Я спросил у нее, будет ли она пить чай или кофе, и отпра-вился на кухню
поставить чайник; вернувшись, я обнаружил, что она уже сидит в кресле и
задумчиво улыбается, глядя на небольшой пластмассовый пульт дистанционного
управления комбайном на столике перед нею, о котором до сегодняшнего вечера
мне было известно, пожалуй, все, кроме способности вспы-хивать "огнем
нежданных эпиграмм", очевидно, чудесным обра-зом, впервые проявившейся за
время моего кратковременного пребывания на кухне.
Она засмеялась, когда я об этом сообщил, и ее смех прозву-чал
удивительно волнующе и нежно, сразу же сделав еще более мягким неяркий свет,
сгладив все неровности на кресле, которые я ощущал непрерывно, с того
момента, как сел напротив нее, шеей и локтем, и дополнив музыку новыми
нотками, позволив-шими вдруг почувствовать всю красоту ее и необычность.
Я сварил кофе и, осадив с помощью нескольких капель хо-лодной воды
гущу, налил его в чашки и принес в комнату. Я спросил, не режет ли ей глаза
свет торшера, стоящего напро-тив нее у тахты, и она, улыбнувшись, сказала,
что режет. Она улыбнулась еще раз, когда я небрежно спросил, не хочет ли она
выпить с кофе рюмочку коньяка, и сказала, что хочет.
Мы сидели друг против друга в полутемной комнате, нето-ропливо беседуя,
пили кофе с коньяком и слушали музыку. Это оказалось на редкость приятным
занятием - разговаривать с ней, и видеть ее, и вместе с тем знать, что все
идет как надо, без досадных неожиданностей, чувствовать себя человеком,
единолично направляющим события и спокойно ожидающим подхо-дящего момента,
когда нужно сделать следующий шаг.
- Пора, - воспользовавшись паузой, неожиданно сказала она, глядя на
меня с улыбкой, в которой я на этот раз явственно увидел иронию, даже скорее
легкую насмешку.
- Что пора? - спросил я, не имея никакого представления о том, какой
последует ответ, но почему-то уже отчетливо пони-мая, что услышу что-то
неожиданное и неприятное.
- Наверное, танцевать, - сказала она. - Я ведь сужу по записям
твоего магнитофона. Сперва шла музыка успокаиваю-щая, я бы сказала,
умиротворяющая, располагающая к общению с людьми, а теперь пошел очень
приятный ритм медленного танца... Очень хорошо у тебя подобрана музыка. По
хорошо про-думанной схеме, да? Интересно, что дальше пойдет. Я уверена, все
предусмотрено.
Вот чего я не люблю, так это неприкрытый цинизм. Ведь у нее-то пока
никаких оснований нет говорить мне такое. Какое ей дело до того, как у меня
подобрана музыка? Как хочу, так и записываю. И что уж мне совсем не
понравилось, так это то, что я почувствовал, как краснею, что было, по
крайней мере, нелепо и непонятно.
- Я даже не думал, что в моих записях есть какая-то систе-ма, -
стараясь говорить как можно небрежней, сказал я. - А потанцевать с тобой я
очень хотел бы, ничего в этом удиви-тельного нет.
- Мы еще потанцуем, - пообещала она. - Чуть позже. - Она продолжала
улыбаться. - Ты знаешь, что меня поразило в твоей квартире? - сказала она.
- Поразило, как только я в нее вошла?
Не знаю, что может поразить человека в моей квартире. Сколько ни думай.
Приходили же и до нее люди, и в немалом количестве, и никогда никого ничего
не поражало. Квартира как квартира, все во имя удобства человека. Вообще,
конечно, интересно, что это ее так поразило, хотя уже мне стало абсо-лютно
ясно, что ничего приятного я не услышу.
- Если бы я был человек с самомнением, я бы подумал, что я, - сказал
я для того, чтобы что-то сказать.
- Ее сходство... - сказала она и улыбнулась еще раз, уже улыбкой с
откровенно повышенным процентным содержанием иронии, почти приблизившимся к
уровню, могущему считаться обидным и даже оскорбительным.
- Сходство с чем?
- Ты не обижайся, - сказала она кротким голосом. - Ты ведь сам
прекрасно понимаешь, в чем дело. Удивительно твоя квартира похожа на
западню, на очень хорошую, оборудованную по всем правилам науки западню. Я
сперва даже не поняла, что меня в ней поразило. А потом вдруг осенило -
западня! Самая настоящая западня! Удобная, теплая, мягкая, усыпляющая
вни-мание. Прекрасная западня. Специально созданная на погибель женщины.
Гибнут, наверное, не очень тебя задерживая, стоит им только побыть в этой
атмосфере чувственной неги и уюта, да?
Нет, в этот вечер я не сказал бы такого. Во всяком случае, для погибшей
ты, девчонка, чересчур активна. Но какого черта я должен это выслушивать? И
самое главное, ведь никаких осно-ваний у нее так разговаривать нет!
Повода-то я еще никакого не давал! Нет-нет, пора обижаться. Но не очень
сильно, так, чтобы не выглядеть смешным.
- Мне кажется, - сказал я, - что у тебя очень сильно, раз-вито
воображение. Видно, сказывается твоя профессия худож-ника-модельера.
- Может быть, и так, - согласилась она. - Ты не обидел-ся? Не
обижайся, ладно? Я ведь почти начала поддаваться, у тебя кресло
удивительное, как будто обнимает плечи ласковыми руками, а тут еще музыка.
Ты ее здорово подобрал, действует с каждой минутой все больше, прямо
сознание обволакивает ка-кой-то приятной пеленой. Ну и коньяк тоже...
Господи, хоть бы покраснела. Первый раз в жизни сталки-ваюсь со столь
неприкрытым цинизмом. А все-таки интересно, какое я занимаю место в этой ее
шкале квартирных элементов-соблазнителей. Лестно бы занять почетную полочку
где-нибудь между кофе и коньяком, а то ведь можно очутиться в одной
ком-пании с домашними туфлями и зубочисткой.
- Никогда не подозревал за своей квартирой таких волшеб-ных качеств.
Буду теперь о них знать и пользоваться ими для достижения самых гнусных
целей, - сказал я и засмеялся, при этом сразу же поняв, что ни от кого еще
в жизни не слышал такого отвратительного смеха.
- Ты все-таки обиделся, - огорченно сказала она. - А жаль. Я ведь не
хотела этого. Ты пойми, я тебя нисколько не осуждаю. Ты все делаешь
правильно. Просто мы с тобой играем в разные игры. Я тебе все это сказала
для того, чтобы ты мог вовремя остановиться и не очутился в глупом
положении. Изви-ни, если у меня это получилось грубо.
- Все нормально, - сказал я. - И обижаться мне не на что. Мне
кажется, что тебе все показалось, о чем ты говорила. Или, как минимум, ты
сильно преувеличила. Но спорить я не стану, думай как хочешь.
И впрямь, пусть думает как хочет. Не буду ее ни в чем пе-реубеждать.
Очень мне нужно. Вот только вечера жалко, первый свободный вечер, так
сказать, драгоценный вечер благородного Бюллетеня, и так нелепо и
безвозвратно гибнет на глазах. Те-перь самое главное спасти его остатки,
отступить медленно, без еще более ощутимых потерь для самолюбия и
достоинства.
- Я у тебя еще немного посижу, ладно? Не беспокойся, я скоро уйду.
Очень у тебя хорошо. Да и ты очень приятный человек. Честное слово. Будем
считать, что тебе сегодня не повезло. Просто мне ничего этого не нужно. И не
хочется.
Не хватало мне только на сегодня роли добросовестного не-вропатолога,
допытывающегося об истинных причинах депрессии у пациента, страдающего
ложной стыдливостью. Хотя стыдли-вости здесь и в помине нет, давно я не
слышал столь грубого по своей откровенности разговора. Нет, все-таки маска
человеку обязательно нужна. Ничего хорошего не получится, если все начнут не
стесняясь выдавать друг другу, что у них на уме. Спрашивается только, какого
же черта ты пришла, если ты такая проницательная, знала же, что не в
библиотеку тебя приглаша-ют? Остались бы в кино, и то лучше было бы...
- У тебя сложилось на мой счет какое-то мнение, и ты гово-ришь, исходя
из него, - недоуменно пожав плечами, сказал я. - Предугадывая твои
последующие мысли, я предупреждаю, что ни набрасываться на тебя, ни
подсыпать в кофе снотворного я не собираюсь. Также не буду силой
препятствовать тебе, когда ты соберешься уйти, а даже провожу до такси.
Кстати, насчет снотворного, хочешь еще чашку кофе?
- Ты и вправду очень милый, - сказала она. - Я хочу еще чашку кофе,
хочу еще немного посидеть у тебя, а теперь, когда нам обоим все ясно, даже
потанцевать мне хочется.
Мы выпили еще немного кофе с коньяком и пошли танцевать. Она еле
уловимо улыбнулась, когда я попытался коснуться губа-ми ее лба, и легко, но
решительно отстранилась.
Мы танцевали, и хотя это было очень приятно - медленно двигаться с ней
под прекрасную музыку, видеть рядом со своим ее лицо, ощущая кожей ладони
тепло ее тела, вдыхая душистый аромат ее волос, испытывая волнение и желание
от ее осязаемой близости, - несмотря на все это, я чувствовал себя тем
самым невезучим енотом, получившим от остановившегося перед его клеткой в
зоопарке посетителя с раскрытым пакетом нарезанной, соблазнительной,
дурманяще пахнущей колбасы - черствый бублик, от которого только и пользы,
что его можно повозить по полу клетки, тщетно пытаясь себе представить, что
это и есть вожделенный розовый кружок с белыми пятнышками жира и
божественным вкусом, или даже погрызть его в целях упраж-нения челюстей и
заточки зубов, но без всякого удовольствия, и не испытывая к этому
посетителю-дарителю ничего, кроме как чистосердечного презрения и неприязни.
Мы выпили еще по чашке кофе и рюмке коньяку под звуки песни,
исполняемой незнакомым певцом. Я переписал ее недав-но, точную дату этого
события могут назвать почти все мои со-седи по этажу и блоку, считавшие в
первые дни звучания этой песни своим гражданским долгом немедленно позвонить
в двер-ной звонок и с встревоженным видом спросить у меня, что про-исходит в
квартире и не нуждаюсь ли я в их немедленной помощи и защите.
Это была выдающаяся мрачной первозданностью своей ме-лодия в сочетании
с титанической по силе и бросающей в дрожь выразительностью тембра голоса,
песня, оказывающая на чело-века ни с чем не сравнимое по своей мощности
эмоциональное воздействие. Как будто в этом голосе воплотились в едином
гар-моническом сплаве вся сила и все умение Имы Сумак, Василия Алексеева,
квартета скрипок и двух тамтамов. В наиболее спо-койных, по сравнению с
другими частями этой песни, можно сказать без преувеличения, почти
жизнерадостных местах начи-нало вдруг казаться, что певец оплакивает
какие-то, без сомне-ния хоть и печальные для каждого, но все-таки не самые
ужас-ные события из истории и настоящего человечества; в эти ми-нуты
явственно представлялось, что он безмерно грустит по поводу безвременной
кончины всех без исключения жертв ко-раблекрушений, не делая никакого
различия в глубине своей печали для погибшего экипажа эллинской галеры и
пассажиров "Титаника", или скорбит, вместе с тем сдержанно возмущаясь, по
поводу необратимых последствий истребления африканской флоры и европейской
фауны; в местах же, достигающих высшей точки оркестрового и вокального
подъема, слушателя охватывало ощущение беспомощности и бессилия в связи с
отсутствием всякой возможности помочь талантливому человеку, у которого
какие-то злоумышленники живьем вырывают селезенку и желчный пузырь,
одновременно требуя у него немедленного со-гласия на законный и фактический
брак с вдовой Гиммлера.
Мы почтили последний аккорд совместным молчанием, а по-том она
посмотрела на часы и сказала, что ей пора уходить и что она очень давно,
даже вспомнить нельзя, до того это была давно, не засиживалась так поздно в
гостях. А сегодня это ока-залось возможным, потому что с больной мамой
осталась при-ехавшая на несколько дней ее проведать двоюродная сестра. Еще
она сказала, что через неделю у нее начинается отпуск, она с матерью, у
которой вдобавок к параличу еще больная пе-чень, поедет в Трускавец, куда
они выезжают ежегодно.
Я представил себе эту парализованную маманс, характер ко-торой,
наверное, под благотворным влиянием больной печени и постоянного лежания с
каждым днем приобретал новые ценные качества, приближающие его к
совершенству, длинные вечера в ее обществе в квартире, пахнущей лекарствами
и болезнью, и подумал, что моей гостье не очень повезло в жизни.
Вслух же я выразил ей легкое сочувствие в самой необидной, ненавязчивой
форме, сказав, что она молодчина, так как, без сомнения, это очень трудно -
совмещать работу с уходом за больной матерью, самоотверженно отказываясь во
имя этой высокой и гуманной цели, предполагаю, от многого, в том числе и от
семейной жизни. Я старался говорить как можно сдержан-ней, но ее все равно
что-то задело, она покраснела и ответила мне, что в любом случае о своем
разводе ничуть не жалеет, потому что этот ее бывший муж не выдержал
элементарного испы-тания жизнью, и ничего, кроме легкого презрения к нему и
удив-ления по поводу того, как она могла его полюбить, она не испы-тывала.
. Про себя я посочувствовал этому парню, благополучно для себя и своего
потомства не выдержавшему "элементарное испыта-ние жизнью", заключающееся в
ежедневных содержательных бе-седах с парализованной, исходящей, наверное,
желчью тещей, в развеселых ежегодных поездках-пикниках на лоно природы в
Трускавец или еще в какой-нибудь такой же госпиталь, и поду-мал,
естественно, также про себя, что интересно, как бы выгля-дела эта высокая
самоотверженность в аналогичном случае с той незначительной разницей, если
бы в роли страждущей героини выступала не теща, а свекрова.
Еще она сказала, что трудно было только первое время, с непривычки, а
сейчас она привыкла, заработок позволяет ей нанимать на то время, что сна на
работе, сиделку-домработницу. Сказала, и в интонации ее мне послышался
вызов, что, кроме матери, у нее' никого нет, и она ее очень любит и будет
делать все, что как-то скрасит ей и без того тяжелую жизнь.
Она посмотрела на меня, а я, видно, несколько перестарался, изображая
на лице искреннее участие и сочувствие, уместные для человека,
выслушивающего у себя дома грустную историю, рас-сказываемую прекрасной
гостьей, и сказала, что, в общем, это совсем не страшно, что с ее стороны
нехорошо обременять своими заботами меня, и, улыбнувшись, попросила на все
ею сказанное не обращать внимания.
Все равно мне стало приятно, что ее беспокоит мое настрое-ние, и стало
еще приятнее, когда она заметила, что есть во мне нечто, что расположило ее,
всегда сдержанную и даже скрытную, к откровенности, хотя если говорить
начистоту, то вся эта история произвела на меня приблизительно такое же
впечатление, какое производит антиалкогольная лекция на случайно
прослушавшего ее пьющего интеллигента: вроде бы все логично и общественно
правильно и вместе с тем в той же степени абсурдно и практи-чески
неприемлемо.
Я предложил ей посмотреть по телевизору румынские муль-типликационные
фильмы, которые должны были начаться через несколько минут, но она очень
решительно отказалась и встала. Я с досадой понял, что удерживать ее
бесполезно и так хорошо начавшийся вечер безнадежно пропал. Я шел за ней в
переднюю, возлагая надежды только на Второй Приход. Она надела плащ и теперь
стояла передо мной, произнося учтивые слова прощания и признательности за
приятно проведенный вечер. Я же думал в это время, что она удивительно
красива какой-то необычной, мягкой красотой лица и тела своей ненавязчивой
женственно-стью, не бросающейся в глаза, но волнующей, ощутимой в каж-дом ее
слове, каждом движении. Я подумал, что те усилия, которые мне придется
приложить в оставшиеся до ее отъезда семь или восемь дней, стоят того, и еще
я, между прочим, пора-довался, вспомнив о счастливом совпадении, которое
позволит мне заполнить предстоящие десять дней отдыха, любезно
предо-ставленного мне Министерством здравоохранения, в высшей степени
содержательно, под знаком приключения самого высоко-го уровня, связанного с
очень красивой и очень желанной жен-щиной, приключения того типа, что
оказывают самое благотвор-ное влияние на всю нервную систему и оставляют в
человеке после своего благополучного и своевременного окончания чувство
уверенности в себе и силы.
Я спросил у нее насчет завтрашней встречи, о времени, удоб-ном для нее,
дав понять, что готов пожертвовать всеми своими делами и планами, если они
назначены на тот час, который она назовет.
Она ответила, что завтра мы не увидимся.
Что и говорить, я предпочел бы услышать другой ответ, однако любой
ответ является всего-навсего не чем иным, как одним из бесчисленных,
постоянно меняющихся по сути своей ответов и вопросов, непрестанно и
хаотически меняющихся ва-риантов, лишь в самом конце, в сумме своей,
составляющих то гигантское сочетание с невыведенной формулой, именуемое
че-ловеческими взаимоотношениями.
Я сказал ей, что ни в коем случае не буду настаивать на том, чтобы мы
встретились непременно завтра, что в моих глазах ценность этой встречи
ничуть не уменьшится, если ее отложить на один или даже несколько дней, но
стоит ли так расточительно тратить время, зная, что в нашем распоряжении
остается всего лишь какая-то жалкая неделя перед отъездом в Трускавец.
По-моему, она неприметно улыбнулась при слове "нашем", впрочем, может
быть, мне показалось, во всяком случае, когда я кончил, она была совершенно
серьезна.
- Дело в том, - сказала она, - что мы никогда больше не встретимся.
Она посмотрела на меня, но я промолчал, ожидая продол-жения, которое
должно было последовать.
- Мы никогда не встретимся. Мне это не нужно, словом, я этого и не
хочу. Поверь, дело совсем не в тебе... Просто мне все это ни к чему,
неинтересно, понимаешь? Для меня этот жанр давно уже исчерпал свои
возможности...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг