Здоровье - более или менее. Гипертония, язва, но не каждый день боли.
Когда схватит, вызовешь неотложку, отлежишься.
Конечно, у Киры поручения: "Ты бы сходил, ты бы купил, ты бы достал, ты
бы убрал..." Но сходишь, купишь, достанешь, а потом свободен.
Другие - нормальные - газеты читают от доски до доски, козла забивают
на фанерках, воткнутых в бульварные скамейки, или на участке копаются,
гладиолусы поливают, а еще чаще болеют и лечатся, лечатся и не
вылечиваются. Но то нормальные пенсионеры. Не чудаки.
Не проснутся ли в моем герое склонности детских лет?
Походит он, походит по комнате, начнет наводить порядок, вытащит старые
бумаги, разложит, книги переставит, карты, атласы, всемирные истории,
полистает энциклопедию, старую, черно-оливковую с золотом, и последнюю -
красную, ощутит зуд в руках и, разграфив лучшую, самую плотную бумагу
тоненьким чертежным перышком, тушью начнет вырисовывать:
"А" - первая буква алфавитов на русской и латинской основе..."
Тоненькими штришками, маленькими стежками, маленькими шажками вокруг
света. А в итоге роскошное рукописное издание свода знаний. Подарок
человечеству на память о чудаке.
Конец сливается с началом. Хорошее, твердое литературное построение.
Но вот беда: человечеству не нужен такой подарок.
И если я поручу герою эту бессмысленную работу, я только подчеркну
ненужность чудаковатости.
Именно это сделал Флобер. В его неоконченном романе "Бувар и Пекюше"
герои, бывшие канцеляристы, разбогатевшие неожиданно, развлекаются всем на
свете, все изучают, все бросают, ничего не достигнув, и в конце концов
принимаются за привычную, успокоительную, никому не нужную переписку
старых бумаг.
Получилось не "берегите чудаков", а "плюньте на чудаков, не принимайте
их всерьез".
Все-таки я подозреваю, что чудак мой взялся за переписку энциклопедии,
или Толкиена, или чего-то еще многостраничного. После служебной колготы,
телефонных звонков и телеграмм, распекания у начальства, распекания
подчиненных, планов, авралов, выполнения-невыполнения, сроков и срочности
так успокаивало неторопливое рукоделие, вышивание букв на бумаге,
безлюдие, безмолвие. Правда, за стеной оглушительно горланит
стереомагнитофон, там сын соседа готовится к экзаменам, но оглушительный
рев все равно что тишина: оглушен и ничего не слышишь, ничто не отвлекает.
Рев, но покой, сосредоточенность, неторопливая беседа с мудрым, всезнающим
и везде побывавшим собеседником, который ведет тебя по белу свету, с реки
Аа, что в Латвии, на Ааре в Швейцарии, из Абхазии в Австралию, из
Австралии в Австрию.
Тихая неделя, другая, возможно.
Потом вышивание букв начнет приедаться; однообразное все-таки занятие.
Чудак будет выдерживать характер, твердить: "Ты же не ребенок, чтобы через
полчаса бросать затею для новой игрушки!" Но герой мой все-таки не
ребенок, у которого вся жизнь впереди и будущее кажется бесконечным: все
успеешь, за что ни возьмись; он - герой - прикинет объем работы. Я сам
прикидывал. И вот что получилось.
Опытная машинистка, старательно стуча по восемь часов в рабочий день,
закончила бы перепечатку лет за пять-шесть.
Медлительный переписчик, вырисовывающий буквы, будет кропать лет
двадцать. Его же никто не гонит, да и сил не хватит на полный рабочий
день.
Двадцать лет! Проживет ли он столько?
Да и стоит ли весь остаток жизни посвящать переписке?
Вчитываться будешь, свод знаний вместишь? Нет, все равно не вместишь,
забудется. И к тому же свод знаний тот устареет за двадцать лет. Наука
уйдет вперед, ты отставать будешь.
Опускаются руки.
Нет, не бессмысленная переписка, чем-то другим должен заняться герой. Я
- автор - обязан подсказать ему осмысленное, если он сам не может
придумать.
А что может придумать сам придуманный?
И тут вспоминается - может, вы и не обратили внимания - одна черточка в
забавах маленького чудака. Он не останавливался на итогах. Обозрев и
запомнив сущее в своих возможностях, рвался в несуществующее. После Брема
- трехногих поганок рисовал, после плана Москвы сочинял планы мифических
городов, после календаря - биографию Александра Апролджэ.
Может быть, и седой чудак пойдет по тому же направлению: к своду
сегодняшних знаний добавит свод завтрашних - Свод Незнания. Это тема!!!
Неведомое в живом и неживом, в космосе и в атоме, в мышлении и в
истории.
Тайны происхождения, догадки о продолжении, тайны строения,
переплетения внешних связей.
Неведомые тела, неведомые силы, невыясненные причины, неучтенные
последствия.
Загадки природы и правила разгадки. Методика построения гипотез,
методика их разбора. Мнения, возражения, доказательства и опровержения, с
одной стороны, с другой стороны...
Спорное, небесспорное, сомнительное, намеки, тупики.
И все сведенное воедино. Когда воедино сводится, видны закономерности
непонятного. Понятное в непонятном!
Каталог проблем, стоящих перед наукой... перед науками!
Пожалуй, это интересно. Свод надежд, мечтаний, целей и нужд, сомнений,
недоумений, тупиков науки. Я бы почитал с удовольствием.
Пожалуй, это поучительно, это полезно даже. Этакий справочник: "Куда
направить усилия?" "К чему приложить руки? Над чем голову ломать?"
Свод Незнания!
И это в характере чудака. Все знают, что знание - сила. Нормальные люди
распространяют знания, надежные, проверенные; издательства издают книги по
всем отраслям знания, правильно делают.
А чудак составляет Свод Незнания. Для чудаков, что ли?
И замирает каллиграфическая переписка, застревает в начале первого
тома. Путешественник по страницам не доходит до Австралии, может быть, и
до Абхазии. В дальний ящик убираются папки с аккуратно переписанными
листами. На столе карточки, карточки, карточки, выписки, цитаты, цифры -
материалы для энциклопедии неоткрытого.
"Ну вот, - скажет читатель, - из огня да в полымя". Можно представить
себе - не понять, но представить человека, находящего удовольствие в
переписке хорошей книги. Пишет и пишет, водит пером по бумаге, писать
может каждый. Но составить продолжение энциклопедии? Это же на каждую
статью пять специалистов надо. Науку охватить целиком и то одному человеку
не под силу. А сколько наук в энциклопедии?
Именно это я и сказал своему герою. Специально поехал к нему на улицу
Чехова, бывшую Малую Дмитровку, в дом серо-цементного цвета, бывший
Кузнецова, с шестикомнатными апартаментами, навеки обреченными быть
коммунальными квартирами. И сели мы в эркере, у тройного окна, откуда так
удобно было наблюдать лошадей, сели у подоконника, на котором рисовались
скакуны, начиная с заднего копыта.
- Ты же с ума сошел! - сказал я герою. - Затеял такое, что одному не
под силу. Нормальный человек не берется охватить все.
- Не берется? - Чудак усмехнулся. - А мне Бокль приходит на память.
Богатый и независимый юноша в восемнадцать лет решает написать историю
всего человечества. Два десятилетия собирает материалы. Соглашается
ограничиться историей цивилизации в Англия. Успевает написать два тома, но
ведь и эти два тома составили эпоху в истории науки.
А Гумбольдт! Тоже настроился на всеохватывающий "Космос".
Выпустил четыре тома за семнадцать лет, только пятый не закончил. А
Бальзак со своей "Человеческой комедией"! Энциклопедия характеров. А
Френсис Бэкон со своим "Новым Органоном"! Начал научный труд в шести
томах, описание природы в первом, метод - во втором... в шестом -
объяснение всего на свете. Ну, не написал, умер, простудился, ставя опыт с
замороженной курицей, - причины гниения хотел выяснить. Но от книги его
идет вся методика современной опытной науки.
Кстати об "Органоне". Ведь и Аристотель в своем "Органоне", "Физике" и
"Метафизике" единолично написал энциклопедию. Не все там верно, но ведь
двадцать веков мир воспринимал ее как непреложный свод знаний.
- Ну, это когда было! - сказал я. - Древним было легко. Объем знаний
невелик, один человек мог охватить все в течение жизни. С тех пор наука
так выросла, так расширилась, так разветвилась... Нужны тысячи
специалистов, тысячи...
Чудак сказал: - Дело не в объеме, а в эпохе. Есть время делить, есть
время собирать. Аристотель действительно жил до нашей эры, но Бэкон - в
XVII веке, а Бокль в середине XIX. Я недаром сослался на него. Это была
славная эпоха в истории культуры, время великих обобщений. Тогда выпустили
главные свои труды Дарвин, и Менделеев, и Карл Маркс. И Лев Толстой писал
"Войну и мир" в ту пору.
То была эпоха великих обобщений, глобальных. И думаю, что грядет,
валится на нашу голову эпоха глобальных проблем сейчас, к концу XX века.
Угроза атомного взрыва, взрыв демографический, взрыв информационный,
кризис экологический, кризис энергетический, сырьевой, пищевой, проблема
глобального круговорота воды, глобального круговорота тепла. Маленькая у
нас планетка, спутник облетает за полтора часа, вот и надо обозреть ее всю
целиком, в планетарном масштабе. Нужны, остро необходимы нам новые
Аристотели, Бэконы и Бокли.
- Но то были гении, - пожал я плечами. - А ты кто? Обыкновенный чудак.
- Чудаки не бывают обыкновенными, - возразил чудак. - Притом я
подозреваю, что Бокля тоже считали чудаком. Молодой, богатый, живи в свое
удовольствие, деньги швыряй. Но ему наука была интереснее. Мне тоже.
- Но ты не управишься, ни за что не дойдешь до конца. И Бокль не дошел.
Умер, стеная: "Книга, моя книга! Я никогда не кончу ее".
- Да, не кончил, да, только начал. Но ведь и это начало, я уже говорил,
составило эпоху в науке. Пускай я не кончу, я начало положу. И в этом есть
смысл.
"Начало, самое печальное начало лучше самого радостного конца". Это не
я сказал, это из Шолома-Алейхема. Хорошими словами, хотя бы и чужими,
приятно завершить книгу.
А дальше? Что дальше?
Самые настойчивые из читателей обязательно хотят знать, чем кончилась
история чудака.
Товарищи, ну к чему же ставить точки над "i"? Сами знаете, какой конец
бывает у чудаков и нечудаков. Вам хочется, чтобы я описывал его со всеми
натуралистическими подробностями?
- Но все-таки. Все-таки надо же сказать, добьется ли он успеха со своей
"Энциклопедией будущих открытий".
А я не знаю. И сам он не знает, потому что успех зависит не только от
его усердия. Есть еще и привходящие факторы: гипертония и прочие. И никто
не скажет чудаку с математической точностью: "Тебе отпущено двадцать
лет... или год... или одна неделя".
Если двадцать лет, вероятно, он напишет книгу. Хорошую или никчемную,
своевременную или запоздалую, но напишет. Я в него верю.
Если год отпущен - будет общий план, тезисы в лучшем случае.
А если неделя - общая идея, здесь описанная... И горькие вздохи, как у
Бокля: "Книга, моя книга! Я никогда не кончу ее".
Или какое-нибудь наставление: "Люди, думайте!" Или: "Своей головой
думайте!" Или: "Думайте о будущем!" Но это по моей части - по
литературной. Я пошлифую еще. Впрочем, мне вообще не хочется расписывать
последний час, кончать историю чудака картиной безжалостной казни человека
природой.
И вот что мне приходит в голову - о книге, не о казни.
Лет двадцать назад получил я - автор, а не герой - письмо от
четырнадцатилетнего читателя из Тайги - есть такая станция в Сибири.
Парень обожал фантастику, читал, перечитывал, мечтал сам стать писателем,
даже сочинил повесть об Атлантиде, этакую мозаику из вычитанного. Сочинил
и прислал мне с надписью: "Дарю вам на память мой дебют. Храните его".
"Ну и нахал!" - подумал я. И вернул парню рукопись с суровой отповедью:
дескать, сначала надо стать личностью, а потом уже посвящения раздаривать.
Двадцать лет спустя на семинаре молодых писателей подходит ко мне
долговязый малый со шкиперской бородкой и, склонившись надо мной,
вопрошает, с высоты глядя:
- Помните мальчика из Тайги? Это я.
Честное слово, я страшно обрадовался своей непрозорливости. Ну да,
недооценил, проглядел. Но ведь это так прекрасно, что существуют на свете
люди, которые добиваются своего и могут добиться!
Не использовать ли этот мотив для финиша?
Чудаки - отклонение, чудак - явление редкостное, но не единственное.
Ведь не только на Малой Дмитровке - и в соседнем переулке был парень,
изучавший "Указатель железных дорог". Не собрался к нему, так и не узнал,
что из него вышло.
И вот сидит мой старый чудак, шелестит страницами, горькие таблетки
сосет, положив под язык, морщится: голова тяжелеет, давление кверху
ползет.
Вдруг звонок. За дверью незнакомый, длинный, аж сгибается, шкиперская
борода, брюки парусами от колен, подошвы как скаты у самосвала.
- Наверное, вы меня не помните. Я тот мальчик из соседнего переулка,
который путеводитель знал наизусть. Мама все вздыхала: "Что из тебя
выйдет?"
- Ну и что же вышло? Все расписание зубрите?
- Что вы, это детское увлечение! Учитель я. В средней школе. Физика,
математика, фундамент и каркас естествознания. И очень стараемся мы, чтобы
каркас был прочный, этакий неподвижный: догмы, каноны, законы: Ньютона
закон, Кулона закон, закон Ампера и Бойля - Мариотта. На память все
нажимаем: твердо помни, помни! И вот замечаю, товарищи замечают тоже, что
у школьников складывается этакое представление, что в науке все сделано до
них, их дело - заучить. Не рассуждают, только цифры подставляют, норовят
множить и делить. Итак начал я рассказывать им о неоткрытом: там у нас в
физике споры, а там все неясно, совершенно в тупик зашли. Картотеку
неясного завел, какие-то, знаете ли, правила нащупываются, графики
составить можно. И вот слышу: у вас тоже таблицы, какой-то Свод Незнания.
Вы не разрешите познакомиться?
- А ну-ка покажите свои графики. Похоже. Почти совпадают. А тут
разночтение. Вы проверяли? Может, посчитаем вместе?
- Вы согласны поработать со мной?
- Поработаем. Потом продолжать будете.
Вот и сказано главное. Жизнь как поезд: на каждом полустанке кто-то
входит, кого-то вносят на руках, завернув в пеленки, кого-то выносят
вперед ногами, так что полки не пустуют, ни нижние, ни верхние. Грустно,
конечно, но расписание есть расписание. "Граждане провожающие, просьба
освободить вагоны. Пассажиры, занимайте свои места. А вы, товарищи чудаки,
тяжелые вещи сдавайте в багаж, с собой берите только ценные мысли, мысли
пригодятся в дороге".
И поезд следует дальше.
Дальше!
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 10.07.2001 15:29
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг