Георгий Гуревич.
Чудак человек
-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Только обгон". М., "Детская литература", 1985.
OCR & spellcheck by HarryFan, 7 June 2001
-----------------------------------------------------------------------
Книга подходит к концу. Вскоре предстоит написать крупными и четкими
буквами обязательное слово "КОНЕЦ". Но я не люблю этого мрачного слова.
Предпочитаю "ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ". И этот сборник хочу завершить рассказом
о продолжении - о следующей книге, которую хотел бы написать, собираюсь,
может статься, и напишу когда-нибудь.
Я долго искал для нее героя. Это не так просто - найти СВОЕГО героя.
Действующие-то лица есть в каждой вещи: мальчики, девочки, взрослые,
старые; люди, пришельцы, - но кто из них останется в памяти как МОЙ герой?
Надеюсь больше всего на Шорина. Бывало, подходили ко мне читатели,
говорили, что хотят быть похожими на него.
Вообще-то я был удивлен, что Шорин кажется привлекательным. Испокон
веков слышал я, что типичный человек будущего должен быть прежде всего
многогранным. Но Шорин считал, что у него одна жизненная задача, функцией
называл он ее, даже утверждал, что человек не имеет права умереть, не
выполнив функцию. И поскольку его функция еще не была выполнена, ничего не
страшился, шел как таран на любое препятствие.
И вот этот Шорин, нетипичный, однобокий, запомнился. Почему? Может
быть, всегда исключительное производит впечатление? Не просто любовь, а
любовь до гроба, если отвага, то безрассудная, безумная, отчаяние -
безысходное, подлость - гнуснейшая. Недаром столько убийств и самоубийств
в художественной литературе. "Раскольников глушит старух!.. Убита Каренина
Анна..." И напрасно добросердечный поэт Михаил Светлов (это его я цитирую)
призывает щадить героев. Читатель жаждет крови. Читатель не запомнил бы
Раскольникова, если бы он только разглагольствовал за самоваром о праве на
убиение старух-процентщиц. Болтают тысячи, за топор берется один... О нем
и пишется роман.
Решаюсь писать о нетипичном, исключительном.
Впрочем, герой у меня здесь безобидный. Он просто чудак.
И найти его было нетрудно. Знаю с раннего детства, в одном доме жили на
Малой Дмитровке, ныне улица Чехова, в одно окно смотрели на заиндевевших,
паром дышащих обозных битюгов. Знаю давно, помнил о нем. Но как-то не
хотелось выбирать в герои чудака. Что такое чудак? Дурачок вроде,
юродивый.
Стоит ли посвящать тонны бумаги человеку, вызывающему снисходительную
усмешку?
Позже прочел я изречение: "Чудаки украшают мир". И опять-таки не
вдохновился. "Украшение", "украшательство", вторичное что-то. Можно жить в
доме и без лепнины. Розетки-виньетки, гуськи-каблучки, ионики-сухарики
только пыль собирают. Нет, не вдохновлял меня человек розетка-виньетка.
Но потом до меня дошло, что чудак ненормальный потому и примечателен,
что он отклоняется от нормы, не повторяет норму. Он личность, неповторимая
личность. Чудак не вписывается в рамки, выходит из ряда вон. Из ряда вон
выходящий - это даже почетно.
И еще я понял, что неповторимые личности необходимы человечеству. Без
нормальных людей общество не может существовать, без неповторимых не будет
развиваться. На эту мысль меня натолкнул биолог, ученый Геотакян, я
использовал ее в повести "И я". "Почему у животных два пола?" - так он
поставил вопрос. Допустим, два пола нужны для обмена генами, то есть
наследственным опытом. Но зачем же два различных пола? Для обмена
впрыскивай друг другу гены, как это делают бактерии или улитки. Видимо, у
различных полов разные задачи. Она - основной хранитель наследственных
признаков, он - основной добытчик новых, поставщик изменчивости.
И у людей он - поставщик изменчивости, всяческих отклонений от
вчерашней нормы (то есть чудак!!!). Она же - хранитель, редактор и рулевой
рода человеческого. Ее дело выбирать (сердцем) подходящего отца для своих
детей.
Когда-нибудь отдельно я еще напишу о таинстве этого сердечного выбора.
Впрочем, это таинственно только для тех чудаков, которые сами не понимают,
что они не образец для потомства. И пишут рифмованные жалобы о странных
существах, которые любят майоров, а не будущих поэтов. Да будь я девушкой,
я сам выбрал бы надежного, аккуратного, подтянутого майора, а не
обтрепанного сочинителя жалостливых куплетов.
Но я отвлекся в сторону, как бы не затемнить мысль. Вот главное: в
человеческом обществе здравомыслящие женщины - норма. Легкомысленные,
увлекающиеся, отвлекающиеся мужчины - отклонение. Чудаки - резкое,
бросающееся в глаза отклонение. Но они нужны и уместны, когда история
готовится к крутым поворотам. Стремительному двадцатому веку просто
необходим широкий набор чудаков.
"Берегите мужчин" - так называлась сенсационная статья, в "Литературной
газете". "Берегите чудаков" - мог бы я озаглавить "свой будущий роман.
В том будущем романе особую главу я посвящу теории и истории
чудачества.
В каждом отдельном случае обычно история складывается так: сначала
появляются чудаки и изобретают что-то несусветное. Нормальные люди
возмущаются, смеются, осуждают, стыдят... Но почему-то чудачество приятно
некоторым, у первых безумцев появляются подражатели, выясняется, что
странная их деятельность приятна и нормальным людям. Чудакам внимают,
привыкают к ним, начинают ценить, уважать, превозносить. Появляются
мастера чудного дела, школы, знатоки; ученые-чудаковеды пишут диссертации
и монографии, постепенно вырабатывая общую и частную теорию чудаковедения.
Слушайте, а разве литература не чудачество? Удивительное умение
задушевного вранья - вымысла, скажем вежливее. Я представляю себе, что
некогда, в неандертальские времена, когда люди (или еще не люди?) изобрели
великолепное искусство речи, вдруг появился чудак, который вместо
информации изобрел дезинформацию. И как же его осуждали, как его кусали и
царапали положительные неандертальцы! А он не мог удержаться, все врал и
врал. Потом привыкли к нему, в зимние вечера просить стали: "А ну-ка,
брехун, соври позанятнее!" И он плел, жертва собственной фантазии,
старался плести позанимательнее, совершенствовался в убедительной брехне.
И нет памятника этому великому изобретателю. Памятники строят Гомеру, и
Данте, и Шекспиру, а они ведь только продолжатели того косноязычного. И
вот сочинения... не брехня... записаны, изданы: появились умельцы
занимательной и психологической выдумки, школы, мастера и мастера,
обсуждающие мастеров, диссертации и монографии, споры о правдоподобии и
правдивости историй о несуществующих событиях в жизни несуществующих
людей.
Я даже не решаюсь признаться, что мой чудак существует на самом деле.
Рассказанное повторялось десятки и сотни раз со всеми видами искусства,
со всеми видами спорта, с собиранием марок, монет, спичечных коробок,
значков, бабочек, птичьих яиц, коктебельских камней, автографов, ваз - что
еще можно собирать? Смеются, презирают, подражают, уважают, изучают...
Повторялось сотни раз... но не тысячи и миллионы. Чудачества могут быть
бесконечны, но в жизни они проходят естественный или, скорее, общественный
отбор. Чудить можно как угодно, приживается не всякое.
Только то, что в конечном счете приносит пользу, например упражнения
чудаков-математиков, или то, что приятно людям, например искусство,
прикладное в частности, или же, и это бывает чаще всего, заменяющее
потребности тела или ума, ранее необходимые, вытесненные цивилизацией,
например бег, стрельба, борьба на стадионе вместо борьбы, бега, прыжков на
охоте... или, скажем, собирание грибов через тысячи лет после окончания
эпохи собирательства. Знаем же, что грибами не прокормишься, но как
приятно искать и найти подарок природы.
После всего этого, пожалуй, можно даже прогнозировать будущие
чудачества, которые станут искусством.
Ныне в начальной школе первое обучение чему? Чтению, письму, счету. Но
уже вторгаются в жизнь и в школу арифмометры, диктофоны, телевидение и
радио. Считать, читать и писать приходится все меньше. Возможно, лет через
сто вообще это умение станет ненужным, тогда будут соревнования в устном
счете, в писании на бумаге, будут мастера скорописи, мастера мелкописи,
конкурсы каллиграфии, теория шрифта, журналы "Рукописное искусство", "Юный
рукописей", общество бумагофилов...
Опять я отвлекся. Я же хотел писать роман о конкретном чудаке...
Хотя о бумагофилизме еще будет речь.
Роману требуется нить, сюжетная. Приступим к построению сюжета.
Чаще фантастика исходит из проблемы. Пример - моя любимая: отмена
старости, многовековая молодость. Трудности, достоинства, недостатки
диктуют сюжет. Поставщики и потребители, сторонники и противники - из них
рекрутируются герои. Характеры продиктованы их ролью в борьбе, борьба и
есть сюжет.
Но то рассказ о проблеме, а здесь изображение героя.
Дан характер - чудаковатый. Он проявляется так-то и так-то. Стержень -
характер; на него нанизаны эпизоды. Рассказ о человеке растянут на многие
годы, на всю жизнь иногда.
Так построены у Чехова "Душечка", "Попрыгунья", "Ионыч", "Человек в
футляре"...
А у Достоевского противоположное. На целый роман, на тома хватает
событий нескольких дней. Доктор Чехов как бы писал историю затяжной
болезни, а Достоевский - бывший каторжанин - следственное дело, разбор
катастрофы, драмы, приведшей на каторгу.
Если бы я хотел рассказать о катастрофе, о крушении чудака, о его
раскаянии, прозрении, смирении и очищении от чудачества, я бы постарался
следовать стремительной схеме Достоевского. Кстати, так построен фильм
"Полеты во сне и наяву". Герой его - явный чудак, и все события там
уложены в три дня. Чудак терпит крушение, терзая себя и окружающих. Вывод:
берегитесь чудаков! А я ведь другое хотел написать: не "берегитесь", а
"берегите"!
Предпочитаю схему доктора Чехова: история хронического чудачества. И
начну я с самого раннего детства. Почему? Потому что они, чудаки, чудят,
потакая своим склонностям, внутренним потребностям. А внутренние
потребности сплошь и рядом - врожденные. Я даже выяснял специально, была
ли у моего героя "чудацкая" наследственность. Но нет, родители у него были
нормальные, потомственные интеллигенты, начитанные, хорошо образованные,
со знанием языков и разносторонними интересами: рисовали, музицировали,
путешествовали, играли в шахматы, имели широкий круг знакомых, ходили в
гости, принимали, беседовали за чаем (выпивать в гостях не было принято
тогда). Известно, правда, что отец моего героя отравился фосгеном примерно
за год до его рождения. Можно написать диссертацию: "О влиянии фосгена на
гены".
Лев Толстой сказал: "Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая
несчастливая семья несчастна по-своему". Перефразируя, можно сказать, что
все нормальные люди похожи друг на друга, каждый чудак чудит по-своему.
Чудаки бесконечно разнообразны, ибо все они - отклонение. На каждую норму
отклонений множество. Чудаки - словно волосы, вставшие дыбом: каждый
торчит не туда, но все вместе они создают пышную прическу. Без чудаков
жизнь выглядела бы лысоватой, по меньшей мере - прилизанной.
И вот из великого многообразия чудаков я присмотрел довольно
обыденного: ребенка, который сам себя занимает, не скучает в одиночестве,
в собственной голове находит темы для игр. Изредка среди таких попадаются
будущие математики, очень редко - гениальные математики, вроде Ландау,
забавляющиеся в четырехлетнем возрасте складыванием чисел на песке.
Гораздо чаще встречаются болезненные дети, слишком слабые, чтобы играть со
сверстниками. Но мой герой не был хилым ребенком, ничего страшнее кори не
перенес. Я помню его отлично: краснощекий, горластый, обожатель хлеба с
маслом и пшенной каши (еще бы он привередничал, растущий в голодные годы),
этакий топотун в вельветовых штанишках цвета пыли и со спущенными чулками.
Чулки были спущены потому, что подвязки он не умел застегивать как
следует. И шнурки на ботинках завязывать не научился... а рисовать умел. И
рисовал только лошадей, и обязательно начиная с заднего копыта. Взрослых
это удивляло чрезвычайно, но малыш был по-своему логичен. Почему начинать
с копыта? Потому что лошадь стоит на земле. Почему с заднего? Потому что
может стоять дыбом. Подвешивать лошадь за голову, как это делают взрослые,
просто неудобно.
Это я за него рассуждаю сейчас. Конечно, маленький чудак не мог
объяснить своей логики. Рисовал, как казалось удобнее.
Особенный интерес к лошадям? Пока ничего удивительного. Все дети любят
поездки, всех интересуют крупные животные, да и транспорт в ту пору был
гужевой, из окна можно было смотреть, как разгружаются обозы, и на углу,
там, где ныне стоянка такси, ожидали седоков извозчики, кони мотали
торбами, рассыпая овес, воробушки суетились возле них. Чудак мой часами
мог смотреть в окно на лошадей (и я рядом с ним, у меня-то комната была
окнами во двор, а у него - на улицу, я ужасно ему завидовал). Смотрел,
смотрел, но здоровая натура требовала и активности: насмотрелся и рисовал.
Однако интерес так и остался теоретическим. Когда в четырехлетнем возрасте
его посадили в седло, он тут же запросился вниз - на твердую землю.
Теоретик был по натуре: наблюдал, изображал, к практике переходить не
рвался.
Впрочем, и в самом деле страшно в седле в четыре года. Высоко!
В дальнейшем интерес к лошадям распространился на всех животных. Но как
мог изучать малыш зоологию? По трехтомному Брему. Не в окно смотрел, а на
картинки, как жюль-верновский Консель знал наизусть классификацию: отряды
рукокрылых, ластоногих, парнокопытных, насекомоядных... Мечтал о
Зоологическом атласе - толстой книге, где были бы изображены все (ВСЕ!)
звери, какие только есть на свете. Не дождавшись, сам начал составлять
атлас, перерисовывая подряд иллюстрации из Брема. Конечно, не хватило
терпения, не дошел до конца первого отряда (по Брему - обезьяны, ныне -
приматы). Зато, в отличие от всех других атласов, у малыша были новые,
никому не известные виды: поганка болотная, трехногая, зубохвост и
мухомороед оббыкновенный, через два "б" почему-то.
Но живого уголка не завел. И не пошел в кружок при зоопарке, хотя
приглашали. Животный мир интересовал чудака только теоретически.
Хочу указать пальцем на логику малыша. "Есть логика в его безумии", как
сказано о Гамлете. В каждом интересном предмете чудака волновал общий
обзор (ВСЕ!), всеобъемная регистрация, но нормального выхода в практику не
было, выход был в воображаемое продолжение.
Между тем под окнами загрохотали краснобокие трамваи; четырехколесный
транспорт потеснил четырехногий. Отныне осмотр мира был связан с трамваем,
с дырочкой в изморози, растопленной теплым дыханием, выскобленной
ноготками. К сожалению, поездки выдавались не так уж часто, к тому же
родители - упрямые утилитаристы - соглашались ехать только до места
назначения, не желали прокатиться по каждой линии до самого конца. Зато
ребенку показали план города. План потряс его. На нем были все трамвайные
линии, все улицы, весь город на бумаге, каждой черточке соответствовал
переулок, перекресток, площадь, бульвар. Маленький чудак выучил все
наизусть. К нему обращались за справками, как проехать до заставы или за
заставу. К сожалению, линий было так мало и прибавлялись они еще реже. И
чудак мой начал сам сочинять планы небывалых городов. Главный интерес был
в том, чтобы провести по мнимым улицам трамвайные линии и мысленно
путешествовать по ним. Очень занятные были города: на островах, как
Венеция, или же город-мост - и все линии сбегались на него.
Взрослые удивлялись, осуждали, высмеивали, стыдили, разоблачали
бессмысленное градостроительство. Маленький чудак стыдился, но преодолеть
себя не мог, строил города запоем. Обеспокоенный отец повез малыша к
известному психиатру. Тот взял планы в Музей детского творчества, сказал,
что ребенок нормальный, вероятно, будет художником.
Ошибся!
От лошадей маленький чудак перешел к зоологии, от планов городов - к
географии. Выпрашивал Зоологический атлас - ему принесли географический.
Он вежливо сказал спасибо, хотя и был разочарован. Удивился, что Франция
находится не рядом с нами; его же мучили французским, главным иностранным
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг