автора, в редакции-то давно раскусили, что за птица твой
режиссёр, и тебя предупреждали, а ты не внимала, носилась с ним, а теперь
вот, приехали. Поручаем тебе самые ответственные темы, а ты проявляешь
легкомысленную близорукость, ну и так далее...
Такой примерно представлялась Иоанне обвинительная речь Хана. С самого
начала она добровольно разделила с Денисом скамью подсудимых и отвергала
все попытки друзей стащить её с этой скамьи. Раз она решила связать с ним
жизнь, значит, несёт наравне ответственность за всё, что бы он ни натворил
- всякая другая позиция представлялась ей дезертирством. Намерение Хана
превратить её из подсудимой в судью показалось ей кощунством.
- Еле уговорил следователя передать материалы нам - он всё метил в
какую-либо центральную газету, а я сказал, что у нас кадры не хуже. Дал
почитать твои работы, убедил. Теперь дело за тобой. Надо написать ярко,
остро, драматично... Затеять вокруг большой разговор, чтоб вызвать письма,
отклики, общественный резонанс. Такой повод! Согласись, в нашем районе не
каждый день бывает. "Комсомолка" наверняка перепечатает...
Будто в лотерею выиграл Хан. Не было бы счастья... И не случись ничего
такого в их районе, если б остался жив Лёнечка, а Денис не был прикован к
позорному столбу, если б Хану просто приснился и этот диктофон, и
следователь, - не был бы он разочарован в душе?
- Я не могу, Андрей Романыч.
- Чего не можешь?
- Ничего. Пусть кто-то другой.
Лица Хана Яна не видит, но его руки, до этого в величаво-замедленном ритме
плавающие над столом, что-то поправляя, переставляя, подписывая,
подчёркивая, будто две сонных аквариумных рыбы, лениво заглатывающие корм,
руки, которые она изучила наизусть, вдруг замерли, залегли на стол, будто
на дно, выжидая жертву за бумажными рифами, и это были уже две щуки,
готовые к атаке.
- Так. Кто-нибудь другой. А Синегина, значит, считает данный факт
недостойным внимания? Бросайте раненых, спасайте свою шкуру, будьте
подлецами, трусами - Синегина вас за это не осудит. Так?
- Андрей Романович...
- Что "Андрей Романович"? Может, ты веришь, что Градов вправду заблудился
на прямой лыжне, а Симкина притащили под дерево и бросили злые волки? Что
выйдя к Шумилино, Градов решил влезть в чужую машину и прокатиться до
Черкасской, где поезда останавливаются вдвое реже, просто так, чтобы в
своё удовольствие ещё помёрзнуть на платформе? А?.. Не веришь. Тогда что
же? Не желаешь ссориться с режиссёром?
Действительно не догадывался Хан об их отношениях, или просто валял
дурака, потому что так выгоднее? - этого Яна никогда не узнает. Надо
сказать ему, что она не вправе. Что она и Денис...
Возлюбленный, любимый, жених - эти хорошие слова теперь уже не годились, а
всплыло вдруг липкое салонное словечко " любовница". Зрительно этот образ
ассоциировался с Денисовым коридором, по которому она кралась, держа в
руках туфли. "Любовник знает, она, послушная..." Потом всплыло
виновато-восторженное лицо Лёнечки, которого Яна никак не могла
представить мёртвым...
Нет, невозможно, - думала Яна, не зная, что так её ужасает - то, что было
у неё с Павлином, или то, что этого уже никогда не будет...
Звонит московский телефон. Хан снимает трубку.
- Ханин. Да, Фёдор Иваныч. Вчера прислали, ещё сам не смотрел. Есть. Прямо
сейчас? Еду. - Хан накидывает на плечи пальто, сгребая в портфель какие-то
бумажки. - Вызывают в Москву, завтра договорим. И, надеюсь, договоримся.
Так, товарищ Синегина?
Хан подмигивает и улыбается, такая фамильярность не предвещала ничего
хорошего.
А как бы она повела себя на месте Дениса? Разве она имеет право судить?
Такая ситуация - или ты герой, или трус и подлец, третьего не дано. Чтобы
судить, надо самой в ней оказаться. Она, во всяком случае, не вправе.
Завтра она так и скажет Хану.
А за окном оттепель. С тяжело набухших ветвей берёзы срываются капли,
долбят карниз. Будто и не было мороза, метели, и Лёнечка сейчас заглянет в
кабинет и, лучезарно улыбаясь, попросит "дровишек до двадцатого", то есть
взаймы. И при мысли о Денисе не ввинтится в грудь бурав...
Денис - солнечный день...
Она ощутила внезапную острую тоску по той своей довоскресной жизни, когда
можно было просто сесть в электричку и через два часа оказаться у дома на
Люсиновке, тоску по довоскресному, незапятнанному Денису и по себе
довоскресной. Все тогдашние мучения казались теперь смешными и ничтожными.
Господи, помоги!. Сделай что-нибудь...
Какая же она эгоистка - или ей совсем не жаль Лёнечку, его жену, ребёнка?
Почему она думает только о себе? А с чего ей, собственно, себя жалеть? В
конце концов, под суд Дениса никто не отдаёт, а статья в газете -
подумаешь! Слава Богу, не в центральной, а у них, - ну тысяча человек
прочтёт, ну две... Она, конечно, отбодается. А Самохин или Татьяна пусть
пишут. Прочтут и забудут. Ну в институте, конечно, проработают, объявят
выговор..
Но чем горячее, яростнее убеждает себя Яна, тем яснее осознаёт, что должна
писать сама, что все её доводы слабы, что если бы каждый так рассуждал,
вообще не было бы ни судов, ни общественного мнения - не требуется же от
судей, чтоб они всякий раз испытывали на себе ситуации, приведшие к
преступлениям их обвиняемых! А литература, искусство... Разве сам
Достоевский когда-либо убивал отца или поднимал топор на старуху? Разве
Чехов был обывателем? Однако появились Раскольников, Ионыч. А Гончаров не
лежал целыми днями на диване. Они имели право судить - это право им дал
талант, они обращались к России, ко всему миру, и она, Иоанна Синегина,
сотрудник районной газеты, призвана рассказать о случае в их районе.
Рассказать так, чтобы те две тысячи, которые прочтут, запомнили. Именно не
забыли, а запомнили. Она должна убедить их, что, конечно, трудно и страшно
ночью в лесу, в мороз и пургу тащить на себе раненого товарища, но гораздо
страшнее - бросить, не дотащить...
Трудно и страшно ей будет судить Дениса. Вынести собственноручно своей
любви, всей своей жизни смертный приговор. Но всё остальное - трусость,
бегство. Предательство своего дара, своего долга. Такая же крайняя
ситуация. Открытие поразило её. Пассивное убийство, пассивное оправдание.
Разделить с Денисом вину - пассивное оправдание. Бросить Дениса, перейти
на "ту сторону", осудив подлость, трусость, предательство - её
журналистский и писательский долг, её подвиг...
Но разве не должна я быть с любимым, что бы с ним ни случилось? Можно ли
предать любовь? - в тоске хваталась Иоанна за последние аргументы.
Зазвонил телефон, Яна сняла трубку.
- Его нет, уехал в Москву. Синегина. Привет... Теперь только завтра. Ну
откуда я знаю, я что тебе, справочник?
Она швырнула трубку и разревелась, вдруг смертельно нелепо обидевшись на
внештатника Мишу Марченко, допытывавшегося, когда будет Хан. Она промокает
лицо пресс-папье. Пусть войдут, пусть увидят...
Московский телефон. Можно отсюда позвонить в Москву. Надо позвонить. Надо
сказать ему про статью. Что она будет писать. Опять крутнулся в груди
бурав. Нет, сказать она не может. А значит и писать нельзя - это будет
нечестно. Она просто позвонит - они ведь целую вечность не виделись. Его,
конечно, опять не будет дома.
Денис оказался дома. Совершенно случайно, привёз бабушку от протезиста и
снова уезжает на студию, в монтажную. Что-то там не пропускает ОТК, потом
балда-монтажница сунула в другую коробку целый кусок, полдня искали...
Неужели он так и не заговорит о Лёнечке? Денис не заговорил. А когда это
сделает она, осадит грубо и зло:
- Не хватало, чтоб и ты морочила мне голову этим шарфом! Мне некогда.
- Мне надо сказать очень важное.
- Говори, только не о Симкине. Царство ему небесное. Осточертело.
- У Хана твоя беседа со следователем. Почему ты всё время врёшь?
- Это он всё время врёт, твой следователь. Ему надо галочку поставить, он
и роет.
- Послушай, мне поручили писать...
- Обо мне? Вот и прекрасно, валяй! Благословляю. Всё, что угодно -
сочиняйте, клеймите, разоблачайте, экранизируйте, но меня оставьте в
покое. Осточертело! Всё, мне некогда.
Он бросил трубку.
Вот и всё. Он идёт к двери, одевает рыжую свою куртку. Шапку, наверное,
нет, потому что оттепель. Запирает дверь на оба замка. Бежит вниз по
лестнице. С болезненной достоверностью она представляет себе каждое
движение бегущего вниз по лестнице Дениса... Никогда. Нет, невозможно. Она
не может. Они любят друг друга и это - главное. Пусть трус, эгоист,
подлец, пусть это дурно, низко - она не может. Она не героиня, она хочет
быть счастливой. Вот так, легко и просто. Сейчас она поедет на Люсиновку и
ни слова о шарфе, Лёнечке и статье.
Она схватила чистый лист и написала размашисто, дерзко и весело:
"Андрей Романович!"
Лист ждал. Покойный и чистый в первозданной своей белизне.
ПРЕДДВЕРИЕ
- Цензура была кругом - муха не пролетит, не то что наш брат, дух
изгнанья, - продолжал сетовать АГ. - Соблазняем, совращаем, нашёптываем:
не верьте цензуре, всё можно, всё дозволено... Мол, солгал Бог, и цензоры
ваши лгут. В том и свобода, чтоб запретные плоды вкушать - они, как
известно, сла-адкие... А цензоры и рады бы нас пропустить, но бдят. Не
бдеть - голова с плеч. Вот и выходило - никакой у нас в те годы добычи, -
АГ показал кукиш, - один конфуз по работе с массами... А что массы эти
вампирам номенклатурным верили /оборотни уже тогда появлялись/, так ведь в
послушании у начальства, тоже не подкопаешься. За грех подчинённого
начальство в ответе, если не то приказало.
Тогда демократии не было - кого партия предложит, того и выбирают. "Нас
вырастил Сталин на верность народу". То есть пастыри, верные народному
Делу, построению Светлого Будущего, и за народ в ответе.
- Значит, отрекается ваше ведомство от "совков"? - усмехнулся АХ, - Вот и
получается, сын тьмы, что не слова, а дела важны, извини за банальность.
Один кричит: "Верую!", но не выполняет, другой молчит, но ведёт себя так,
будто верует. Один записался в армию, присягу дал, а сражаться не пришёл,
дезертировал. Другой добровольцем, безо всякой присяги, просто по велению
сердца, пришёл и сражается... И победит, а то и жизнь положит, никакой не
ожидая награды. Отринет ли такого Полководец?
В вопросах веры Господь с каждой душой наедине, "тайна сия велика есть". А
дела всему миру видны, и на Суде откроются. И кто, трубя о вере, злое
творит - должен помнить, что "кому больше дано"... И что делами своими он
отвращает нестойкие души от церкви, и за каждого будет ответ держать. А
эти "совки"... - ты прав, сын тьмы - какие они неверующие? Одни их песни
чего стоят. Это молитвы, а не песни... "Прекрасное Далёко, не будь ко мне
жестоко!.." - это же в переводе "Господи, помилуй!" Молитва Иисусова!
- И всё же я протестую, - шипел АГ. - Где права человека грешить, не
слушаться Бога? Где это видано, чтоб насильно никого в ад не пускать?
Народ можно сказать, рвётся, всеми частями тела землю роет, а они не
пускают. Где демократия? Ох, и пришлось нам попотеть! Кого витринами
западными охмурили, кого боевиками пополам с порнухой, кого голосами
вражьими: мол требуйте, товарищи, запретных плодов, никакие они не
запретные, весь мир вкушает и ничего, живёт и процветает... И в церковь
забугорную по воскресеньям ходят, и плоды лопают, и на долларах у них про
Бога написано... Так что не бойтесь, господа-товарищи, не умрёте, но
будете свободны, как "там"...
- Ну, они и вкусили, - подтвердил АХ, - И понеслось. Отвязались, с цепи
сорвались, стали в одночасье разбойниками, хищниками... Кто жертвами, кто
ограбленными. Страну на части разодрали, как бычью тушу, народную
собственность присвоили, хотя заповедано: "Не укради" и "Не пожелай
чужого". Особенно строго насчёт кражи у неимущих, детей, стариков...
Поделили и меж собой сцепились, столько народу погубили, разорили,
оставили без крова, хота сказано: "Не убий". Шоубизнес, игорный бизнес,
порно- и наркобизнесы... Ну и объявили, само собой, что Бог есть и с
высоты на все наши славные дела демократические любуется. Стали продавать
Библии прямо на лотках рядом с порнухой и детективами. Чтоб ведали, что
творят.
Да здравствует свобода!
В самом деле, при большевиках несчастных пионеров в кружки загоняли, в
спортивные секции. Заставляли горемычных для страны металлолом собирать,
старушкам дрова пилить... То ли дело теперь; мальчишек - крутым мыть
тачки, поворовывать, по подъездам зелье пить да нюхать. Девчонок -
наводчицами и на панель. Население... Ну, население сварили, как яйца.
Вкрутую - это бритоголовые в малиновых пиджаках, рабы Мамоны. Всмятку -
это кто по помойкам роется. И "в мешочек" - у кого ещё с большевистских
харчей силы остались мешки с барахлом из Китая и Турции таскать. Ну а
старичьё, известное дело, на погост.
- А детишки демократов - в Сорбонну да на Канары - вот она, свобода! - АГ
аж подпрыгнул на стуле от восторга, - Раньше за душу какого-нибудь
несчастного Фауста потеешь, мучаешься... Не желаете ли Маргариту, товарищ
Фауст, да того-разэтого? А может, пришить кого от скуки? А он ещё нос
воротит... Ну а эти - сами свои души в мусоропровод побросали вслед за
партбилетами. От Светлого будущего, а заодно и от Неба враз отреклись, как
увидали наши наживки - баксы, тряпки, Маргошек всех мастей, разные там
остренькие блюда, клубничку, за которые Господь ещё Содом и Гоморру дотла
спалил... Подавай им ещё, ещё...
- Правители, интеллигенция, наставники - все, кому много дано и с кого
соответственно спросится, - паству свою кто побросал, кто растащил, кто
вообще на шашлык и шкурки, - закручинился AX. - Забыли начисто про разные
там святые идеалы, про вековые традиции да русские идеи, чему мама с папой
и в школе учили. Ешь, пей, веселись, пусть на чужих костях и душах, пусть
вино со слезами и кровью пополам - пей за то, чтоб коммуняки, не дай Бог,
не вернулись!
А уж бумагомаратели, актёришки-лицедеи, певцы там разные, шуты - р-раз
кругом на 180 градусов! Вам, парнокопытным, "осанну" поют, галдят, как
вороньё на пиру, куски на лету расхватывают... Лгут, колдуют, дурят народ,
развращают, охмуряют - ящик аж раскаляется от вранья. А ведь зрителей-то -
миллионы! Это тебе не Фауст и даже не князь Нехлюдов - это массовое
ежедневное совращение и Маргарит, и Катюш во вселенском масштабе.
- О-ля-ля! - подхватил АГ, - Да за адские муки, что этим ребятам
уготованы, весь ад в вековой оплаченный отпуск может уходить! А они, за
какие-то тридцать серебренников... За все 70 лет советской власти столько
чёрных дел не нащёлкало, сколь нынче за один горячий теледенёчек по одному
только каналу по одной только Российской Федерации за вычетом рекламы - за
неё отдельно уплочено.
Вразнос беснуются, шельмы, пируют во время чумы - бери тёпленькими.
А в этой особой папочке - западные спецслужбы, что помогли "богохранимую"
со всеми её властями и воинством, за которых в церквах молятся, до
"пропасти во лжи" довести, ввергли в рабство у Мамоны, в междоусобные
брани, от которых она стала расползаться, тлеть...
- Как лишённая души плоть, - всхлипнул AX. - Ну, власти ещё могут
покаяться, отдать награбленное... В молитве и добрых делах провести
остаток дней своих...
- Ха-ха-ха! - как писал Иосиф на полях библиотечных книг. - Да скорее наш
хозяин в крещенскую воду нырнёт, чем эта президентская рать со своих
стульчаков слезет... Вашему ведомству теперь лишь одно остаётся - новая
революционная буря, девятый вал гнева Божия. Молитесь, чтоб попустил ей
быть Господь, чтоб отсёк все опухоли и метастазы, а то утянут за собой в
геенну весь ваш "Третий Рим". Опять палачи станут жертвами и по милости
Неба кровью смоют тяжкие грехи свои...
- Ты, к сожалению, прав, сын тьмы. Ибо нет такой временной земной муки,
которая сравнилась бы с мукой вечного отлучения от Бога.
"Но есть на свете и другие нации. Это - новые, советские нации,
развившиеся и оформившиеся на базе старых, буржуазных наций после
свержения капитализма в России, после ликвидации буржуазии и её
националистических партий, после утверждения советского строя.
Рабочий класс и его интернационалистическая партия являются той силой,
которая скрепляет эти новые нации и руководит ими. Союз рабочего класса и
трудового крестьянства внутри нации для ликвидации остатков капитализма,
во имя победоносного строительства социализма; уничтожение остатков
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг