невидимая рука, и теперь надо было жить и работать, подчиняясь действию
огромной пружины под названием План, до тех пор, пока у нее не кончится завод.
Впрочем, кое-какие отклонения от однообразия все же бывали. Вот и сегодня
монорельс прибыл с опозданием почти на четверть часа. Накопившаяся на перроне
толпа вваливалась в уже переполненные вагоны, толкаясь и беззлобно
переругиваясь. Остаться без работы не хотелось никому: жесткая, почти военная
дисциплина Плана давно выжгла каленым железом прогулы и опоздания. Два
незначительных опоздания на рабочее место, независимо от причин, - и марш за
ворота завода, голодать и бродяжничать в надежде, что добрые люди из числа
работающих счастливчиков не дадут помереть тебе и твоей семье!
Теперь целых два часа Рону предстояло провести на ногах, стиснутым со всех
сторон людской массой, но это не огорчало его. Главное - он мог мысленно
слушать Музыку, звучащую в его душе. Ну ничего, вот закончит он скрипку и тогда
сможет наяву воспроизвести любую мелодию!
Никто из знакомых Снайдерова не одобрял его музыкального увлечения - по их
мнению, оно шло вразрез с Планом. Даже жена в последнее время все чаще ворчала
по поводу "пустого времяпровождения" мужа. "Лучше бы занялся каким-нибудь
полезным для семьи делом, - твердила она. - Например, починил бы ботинки
ребенка, а то ему скоро не в чем ходить будет".
Однако никто на свете не был способен запретить Рону слышать Музыку. Вот и
сейчас, уставившись от-сутствующим взглядом на покрытое толстым слоем грязного
инея окно вагона, он воспроизвел в памяти три первых, легчайших, как лучи
восходящего йолнца, аккорда Прелюдии.
Но вскоре Рон с досадой понял, что сосредоточиться сегодня на любимой
мелодии ему вряд ли удастся. Состав несся сквозь непроглядную тьму с диким
лязгом и визгом. Оборудование пассажирского транспорта, на которое с каждым
годом отпускалось все меньше средств бюджета Плана, быстро изнашивалось и
приходило в негодность. Запчасти для поездов монорельса не производились вот
уже двадцать с лишним лет. Как кладбища ископаемых животных, в парках и на
городских улицах медленно, но неуклонно ржавели скопления останков экранобусов
и антигравов. От аэров, скутеров и глайдеров пришлось отказаться еще первому
поколению Плана, взявшему на вооружение суровый лозунг: "Все - для Плана, все -
для будущего!"
И без того тусклое освещение в вагоне включалось лишь на остановках, чтобы
не тратить понапрасну драгоценную энергию, и людям, прижавшимся друг к другу в
затхлой тесноте, не оставалось ничего другого,кроме как дремать, - тем более
что теперь каждая лишняя минута сна ценилась не меньше, чем банка тушенки.
Разговоры в вагоне постепенно смолкли, и сквозь визг сцепки и жуткое завывание
тормозных электромагнитов до Рона то и дело доносился храп соседей.
От духоты и монотонной езды Рона тоже тянуло в сон, но он боролся с
наплывавшей дремотой, чтобы удержать в себе Музыку.
На очередной станции двери вагона разъехались, впуская внутрь вместе с
морозным паром очередную порцию рабочих, и тогда стало еще теснее. Чтобы не
потерять равновесия, Рону пришлось уцепиться кончиками пальцев за потолок
вагона, но поднятая рука быстро онемела до бесчувствия.
Позади равнодушно бранились:
- Да пройдите же вперед хоть немного!
- Как я вам пройду? По головам, что ли?!
- Но ведь нам тоже на работу надо, поймите! Ну, еще чуток!
Тут сзади наперли с такой силой, что Снайдерову пришлось изображать собой
Пизанскую башню. Двери вагона нехотя сдвинулись, словно сомневаясь в том, стоит
ли это делать, и состав, скрипя железными суставами, как хронический ревматик,
тронулся дальше.
Где уж в таких условиях сочинять или хотя бы слушать Музыку! Тут лишь бы
удержаться на ногах и не задохнуться.
Мысли Рона перескочили на другое. Почему-то в последнее время он постоянно
обращался в своих размышлениях к этой теме, хотя такие раздумья были, в
сущности, не только бесполезны, но даже вредны: ведь они заставляли сердце
биться гневно и неровно, снижая работоспособность и отнимая сон и желание жить.
Постоянный умственно-эмоциональный стресс, как сказал бы дед Бор, о котором
Рону частенько рассказывала мать.
И все-таки Рон думал об этом.
Он думал о тех, кто когда-то не захотел подчиниться воле большинства и
стать послушным, всегда исправи?ым винтиком в безжалостно-стальной махине
Плана. О тех, кто избрал иную участь для себя и для своих потомков. Интересно,
что с ними стало? Достигли ли они далеких звезд и нашли ли там себе новое
пристанище? Или погибли все до одного в ходе космических скитаний? Если же им
удалось уцелеть, то как они теперь живут? Раскаиваются ли в своем выборе или,
наоборот, радуются тому, что сумели избежать тяжкого, отупляющего труда?
Вспоминают они тех, кто остался на их родной планете, или вырвали их из своей
памяти, как безжалостно выдирают испорченные листы из блокнота? Тоскуют ли они
по Земле или им наплевать, где жить, лишь бы - жить?
. "А самое главное, - думал Рон, - как бы я поступил на их месте, если бы
родило на двести лет раньше?"
Нет, он не раскаивался в том, что остался на Земле. Он и не мог
раскаиваться, потому что решение принимал не он. Его тогда просто не было на
свете. Далекий предок Рона сделал выбор и за себя, и за все последующие
поколения Снайдеровых. В детстве Рон незадумывался над этим и, только
повзрослев, понял, каким тяжелым оказался для всего первого поколения Плана
груз выбора судьбы для своих потомков.
Однако думать об этом было вредно. Еще вреднее, чем думать о Музыке. Лучше
всего было думать о Плане и о спасении тех, кто еще не появился, но обязательно
появится на свет. Всегда лучше думать о будущем, чем о настоящем.
Несмотря на задержки в пути, вызванные вынужденными простоями, во время
которых ремонтная бригада чинила ветхий монорельс, состав прибыл на заво? как
раз к началу рабочей смены
Смена длилась двенадцать часов -- изо дня в день, без выходных и
праздников. Только после сигнального гудка Рон выключил станок, с трудом
разогнулся и поплелся на негнущихся, окоченевших ногах в раздевалку.
Уже возвращаясь домой на все том же скрипящем доходяге-монорельсе, он
вдруг вспомнил, что опять забыл получить карточки на продуктовый паек...
Скрипку он закончил настраивать далеко за полночь.
Взяв смычок, еще пахнущий мебельным лаком, он осторожно провел по струнам
и услышал в ответ жалобный, щемящий сердце звук. Будто это плакал
новорожденный.
Сердце Рона сильно забилось, в пальцах появился нестерпимый зуд, и он
понял, что если сейчас же не сыграет что-нибудь, то просто-напросто не доживет
до завтрашнего вечера.
Только что бы исполнить? Что-нибудь из классики? Или ту Музыку, которая
рождалась в последнее время в его сердце, пробиваясь сквозь размеренный хаос
будней?
Он выбрал Четвертую сонату для скрипки одного из классиков прошлых веков.
Ноты ему не требовались:
ведь он знал эту вещь наизусть с раннего детства.
Но на первых же аккордах смычок споткнулся, и созвучие получилось
фальшивым. Рон попробовал начать Сонату снова, но вскоре убедился, что ничего
не выходит. Пальцы перестали его слушаться. Огрубевшие до мозолей от
ежедневного изнурительного труда на проклятом станке, они перестали быть
чуткими пальцами музыканта, и потребовалось бы много времени, чтобы вернуть им
былую гибкость и послушность.
Рон прекрасно понимал, что теперь это практически невозможно, и отчаяние
захлестнуло его. "Проклятый План! - завопил кто-то в глубине его души. - Какие
же жестокие слепцы приняли его и стали поклоняться ему, как раньше поклонялись
идолам и богам! Эта чудовищная система убила не только Музыку, она убила сотни,
тысячи людей, которые творили и жили ради этого творчества!.. Будь же ты
проклят. План, и будь проклят, завод, и будь проклята вся наша жалкая, лишенная
последних радостей жизнь!"
В груди Снайдерова стало так больно и пусто, будто из нее только что
удалили, вырезали без наркоза нечто такое, без чего жить дальше нельзя.
Не сознавая, что он делает, Рон схватил скрипку и размахнулся, чтобы
размозжить ее точеную головку об угол верстака, усеянного еще пахнущими смолой
стружками.
Но тут что-то остановило его. Какой-то шорох за спиной. Он оглянулся.
На пороге комнатки, превращенной Роном в столярную мастерскую, стоял в
одних трусах, ежась и дрожа от холода, его двенадцатилетний сынишка.
И тогда Рона озарило.
- Подойди сюда, сынок, - не своим голосом попросил он. - Понимаешь,
наконец-то я сделал скрипку! Вот она, Певчая Красавица... видишь, какая
красивая? На ней можно сыграть все что хочешь. Только для этого надо учиться.
Если ты согласишься, то через несколько лет из тебя выйдет отличный музыкант. А
я буду помогать тебе, я научу тебя, сынок, всему, что когда-то умел я сам. Да и
от предков остались ноты и книги по музыке. Ты только захоти, Риччи! Ты ведь
хочешь играть, да?
Мальчик потупился, чтобы спрятать от отца глаза.
- Да не хочу я становиться музыкантом, папа, - с досадой проговорил он. -
Я лучше буду токарем на заводе. Как ты. Это же нужнее сейчас, верно? А кому
сейчас нужны скрипачи? Кто будет слушать мою музыку?
- Нет-нет, - торопливо запротестовал Рон. - Ты не прав, сын! Музыка всегда
нужна человеку! Придет время - и она обязательно понадобится людям, так что
именно мы с тобой должны сохранить ее для будущего!
- Для какого будущего? - осведомился Снайде-ров-младший. - Когда будет
выполнен План, что ли? Так до этого еще ой-ей-ей сколько лет пройдет! Да и
некогда мне корпеть над нотами. Мне вон через год в ученики на завод идти, а
научиться на станке работать не так-то просто, ты же сам токарь и знаешь, какое
это трудное ремесло!
Рон рассердился, хотел накричать на глупого мальчишку, но губы отказались
ему повиноваться, а через . несколько мгновений, показавшихся ему
вечностью,Снайдерову стало почему-то все равно. Будто он только что очнулся
после глубокого обморока.
- Ладно, - сказал он, не глядя на сынишку. - Это я так, в порядке
предложения. Пойдем-ка мы лучше спать, а то завтра опять рано вставать.
- Пап, а что это у тебя вот здесь, над ухом, волосы стали такими белыми,
как будто от инея? - испуганно спросил Риччи.
ЭПИЗОДЫ 14-16. ШЕСТОЕ ПОКОЛЕНИЕ ПЛАНА
14
Петух пропел хриплым негодующим голосом, словно жалуясь на свою тяжкую
участь живого будильника. Дин Снайдеров застонал сквозь сон. Нет, когда-нибудь
спросонья он оторвет голову этому горлопану!
Тело ныло так, будто его накануне долго били. Вставать не хотелось, но
постепенно сознание прояснялось, и вместе с этим прояснением пришло
воспоминание о Долге.
У каждого человека Долг подразделялся на совершенно четкие ежедневные
задания. Снайдерову, например, предстояло сегодня - как, впрочем, и вчера, и
год назад, и вообще сколько он себя помнил - выточить на своем дряхлом токарном
станке сто пятьдесят восьмидюймовых болтов с правой резьбой. Дин не знал, где
именно на "ковчегах" будут установлены эти болты и какие части корабля они
будут скреплять, но это было неважно. Важнее было другое - этими кусочками
стали он внесет свою лепту в выполнение Плана, подставив плечо под ту
невыносимо тяжкую ношу, которую человечество добровольно взвалило на себя
несколько столетий назад.
Чтобы не терять времени, он сунул ноги в старые дырявые галоши, вышел во
двор, прошел, спотыкаясь в предрассветных сумерках, к деревянному ветхому сараю
и запустил ветряк.
Через дорогу, у венгра Фенвеши, ветряк уже давно работал, и из пристройки
к дому соседа слышался натужный вой шлифовального станка. И повсюду в поселке,
в тех домах, где еще теплилась жизнь, раздавались звуки, свидетельствовавшие о
начале очередного трудового дня. Сколько еще таких дней оставалось до
завершения Плана - не хотелось представлять. Одно ясно: их с лихвой хватит еще
и детям, и внукам, и даже правнукам Дина.
Некоторое время Снайдеров постоял во дворе, зябко кутаясь от утренней
прохлады в латаный-перелатаный ватник, успешно переживший не менее двух
поколений носивших его людей. Дин невольно поглядел на звезды, слабо мерцавшие
в начинающем розоветь на востоке небе. Словно пытался разглядеть Дыру, которая
приближалась к Земле со сЬростью нескольких тысяч километров в секунду. Но на
небе, конечно же, ничего особенного не было видно. Только редкие перистые
облачка, застывшие в вышине небрежными мазками. Будто кто-то черканул по небу
намыленной кисточкой для бритья...
Дин вздохнул и пошел в дом. Жена возилась, накрывая на стол нехитрый
завтрак.
- Мил уже встал? - спросил Снайдеров, хотя и сам слышал, что из комнаты
сына не доносится ни звука.
- Да пусть еще немного поспит, - попросила жена. - Он же вчера поздно
лег...
- Ты мне мальчишку не балуй! - с нарочитой суровостью сказал Дин. -
"Поздно лег"! Знаем мы, чем он ночами напролет занимается! Все со своей музыкой
никак не расстанется - и что она только далась парню? Ведь ему пора бы уже и к
станку приучаться. Я-то, помнится, в его годы...
- Ешь давай! - неодобрительно перебила Дина жена и придвинула к нему
поближе тарелку с гренками.
Гренки были изготовлены из древних сухарей, благополучно доживших до
заплесневелости и потому слегка горчивших. Если бы не горячий чай-суррогат
морковного оттенка, их вообще нельзя было бы прожевать. Но есть было
необходимо, чтобы во время работы не рухнуть лицом прямо на бешено бращающййся
шпиндель вследствие голодного обморока.
Еда тоже была частью Долга.
С трудом расправившись с гренками; Дин напялил на себя промасленный,
израненный стружками рабочий комбинезон и двинулся в сарай.
При этом ?н невольно вспомнил рассказы деда о том, как раньше, когда
производство еще было сосредоточено в крупных производственных центрах,
именуемых заводами, людям каждый день приходилось добираться на работу
монорельсом, а потом возвращаться домой. Сейчас транспорта и топлива хватало
лишь на перевозку производственных грузов, поэтому многие трудились на дому...
Когда над горизонтом встало солнце, работа у Дина была в самом разгаре.
Правда, ему то и дело приходилось скверно ругаться сквозь зубы и с досадой
сплевывать на кучу ржавой стружки. Ветер дул с переменной силой, а выходной
стабилизатор у ветряка прогорел еще неделю назад, поэтому напряжение в сети
скакало и резцы ломались один за другим, запарывая уже почти готовые детали.
Этак и дневную норму не выполнить, а чем это грозит - известное дело.
Во-первых, не видать тогда всей семье продуктового пайка. Во-вторых, не
получит тогда Мил давно обещанных ему новых сапог, выдаваемых в качестве премии
за регулярное выполнение плана. В-третьих... Нет, лучше не думать об этом!
- Подай-ка расточной резец. Мил, - не отрывая взгляда от зажатой в тисках
патрона заготовки, машинально сказал Дин через плечо.
Молчание.
- Ты что, заснул, что ли? - Снайдеров, нахмурившись, оторвался от работы.
И только тут до него дошло, что мальчишки в сарае нет. Опять куда-то
сбежал, стервец! Беда с ним, да и только! Так и норовит удрать к своей
пиликалке! Придется снова хорошенько накрутить ему уши!
Сердито кряхтя и ворча, Снайдеров-старший вынужден был сам заняться
поисками, но, как на грех, запасы резцов в сарае иссякли, и пришлось
отправиться в дом: НЗ инструментов хранился в бывшем книжном шкафу.
Еще с порога Дин услышал звуки скрипки и подумал: "Ох и задам я сейчас
трепку этому лодырю!" Он рывком распахнул дверь в комнатку сына. И остолбенело
замер, не решаясь войти.
Сидя на полу. Мил водил деревянной палочкой по струнам своей "пиликалки",
и мелодия, которая при этом рождалась, была такой, что гнев Дина мгновенно
улетучился. В музыке, выплывавшей из-под пальцев мальчишки, были неизбывная
печаль и надежда, горькая боль и мужество, неизбежная гибель и вечная жизнь.
То, что составляло суть Плана.
Очнувшись от столбняка, Снайдеров беззвучно притворил дверь. Только теперь
он вдруг понял, что у его десятилетнего отпрыска, которому.он то и дело щедро
отпускал подзатыльники за упорное нежелание постигать азы токарного дела, -
настоящий талант музыканта, и это открытие ошеломило его.
"Что же делать? - мучительно размышлял Дин, сидя на ступеньке крыльца
сарая. - Что-то ведь надо теперь делать, нельзя, чтобы все оставалось как
раньше!"
Его раздумья прервал сильный стук в ворота. Это была китаянка Фа на своей
телеге, в которую был запряжен вороной жеребец. В их поселке она исполняла
обязанности нормировщицы, снабженки и приемщицы готовой продукции.
- Совсем ты заработался, Дин, - весело упрекнула Фа, когда Снайдеров
нехотя открыл ворота. - Даже не слышишь, что к тебе стучатся. В общем, так. С
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг