"Человечество, слуга царя и священников, будет проклято везде, где человек
склонится перед алтарём".
- Да, неплохо поработало ваше ведомство, - вздохнул AX, - Надо же так
перевернуть с ног на голову! Я уж не знаю, что за порядки были в церкви, к
которой принадлежал мыслитель Прудон, какие бы они ни были, но похоже, что
бунтарь вообще ни разу не открывал Писание. Человек плох, слов нет, потому
что подчинился твоему хозяину и преступил все заповеди, а Прудон призывает
сатану же его исправлять!
- Вот именно! - довольно хихикнул AT, - Таковы они, ваши революционеры.
- Нет уж, разбираться так разбираться... Такая дикая богохульная реакция -
прежде всего результат отпадения от Истины церкви западной, если отвлечься
от классической бесноватости данного мыслителя, который, не давая себе
труда "отделить пшеницу от плевел", валит всё в одну кучу, сам же
придумывает себе бога и сам же его ниспровергает... У нас тоже таких
"богоборцев" хватало. Но мы здесь с одной-единственной целью -
разобраться, ибо судить будет Сама Истина. А твой хозяин - великий
путаник, его основное оружие - хитрая подмена понятий и путаница, которыми
он прикрывает прямую ложь. На то он и змей, "хитрее всех зверей полевых",
/Быт. 3, 2/ Поэтому истинные сатанисты - это те, кто, имея подлинное
ведение о Боге, отвергает Его сознательно, как Путь, Истину и Жизнь.
Есть дерзкие богохульцы, которые, не дав себе труда вникнуть, вводят
других в соблазн своими лживыми несправедливыми речами. А если, к тому же
это напечатано, то веками работает против автора, хотя автор давным-давно
покинул землю, как твой Прудон...
- Отдал, значит, Прудона? - прошелестел довольный АГ.
- Или этот... Флоренс. Парижский коммунар:
"Наш враг - это Бог. Ненависть к Богу - начало мудрости". Тоже, держу
пари, в Писание не заглядывал... Но мне что, у них свои Ангелы-Хранители,
пусть мучаются. Я к тому, сколько галиматьи попадало к нам с Запада, в том
числе и к Иосифу. Читать он, надо сказать, любил. Но и размышлять любил...
- Да уж, всяких там Марксов-Энгельсов...
- А вот Энгельса не тронь. У меня тут прекрасное свидетельство имеется из
его работы "Шеллинг - философ во Христе или Преображение мирской мудрости
в мудрость божественную". Одно название чего стоит, правда?
"Со времён ужасной французской революции совершенно новый дьявольский дух
вселился в значительную часть человечества. И безбожие столь бесстыдно и
надменно поднимает свою наглую голову, что приходится думать об исполнении
в настоящее время пророчеств Писания"...
- Стараемся. Но ты что-то путаешь, опять не ту ленту подклеили.
- Ту, я проверял. "Это уже не равнодушие и холодность к Господу: нет, это
открытая, явная вражда. И вместо всяких сект и партий мы имеем теперь
только две: христиан и противников Христа... Мы видим среди нас
лжепророков, и даны им уста, говорящие гордо и богохульно... Они
странствуют по Германии и хотят украдкой всюду проникнуть, проповедуя свои
сатанинские учения на рынках и переносят дьявольское знамя из одного
города в другой, увлекая за собой бедную молодёжь, чтобы ввергнуть её в
глубочайшую бездну ада и смерти".
- Ничего не понимаю. И это - автор "Манифеста", где чёрным по белому:
"Коммунизм же отменяет вечные истины, он отменяет религию, нравственность".
- Парадокс. Далее там ещё из "Откровения": "Се гряду скоро. Держи, что
имеешь, дабы никто не восхитил венца твоего!"
Энгельс, кстати, сделал весьма любопытное пророчество:
"Демократическая, красная, даже коммунистическая чернь никогда не будет
любить нас". Информация к размышлению. "Мир любит своё"... Он же сказал:
"Всеобъемлющая любовь к людям является абсурдом".
Свидетель Моисей Гесс: "Красный катехизис для немецкого народа":
"Что черно? Черно духовенство. Эти богословы - худшие аристократы...
Поп, во-первых, учит князей порабощать людей во славу Божию.
Во-вторых, он учит народ позволять порабощать себя во имя Бога. В-третьих,
и главным образом, он обеспечивает себе, с Божьей помощью, привольную
жизнь на земле, тогда как людям рекомендуется ждать её на небе"... Заметь,
здесь говорится уже не о Писании, а о социальной политике церкви.
Думается, эта точка зрения наиболее близка Иосифу.
Не могу удержаться, чтобы не процитировать ещё раз Писание:
"Главы его судят за подарки и священники его учат за плату, и пророки его
предвещают за деньги, а между тем опираются на Господа, говоря: "не среди
ли нас Господь? Не постигнет нас беда!"
Посему за вас Сион будет распахан как поле, Иерусалим сделается грудою
развалин, и гора Дома сего будет лесистым холмом" /Мих. 3, 11-12/
Это пророчество наверняка прочёл Иосиф!
А вот ещё тот же Гесс:
"Бесполезно и безрезультатно поднимать людей к исторической свободе и
ДЕЛАТЬ ИХ СОУЧАСТНИКАМИ В ДЕЛЕЖЕ БЛАГ СУЩЕСТВОВАНИЯ, не освободив их от
духовного рабства, т.е. религии".
Под "исторической свободой" тут понимается "делёжка благ существования".
- Свидетель Владимир Ульянов /Ленин/. Пожалуй, наиболее характерный случай
атеизма сознательного:
"Атеизм является неотъемлемой частью марксизма. Марксизм - это
материализм, мы должны бороться с религией, так как это азбука каждого
материалиста, а поэтому и марксиста".
Непонятно, но категорично.
Вл. Ленин Горькому:
"Миллион грехов, пакостей, насилий и зараз физических гораздо легче
раскрываются толпой и потому гораздо менее опасны, чем тонкая, духовная,
приодетая в самые нарядные идейные костюмы идея боженьки".
- В Бога-то Ильич не верил, а вот в хозяина нашего, кажется... Не то, чтоб
верил, но прозревал:
"Государство в наших руках, а действовало ли оно в этот год, в новой
экономической политике по-нашему? Нет, этого мы не хотим признать: оно
действовало не по-нашему. А как оно действовало? Машина вырывается из рук:
как будто бы сидит человек, который ею правит, а машина едет не туда, куда
её направляют, а туда, куда направляет кто-то. Машина едет не совсем так,
а очень часто совсем не так, как воображает тот, кто сидит за рулём этой
машины".
А на смертном одре вождь-атеист и вовсе говорил замечательные вещи:
"Я сделал большую ошибку. Меня преследует чувство, как будто я потерялся в
океане из крови бесчисленных жертв... Но для нас дороги обратно нет. Чтобы
спасти Россию, нам нужны такие мужи, как Франциск Ассизский. Десять
человек таких, как он, и Русь была бы спасена".
- В связи с этим вспомнилась цитата из Сергия Булгакова /"На пиру богов"/:
"Не понимаете, что между большевиком и Пушкиным больше таинственной,
иррациональной, органической связи, нежели между ним и чаадаевствующими
ныне от растерянности или немцем треклятым, грабящим по всем правилам
военного искусства? Большевиком может оказаться и Дмитрий Карамазов, из
которого, если покается, выйдет впоследствии старец Зосима. А из
колбасника что выйдет?"
Вдали в вечности что-то гулко ухнуло, пронзительно засвистела в свисток
тётя Клава.
- Это ещё что? - встревожился АХ.
- Пушка на Сенатской грохнула. Теперь декабристы наверняка Герцена
разбудят...
Вспыхнул свет, и Иоанна снова оказалась в детстве.
* * *
Солнце льётся откуда-то сверху помещения. Над головой танцкружок
разучивает "Бульбу" , отчего с потолка срываются и тоже пляшут в солнечном
луче пылинки. Таинственно пахнет книгами. Их вокруг десятки, сотни.
Солнце, книги и пылинки, пляшущие в солнечном луче.
Выбирай, - сказала библиотекарша Галя, давняя мамина подруга. Как тут
выберешь? Стоят на полках неизведанные миры-планеты. В драной авоське
потащит Яна домой города и страны, горы, реки и леса, потащит добрых и
злых героев и всякие там волшебные лампы, скатерти-самобранки да
ковры-самолёты. А потом - с ногами в отцовское кресло, поближе к печке, в
свободной руке натёртая солью хлебная корка... Глотать страницу за
страницей, заедая чудеса хлебной корочкой. А от печи теплынь - подкинешь
полешко, весело запляшут на стене рыжие отблески-петухи. Серебристо синеет
разрисованное морозом окошко, гудит печка, и до прихода матери надо бы
успеть вместе с Элли и её друзьями добраться до Изумрудного города.
Яна выбирает книги. Пляшут доски на потолке, кружатся пылинки, страницы,
имена героев, картинки - одна другой заманчивей, и уже голова кругом.
- Стихи хочешь?
Яна мотает головой. Стихи она не признаёт.
- А ты прочти-ка:
"Пред ним живая голова. Огромны очи сном объяты, Храпит, качая шлем
пернатый, И перья в тёмной высоте. Как тени ходят, развеваясь, В своей
ужасной красоте Над мрачной степью возвышаясь".
Конечно, бывают на свете стихи - "Уронили мишку на пол", "В лесу родилась
ёлочка", "Как много девушек хороших". Стихи - чтоб петь, заучивать
наизусть - стихами легче заучивать. Но книжки в стихах - ерунда, это всё
штучки взрослых. Вроде как водили их всем классом в театр - так там на
сцене не разговаривали, как люди, а пели друг другу, вообще ничего не
поймёшь. Никому не понравилось, только ждали, когда можно будет в буфет.
Но тут... Яна читает и видит спящую голову, развевающиеся в тёмном небе
перья шлема, пустынную степь. И ползут по затылку мурашки, хотя вроде бы
пока страшного нет.
И, сморщась, голова зевнула,
Глаза открыла и чихнула...
Поднялся вихорь, степь дрогнула,
Взвилася пыль, с ресниц, с усов
С бровей слетела стая сов...
Всё видит Яна, будто кино смотрит. Дрогнувшую степь, вспорхнувших с бровей
птиц, слышит чихнувшее вслед за головой эхо, ржанье испуганного коня...
Пушкин, "Поэмы". Ладно беру.
- Но ты ведь не любишь стихов, - улыбается Галя.
- Это не стихи, а поэмы.
"А голова ему вослед, как сумасшедшая, хохочет,
Гремит: "Ай витязь! Ай герой! Куда ты? Тише, тише, стой!
Эй, витязь, шею сломишь даром; не трусь, наездник, и меня
Порадуй хоть одним ударом, пока не заморил коня..."
- Разве так разговаривают? - поддразнивает Галя, - Написал бы просто, - "И
сказала голова витязю: куда ты, мол, глупый, прёшь? Шею сломаешь". -
Просто и понятно.
Мама была жаворонком, Яна - совой, она поняла это лишь потом, а тогда
никак не могла уразуметь, почему мать так мгновенно легко вскакивает в
любую рань, даже когда за окном темень и мороз, и печка остыла за ночь,
нос-то высунуть из-под одеяла страшно, веки невозможно разлепить, а при
мысли, что надо встать, одеться, умыться ледяной водой и бежать в школу,
мечтается о кори или коклюше - вот уж она отсыпалась!
А мама в это время невесомо проносится то к печи с охапкой дров, то на
кухню, откуда уже аппетитно пахнет жареной с луком картошкой, и успевает
сделать несколько гимнастических упражнений, растереть докрасна тело
шерстяной рукавичкой, плавающей в тазу с той самой ледяной водой...
Зато вечером...
- Яна, я гашу свет.
- Да ещё и десяти нет!
- Я устала.
И всё. Щелчок, темнота. На самом интересном месте приходится закрыть
книжку, а сна ни в одном глазу. Мозг, воображение работают вовсю.
И бессильная злость на маму, с койки которой уже доносится посапывание.
С этой злости всё и начнётся. Ах, ты так? Но я тебя всё равно перехитрю! И
долгими зимними ночами Яна будет придумывать то, что не успела прочесть, а
потом сверять с подлинником.
Это будят чудесная увлекательная игра.
Потом рамки игры начнут сковывать - её герои всё более дерзко отстаивать
свою независимость.
Тогда она станет сочинять собственные истории. Ночью, по дороге в школу и
из школы, вечером у печки. Длинные, с продолжением, и короткие, в
несколько предложений.
Потом ей понадобятся слушатели. Она будет ходить, окружённая малышнёй, и
пичкать их королями, принцессами и ведьмами. Пока Андерсен не научит её,
что можно сочинять сказки про самое обычное - про швейную иглу, спичку,
посуду.
Аудитория её будет расширяться, но никому Яна не признается, что сама
придумывает эти байки. Мол прочла в старой книге без титульного листа,
найденной на чердаке. Вот и всё.
И придёт день, когда она решится записывать. Нет, разумеется, не эти
пустячки про бездомного щенка Кузю, который попадает в Великое Собачье
царство, и не про приключения улетевшего воздушного змея. Нет, она решит
написать рассказ о войне. Возьмёт ручку, чернильницу, чистый лист бумаги.
И задумается. Пусть её героем будет... ну, к примеру, капитан. Надо
придумать фамилию этому капитану. Яна огляделась. Стол, стул, окно, стена.
Из стены торчит гвоздь.
- Ма, бывает фамилия "Гвоздев"?
- Бывает. Фамилия как фамилия.
"Капитан Гвоздев услышал взрыв" - напишет Яна, и... Тонкая верёвочка -
строчка, а дальше - пустота, пропасть. Страшная белизна листа.
Пустота - в ней.
Яна позорно сбежит, бросив несчастного Гвоздева в печь. Панический страх
перед чистотой бумажного листа завязнет в памяти, как осколок этого самого
снаряда, взорвавшегося неподалёку от злополучного капитана.
* * *
Ещё она вернулась в памятный день 47-го, накануне Первомая, ехала вместе с
другими ребятами в маленьком тряском автобусе. Всё в этот день было
удивительным - и то, что Яне досталось счастливое место у окна с выбитым
стеклом, и ветер из этого окна, пахнущий то лесом, то бензином, и огромная
священная площадь, и дети, дети, необычно серьёзные и оробевшие от
сознания важности происходящего.
- Р-равняйсь! Смир-рно!
Яна, как во сне, видит зеркальную, будто только что вымытую брусчатку,
мавзолей с застывшими часовыми, разукрашенные к празднику трибуны.
- На первый-второй р-рас-считайсь! Первые номера - шаг впер-рёд! Р-раз, два!
И больше не видно зеркальной брусчатки - перед глазами - стриженый затылок
Почивалова, заштопанный воротничок его белой рубашки. Яна вытягивает шею,
но уже один за другим, будто по линейке, прочерчивают площадь до самых
трибун рады белых рубашек, стриженых затылков и косичек с разноцветными
бантами. Яна оглядывается - сзади площадь также линуют двигающиеся с
Охотного ряда колонны.
Будто кто-то пишет ровные строчки на листе! Ниже, ниже, до самого
нынешнего ГУМа.
ПРЕДДВЕРИЕ
Просмотровый зал, треск проектора, две пары ног в сандаликах. От белых
сандаликов пахнет хлоркой.
- Свидетель Герцен об идеалистах сороковых годов:
"Что же коснулось этих людей, чьё дыхание пересоздало их? Ни мысли, ни
заботы о своём общественном положении, о своей личной выгоде, об
обеспечении; вся жизнь, все усилия устремлены к общему без всяких личных
выгод; одни забывают своё богатство, другие свою бедность, - идут не
останавливаясь, к разрешению теоретических вопросов. Интерес истины,
интерес жизни, интерес науки, искусства, юманите, поглощает всё."
"Где, в каком углу современного Запада найдёте вы такие группы отшельников
мысли, схимников науки, фанатиков убеждений, у которых седеют волосы, а
стремления вечно юны?"
О русских мальчиках, "решающих проклятые вопросы", говорит и Достоевский.
Свидетель Иван Тургенев:
"Мы всегда в философии искали всего на свете, кроме чистого мышления".
"Лучшее, что в мире - это мечта", - говорит Киреевский.
Свидетель Виссарион Белинский:
"Я не хочу счастья и даром, если не буду спокоен насчёт каждого из моих
братьев по крови..."
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг