непривычного. Ярко светило солнце, но ласточки поче-му-то летали низко над
самой травой, а издали доносились еле слышные, но отчетливые раскаты. Все
трое сидели за лаборатор-ным столом и дружно поддерживали беседу,
стенограмма кото-рой представила бы интерес для самого узкорафинированного
научного журнала, настолько она была лишена слов и понятий, не имеющих
самого непосредственного отношения к нашей ра-боте. Я помолчал, давая им
возможность разразиться по своей инициативе. Инициативы проявлено не было.
- Ладно, - вздохнув, сказал я. - Выкладывайте, в чем Дело.
Все трое переглянулись, но не проронили ни слова. Я с досадой подумал,
что не мешало бы позвонить и сооб-щить завхозу, что весна наступила, как
всегда, в установленные сроки, и по этой причине можно было бы перестать так
яростно отапливать здание института. Было очень жарко, я чувствовал, как у
меня вспотел лоб.
- Тимо, сделай одолжение, открой форточку. Как вы выдер-живаете эту
жару? И ради бога, объясните мне, что здесь проис-ходит? Алик, говори ты, и
поскорее, я пришел ненадолго, у меня еще дела.
- Тимо уходит, - сказал Алик.
-Так. Прекрасное известие. Ай да Тимо! Это правда?
Тимо, стоя -на табурете у окна, кивнул головой.
- А почему он уходит?
- Он говорит, - сказал Алик, - что ему предложили на химкомбинате
место начальника крекинг-установки, зарплата на сорок рублей больше, чем у
нас.
- Это правда?
Тимо вздохнул и опустился на пол.
- Все правильно, - сказал я. - Кроме суммы. Эти сорок рублей звучат
как тридцать сребреников... А, Тимо?
--Зря ты так, - вяло сказал Тимо. - Ничего особенного, перехожу на
другую работу. - Он старательно прятал от меня свои глаза.
- Эх, Тимо, Тимо! Одевайся, пошли. Проводи меня немного. Или ты и
разговаривать не хочешь?
- Да ладно, - сказал Тимо, - ничего особенного не проис-ходит. Ухожу
на химкомбинат. Ждал тебя...
-Дождался. Пошли! Вы, ребята, извините меня, я тороп-люсь. Придется с
этим карьеристом по дороге поговорить. Мы вышли на улицу и пошли по
направлению к рынку.
- Рассказывай.
- Да нечего рассказывать, - сказал Тимо. - Ухожу на химкомбинат.
Ничего особенного. Хорошие условия.
- Вон до той будки...
- Что до будки? - подозрительно спросил Тимо.
- Я буду терпеть эти "ничего особенного" и "химкомбинат".
- Не гожусь я для этой работы, - объявил Тимо еще рань-ше, чем мы
дошли до будки. - Я же давно над этим думаю.
- И это все? Тимо кивнул.
-Индюк! - с облегчением сказал я. - Я-то думал! Так и сказал бы, что
из-за этой дурацкой вчерашней ошибки ты так расстроился.
Тимо даже приостановился:
- Ничего подобного. Никакого отношения я к ней не имею. Я давно решил.
А несколько дней назад решил окончательно. Пойду на химкомбинат и буду там
спокойно работать. Крекинг-установку я знаю хорошо... А институт не для
меня. В теории я просто слаб. Какой из меня ученый! Да ты сем знаешь.
- Что я знаю?
- Да ты сам сколько раз говорил, что у нас в институте на каждые
десять человек приходится всего двое, ив которых мо-жет получиться
что-нибудь путное в смысле науки. Остальные все иждивенцы. Ты думаешь, я
забыл? - Все время помню.
- Тимо, это же нечестно! Почему же ты решил, что я имею в виду тебя?
- Не ты. Я это решил.
- А ты не подумал, что можешь ошибиться?
- Подумал...
.- Ну и что?
- Пока думал, заявления не писал, а когда решил окончательно, написал.
- Все это не так. Работаешь ты нормально.
-- Как арифмометр, - сказал Тимо. - Как логарифмическая линейка. А
я ведь должен работать как ученый. Да ты сам знаешь, что я прав.
- Не знаю, - сказал я сердито. - Ничего не знаю. Легче всего на меня
все свалить. А сейчас тебе уходить нельзя. По-дожди окончания работы, а
потом уходи куда хочешь.
- Нет.
- Что нет?
-Ждать долго, - объяснил Тимо. - И потом, какое я имею право на эту
работу? Никакого.
Тимо стоял передо мной и смотрел мне прямо в глаза.
- Выбрось ты все это из головы, - сказал я. - У каждого бывают
сомнения, но решать вот так, как ты, бесповоротно, никто не имеет права.
- А я не сразу.
- Откуда тебе эти мысли в голову полезли?
- Ты знаешь, я раньше над этом как-то не думал, - сказал Тимо. - А
после того как женился, и особенно после того как у нас ребенок появился, я
все больше стал думать о себе и вообще о жизни. И тебя часто вспоминал, ты
же мой самый близкий друг. И' потом я вдруг понял, что я и есть тот
иждивенец, о ко-тором ты говорил. А я не хочу быть иждивенцем. И эту степень
я не хочу получать за чужой счет. Никто мне не скажет этого. Даже, может
быть, и не узнает. Но я-то буду знать, что я иж-дивенец. И всю жизнь так. Не
хочу.
- Тимо, - я не знал, что ему сказать, потому что никак не мог-
собраться с мыслями. - Но почему ты не пришел ко мне, почему ты мне ничего
не сказал? Поговорили бы, выяснили, что происходит на самом деле...
- Надо было, - вяло сказал Тимо. - Все собирался. Знаешь, я всегда
целину вспоминаю. Как мы там хорошо с то-бой жили. Помнишь нашу палатку? Я
все время вспоминаю. С тех пор как-то все изменилось.
- Так что же, ты со мной только в Актюбинске можешь Дружить ?
- Да нет, - сказал Тимо. - Дело не в Актюбинске. Что-то в нас самих
переменилось. Больше в тебе, по-моему. Слушай, а чего это мы на рынок
пришли?
- За цветами - сказал- я. - Надо купить букет цветов, желательно
хороших роз.
Мы их купили. Большой букет свежих пунцовых роз.
-Ты куда это собрался?
- На вокзал, - сказал я. - Провожать одну приятельницу. Тимо, дай
мне время подумать, я тебя прошу. И ничего без меня не решай. Я тебе честно
скажу - уходить тебе или нет. Ты мне веришь?
- Верю, - сказал Тимо. - Но я и себе верю.
-Правильно, - сказал я. - Но я ведь умнее. А, Тимо?
- Иди к черту! - сказал Тимо и в первый раз улыбнулся.
- Обещаешь?
- Ладно. Подожду немного.
- Только не устанавливай срока. Я тебе скажу. Честно. Мне
надо подумать.
Мы попрощались. Я шел и думал, словно выполнял обещание, только что
данное Тимо. Странно устроен человек, странно и хрупко. Я ведь не Тимо имел
в виду, когда, говорил об "ижди-венцах науки". Честное слово, не его. А он
все принял на свой счет... А может быть, он прав? Так прав или нет?! Тебе ли
решать это?.. Надо же! Даже не помню, когда и что я ему наго-ворил. Слова.
Просто слова... А они, однажды сказанные, су-ществуют отдельно от тебя и
что-то меняют в окружающем мире. Просто слова. Однажды сказанные и давно
забытые. Мы еще поговорим, Тимо. Обещаю.
Я спросил у дежурного по станции, где стоит состав, отправ-ляющийся на
Трускавец. Он сказал, что на перрон он будет подан часа через полтора, не
раньше, а сейчас стоит где-то в
депо.
Проводник первого вагона, полная женщина средних лет,
мыла пол.
- Хорошее дело - цветы, - одобрила она и открыла мне
дверь в третье купе. - Вот это, что ли?
-Да.
Это было удобное двухместное купе, в котором так любят совершать
свадебное путешествие молодожены. В купе было прохладно - так и тянуло к
дивану, хотелось прилечь и закрыть глаза. Я разложил на столике цветы в виде
немыслимо запутан-ного пасьянса и присел на несколько минут, только сейчас
ощу-тив усталость от хождения. Спустя некоторое время в купе заглянула
проводница:
-Вы еще не ушли?
- Да вот думаю еще записку написать... - сказал я, чтобы как-то
объяснить свое пребывание в пустом купе. Я подумал, что и впрямь было бы
неплохо написать записку, но мысль о том, что надо думать над ее
содержанием, показалась мне невыноси-мой. Да и в конце концов цветы -
достаточно полнозвучный и гармоничный завершающий аккорд, не нуждающийся ни
в ка-ких дополнительных эффектах.
Я пошел к выходу. Протянул розу проводнице.
- Спасибо, - сказала она. - Вот и у меня праздник. Написали записку?
- Нет, - сказал я. - К чему? Все слова - ложь. - Очевидно, надо
было улыбнуться, потому что проводница посмот-рела на меня с удивлением.
Я шел по вечерней улице к отцу. Я позвонил, и он открыл дверь. Это был
странный и все же приятный вечер. Мы почти ни о чем не говорили, изредка
обмениваясь словами. Было до-вольно-таки поздно, когда я собрался уйти. Он
предложил мне остаться, и я был склонен к тому, чтобы согласиться, испытывая
в теле какую-то вялость и ломоту, но отказался, потому что мне вдруг
захотелось очутиться у себя дома. Я попрощался с ним, обещав завтра
позвонить, и ушел. Он стоял на лестничной пло-щадке и смотрел мне вслед.
Было очевидно, что ждать такси не имеет никакого смысла. За полчаса
моего пребывания на стоянке очередь претендентов на услуги этого удобнейшего
вида городского транспорта умень-шилась настолько незначительно, что
простейший расчет предус-матривал появление моей машины в лучшем случае на
рассвете. Самое правильное было бы уйти, но сама мысль о ходьбе, даже до
троллейбусной остановки, казалась мне невыносимой. Каж-дый раз, завидев
приближающийся зеленый огонек, лидеры очереди бросались к машине, но,
услышав немыслимый марш-рут, предлагаемый закончившим смену водителем,
понуро отхо-дили на исходные позиции. За все время подъехали всего три
машины, водители которых в этой ситуации произвели впечатле-ние безрассудных
великодушных чудаков, по непонятным при-чинам разрешивших сесть в свою
машину каким-то посторонним людям с улицы.
Подъехало еще одно такси, водитель высунулся в окошко и объявил, что
едет в шестой парк. На стоящих это не произвело никакого впечатления, да и
по тону водителя чувствовалось, что он остановился просто для очистки
совести, даже мысли не допуская о том, что найдется хоть 'один человек, кому
понадо-бится ночью ехать в этот шестой парк, находящийся, очевидно, в полном
удалении от мест, пригодных для обитания человека.
- Прекрасно, - испытывая прилив жгучей ненависти ко всем таксистам
мира, неожиданно для себя сказал я. - Шестой парк - это как раз то, что
мне нужно. Поехали!
Водитель, коренастый парень в гимнастерке, с полным добро-душным лицом,
удивленно посмотрел на меня, по-видимому, не сразу поверив в свою удачу.
-Вам куда? - на всякий случай переспросил он.
- Я же сказал, в шестой парк, если только вам это по пути, конечно...
--Как же! Машина же к шестому парку приписана, вон и на стекле цифра,
- он открыл предусмотрительно запертую изнутри переднюю дверцу, и я под
завистливыми взглядами очереди сел рядом с ним. Он включил счетчик, и машина
сорва-лась с места.
- Да, вот еще что, поедем в шестой парк, но по дороге заедем в одно
место, - я назвал свой адрес.
- Это же в другом конце города, - озадаченно сказал ои.
- Известное дело, что в другом, - сварливо сказал я. - Ну и что?
Может быть, туда проезд такси запретили?
- Смена кончилась, - пробормотал парень. - Я и так опаздываю, а это
верных полчаса лишних.
Я откинулся на сиденье и закрыл глаза. Голова налилась тяжестью, ломило
кости. Не хотелось двигаться. Я непроизволь-но вздохнул, когда увидел, что
машина замедлила ход у моего дома.
- Сдачи не надо, - он молча посмотрел на меня, и мне стало неловко за
мой вынужденный обман. - В следующий раз - сказал я.- В следующий раз мы с
тобой, друг, непре-менно съездим в шестой парк, а сегодня, извини, не могу.
За-болел я, кажется.
Я неподвижно сидел в кресле и не испытывал никакого же-лания подняться
и включить свет или произвести любое другое действие, свойственное человеку,
пришедшему в свою квартиру. Я вспомнил, что это последний вечер так хорошо
проведенного отдыха, но подумал об этом как-то нехотя и так же вяло, сделав
усилие, отогнал эту почему-то вдруг показавшуюся мне неприят-ной и
неуместной мысль.
С удивлением ощутил, что мое состояние даже отдаленно не соответствует
привычному удовлетворению и спокойствию, ох-ватывающим меня каждый раз по
возвращении домой. Напро-тив, я испытывал какую-то беспричинную тоску, и
беспокойство, и тревогу оттого, что я бессилен остановить поток, в который я
погружался с каждой минутой все глубже, парализующий мою волю и Мышление.
Я встал, и включил свет, и заходил по комнате, выглядевшей в этот вечер
непомерно большой и до отвращения неуютной, всем своим существом, буквально
физически ощущая тоску, не понимая, в чем причины ее и истоки. Это было
настолько непо-нятно и несвойственно мне, что я испугался. Я попытался
свя-зать в один клубок разбегающиеся мысли, и, когда, собрав все силы, мне
на одно мгновение это удалось, я увидел вокруг себя пустоту, в которой
бесполезно было искать ответа. Это продол-жалось долго. Я бесцельно блуждал
по комнате и передней, за-шел в ванную и так же машинально, как и все, что я
делал в этот вечер, включил свет. Из зеркала глянуло на меня неестественно
бледное, измученное, с искаженными чертами лицо человека, в котором ни один
из моих знакомых не признал бы меня.
Я вышел в переднюю, но что-то увиденное заставило меня вернуться и
снова подойти к зеркалу. На стеклянной полочке рядом с бритвенным прибором и
тюбиком зубной пасты лежал гребень. Я взял его в руки. Это был обыкновенный
пластмас-совый гребень, забытый здесь ею после утренней ванны.
Я стоял с этим гребнем в руках и очень отчетливо, во всех подробностях
вспоминал сегодняшнее утро и чувствовал, как, вытесняя прочь все, меня
обволакивает теплая душистая волна нежности. Я стоял и вспоминал, а память
услужливо проворачи-вала передо мной красочную ленту, истинную стоимость
каждо-го кадра которой я, кажется, начинал узнавать...
Я почувствовал, как прорвалась какая-то липкая пелена, до этой минуты
покрывавшая мое сознание, изолировавшая его от мира, и только сейчас оно
получило доступ к нему и обостренно и жадно, стремясь наверстать упущенное,
начало впитывать в себя непривычно яркие цвета, запахи и звуки...
Это было похоже на чудо или на невероятно впечатляющей силы фокус, но
мне с пронзительной ясностью открылась грань бытия, о существовании которой
я знал всегда, но увидел ее впервые, и я изо всех сил вглядывался в нее,
стараясь запомнить все, так как понимал и боялся, что скоро это видение
исчезнет. Возможно, навсегда.
Я уверен - это была минута подлинного озарения, позволив-шая мне
увидеть со стороны и ее и себя, сгорающих в высоком и чистом пламени, не
подвластном отныне и навсегда расчету и правилам житейской логики...
Я снова и снова повторял ей все слова, сказанные ей, только сейчас
узнав истинное значение, силу и сокровенный смысл их.
Я ощутил в себе счастье, впервые в жизни поняв, какое это ни с чем не
сравнимое наслаждение - почувствовать себя в пол-ной мере счастливым.
...А потом пришло ощущение утраты, и горечи, и досады на себя, и
удивление. Я не мог понять и представить себе, что про-исходило со мной, как
мог я добровольно расстаться с ней, хоть на один день, как буду жить без
уверенности видеть ее изо дня в день рядом с собой...
Мне вдруг показалось, что моими действиями управляет какая-то
посторонняя воля, доброта и сила которой во много раз превышают мою. Мне
показалось так, когда я неожиданно для себя пошел к телефону, показалось на
один неуловимый миг и прошло, потому что эта мысль, мимолетная и нелепая,
исчезла навсегда, прежде чем я поднял трубку.
Я позвонил в справочную Аэрофлота, и мне ответила дежур-ная приятным,
доброжелательным голосом. Она сказала, что самолеты в Трускавец вылетают
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг