разоблачен, как никчемная гадалка. Но часто ли супруги перестраивают свой
характер ради семейного счастья? Любовь требовательна: "Давай люби меня,
каков я есть!"
В конце концов шеф все-таки находит нам достойное занятие.
Нам, говорю я, потому что к тому времени нас было уже четверо. Новое
видение прорезалось еще у троих, причем не у наших светил - Лючии, Семена
и Симеона.
Эти, как и прежде, блистали в теории математики. Третья же сигнальная,
если это и в самом деле третья сигнальная, открылась у середняков, таких,
как я, и подобно мне трижды поменявших специальность. Через математику и
педагогику мы прошли все четверо, но Ли Сын вместо инженерного дела изучал
еще химию, Линкольн - экономику, а Венера - биологию (с жизнеобеспечением
ей пришлось иметь дело, людей на Луне устраивать).
Венера! Надо же, какое громкое имя ей дали родители. И совершенно
неуместное. Не могу сказать, что она не красива, возможно, и красива, но
не в моем вкусе: смуглая почти сизая, приземистая, с головой, убранной в
плечи курчавая, с густыми грозными бровями и еще более гроз ным носом.
Нос, конечно, можно было бы и выпрямить (в наше время это делается шутя,
для косметики проще простого), но Венера гордится своим носом, считает его
родовым отличием и надеется передать потомкам до седьмого колена. Во
всяком случае, первенец ее родился с приметным клювиком. Генотип обеспечен.
Итак, шеф нашел для нас работу. Поручил подготовить тезисы доклада
"Перспективы освоения Луны", ни много ни мало - на двести лет вперед.
- Двести лет? - переспросили мы. - Не многовато ли?
Но взялись с удовольствием. Перспективы развития, процесс развития! Это
было нам по вкусу, это хорошо осваивали переливающиеся потоки.
Коротко: как пошло рассуждение?
Начиналось оно с разбега, с прошлого: еще в XVIII веке, как только
зародилась промышленность, наметилось разделение жилья и заводов. Где
строили их? На окраинах. Но и на окраинах заводы дымили, отравляли
городской воздух вонючим, газом, угаром, пылью. В XX веке заводы начали
отгораживать зеленой зоной, выносить за пределы жилых округов в степи,
леса, горы, на дальние острова. И все равно газы, дым и пыль летели в
воздух, двигатели, печи и провода грели, грели, грели атмосферу, атмосфера
изнемогала от тепла, климат портился...
И решено было выслать промышленность на Луну.
Вот высылают электростанции, высылают металлургию... Но если металл
добывается на Луне, имеет смысл перевести туда и металлоемкое
станкостроение. И если станки делаются на Луне, зачем же везти их на
Землю, нагружать ракеты, тратить топливо зря, имеет смысл и станки
использовать на Луне, оттуда доставлять продукцию, прежде всего
малогабаритную: часы, приборы всякие, ткани, бытовую химию. Имеет смысл и
приборы не возить на Землю - на Луне строить лаборатории, тем более что
многие из них и нужны-то для заводов. А в лабораториях и на заводах будут
люди, одними роботами не обойдешься. А человек требует человеческих
условий, его нельзя вечно держать в подземельях, ему зелень нужна, сады,
просторы... желательно зеленые просторы. Кислород на Луне есть - в тех
самых породах, откуда добывается металл, со временем будет кислородная
атмосфера, а ее надо беречь, не засорять пылью, ядовитыми газами и угаром.
И где-то в пределах двухсот лет встанет вопрос о высылке промышленности с
Луны, сбережения природы этого внеземного материка площадью чуть поменьше
Азии. Жалко же целую Азию использовать как мусорную свалку.
Куда же мы выселим технику?
В космос, очевидно.
Вот и возвращаемся мы на круги своя: город-колесо, город-труба, кривые
коридоры, уходящие под потолок, цеха с наклонными полами - так и кажется,
что на тебя рушатся станки, - водяные шубы, заслоняющие солнечный свет. И
проблема отбросов: не плоди метеоритные потоки!
Если возвращаемся к отвергнутому, подумать надо об отрицании отрицания.
Чего ради проектировать эти разрозненные города-трубы, города-кольца и
цилиндры? Ради веса. Вес, желательный человеческому организму, создавался
там вращением вокруг оси, центробежная сила создавала вес. На Земле вес
центростремительный, к центру планеты направленный, а в тех космических
городах - центробежный. Для человека непривычно и неудобно. Удобнее был бы
центростремительный вес - искусственное тяготение.
Но как его создать? Наука не знает.
А если нужно? Создадут же.
Двести лет в запасе. Может быть, откроют через двести лет, может быть,
через сто, а может быть, через десять? Искать надо.
И что это дает?
Разрабатываем перспективу:
Что даст открытие искусственного тяготения?
Что даст через десять лет и что даст через двести лет?
И где его искать? Наука не знает, но ведь и не ищет.
Я не буду пересказывать доклад. Это целый шкаф памяти, с графиками,
формулами, расчетами, цифровыми таблицами. Желающие могут затребовать
тезисы, их пришлют из Центра Информации через час. Я говорю только о нашем
подходе, нашей манере видения. Жизнь - поток, наука и техника - поток.
Поток течет быстрее или медленнее, становится шире, уже, но течет
обязательно, неудержимо ветвясь и сливаясь, обходя преграды, поворачивая,
извиваясь, бурля или растекаясь, но течет и течет. Надо уловить - куда
течет. Мы и старались понять - куда?
Старались понять вчетвером, хотя поначалу нам не так было просто
договориться. Мы по-разному видели потоки-процессы. У меня раскраска была
пестрая - видимо, сказалось увлечение рисованием; а Линкольн, музыкальный,
как все негры, слышал мелодии течения, улавливал темпы - аллегро, модерато
и прочие. Формы же геометрические, соответственно и уравнения получались у
нас более или менее сходные - математикой занимались мы все четверо. И
договаривались мы чаще всего на основе графики. Тоже язык пришлось
вырабатывать специальный.
- Лю, ты что видишь?
- А ты, Венера?
- Ситуация Арарат, - говорит Венера убежденно.
- И у меня Арарат, пожалуй, чуть-чуть араксистее.
- Ерунда какая. Ни тени араксистости.
Четверо нас, но уже надо вырабатывать терминологию, условные названия.
Что такое араксистость? Этакое течение процесса, мы уже договорились,
какое именно. Этакая картина. А легко ли объяснить образ? Лошадиное лицо -
что такое? Лицо, похожее на лошадиную морду. А какая морда у лошади?
Лошадиная, каждый видел. Или какого цвета роза? Розового. А что такое
розовый цвет? Как у цветка розы. Светло-красный, но с белилами и оттенком
голубизны. А что такое красный цвет? Это все знают.
Так вот, мы знаем, что такое араксистость. Процесс, график которого
напоминает реку Аракс на карте, - большая волна, перегиб и малая волна
ниже нуля. А араратистость - две волны, большая и малая, но обе выше нуля.
Поспорив и договорившись более или менее, мы заполняем страницу -
очередную страницу доклада о будущем космоса и Луны.
Тот доклад мы представили в Институт Дальних Перспектив; особого
интереса он не вызвал, показался несвоевременным. Но вызвал внимание к нам
- итантам.
Нам поручили другую тему: итанты в хозяйстве и науке. Тема оказалась
необъятной: итанты - искусственные таланты, а где же не нужны таланты?
Тему сузили, оставили - итанты как педагоги. А там пошло ветвление: опыт
преподавания математики, подготовка итантов, распознавание способностей,
типовые ошибки и т. д. и т. д.
Приглашать-то нас приглашали охотно, задавали кучу вопросов, слушали с
любопытством, но не сказал бы я - дружелюбно. Такое отношение было:
"Показывают нам сенсационную новинку, едва ли достойная новинка". И
выслушивали нас внимательно, но, главным образом, чтобы возразить. Чаще
всего мы слышали: "Это давным-давно известно в науке". Или же: "Вы
ошиблись.
Вы не в курсе дела, того-сего не учли, на самом деле так не получится".
Сначала мы очень смущались, уходили, краснея за свое невежество, даже
просили избавить нас от этих скороспелых консультаций, потом, почитав,
разобравшись, выяснили, что нам самим есть что возразить на возражения. И
научились отвечать: "Да, товарищи, мы не все знаем на свете, вы глубже нас
знаете свою специальность. Но разрешите обдумать ваши сомнения, ответить
письменно или устно, если у вас есть время для повторного обсуждения". И
мы находили ответ. И на следующем заседании уже стояли с горделивым видом,
глядя на смущенных специалистов, пожимавших плечами, бормотавших
неуверенно:
"Да, пожалуй, что-то в этом есть".
Это было почетно, это было приятно. Приятно чувствовать себя сильным,
догадливым, сообразительным, приятно побеждать в споре, приятно, что рядом
с тобой, спина к спине, стоят твои товарищи, команда победителей:
чернокожий Линкольн, желтокожий Ли Сын, густобровая Венера. И ты с ними -
итант, талант.
* * *
Рассказываю, и сам себя я ловлю на слове: не расхвастался ли, не
преувеличиваю ли успехи, саморекламой не занимаюсь ли? Этакие мы
универсалы, всезнайки, все можем, все видим.
Нет, конечно, не знаем мы все на свете, мы только соображаем быстрее, а
специалисты в каждой области знают больше нас, и потому, как правило, при
первом разговоре мы пасуем: то-то они знают давным-давно, а то-то мы
неправильно толкуем, не получится, как мы предлагаем. В лучшем случае мы
быстро сообразили то, что им давно известно.
Но в дальнейшем вступает в дело еще одно наше качество. Специалисты
твердо знают положение в своей науке, знают по принципу "да - нет": это
можно, а это нельзя. Но мы-то видим поток. И мы знаем, помним, что
движение побеждает всегда, никакая плотина не остановит реки, вода либо
перельется, либо просочится, либо размоет, либо проточит, либо найдет
другое русло. Этим мы и занимаемся: оцениваем высоту плотины, ищем другое
русло, не в этой науке, не в этой отрасли. Мы ищем, а специалисты давно
знают, что ничего не выйдет...
У их учителей не выходило... но с той поры столько воды утекло.
И слышим: "Да, в этом что-то есть".
Еще и так скажу, совсем просто: разные есть дела на свете; в одном
важнее знание, в другом - сообразительность. Мы - специалисты по
сообразительности.
Это не наша заслуга, мы итанты - мы искусственные. Но сообразительность
нам дана, использовать ее приятно.
И увлекательно.
Лично я доволен, что стал итантом. Думаю, что в законы планеты стоит
добавить параграф: "Каждый имеет право на талант".
Эпилог Шеф сказал:
- Гурий, итанты нынче в моде, мы на острие эпохи, К нам идут толпы
молодых людей, не совсем представляя, на что они идут. Надо рассказать им
все, не скрывая ни радостного, ни горестного, точно, объективно, спокойно
и откровенно, все с самого начала.
- С самого начала? - переспросил я. - И о вашей племяннице?
Итак, о Маше, еще о ней хочу досказать. Вообще-то ничего не было бы
удивительного, если бы она исчезла из моей жизни. Разве обязательно первая
любовь становится женой? Только в романе героиню надо тянуть от первой
страницы до последней, Обычно влюбляются в сверстницу, в соученицу, а
сверстницы предпочитают старших, более сильных, более зрелых, для семейной
жизни сложившихся. Вот Стелла, о которой я так много, слишком много
говорил на первых страницах, исчезла же на дне своего океана, кальмаров
разводит там, китов доит и кормит. Ничего не могу добавить о Стелле.
Но Маша, племянница нашего шефа, естественно, бывает него часто. И мы
время от времени встречались с ней, так что я был в курсе событий ее
жизни. Мечта ее о нормальном ребенке сбылась: Маша родила дочку. Сейчас
она уже подросла, длинноногая такая, длиннолицая, мрачноватая, на Машу
совсем не похожа, в отца наверное, Впрочем, девочки меняются, хорошеют
созревая. Так или иначе, нормальная девочка, не отсталая и не чересчур
способная, а к математике равнодушная совершенно, предпочитает одевать
кукол.
С нормальным же мужем своим Маша, видимо, не ладила с самого начала. Он
был человек простоватый, хотя и с выдающейся прыгучестью, твердо
убежденный, что муж должен превосходить и превосходит жену во всех
отношениях, а Машу как-никак все-таки сделали итанткой немножко. И Маша
первое время старалась угодить мужу, очень подлаживалась к его интересам,
глушила всплески таланта.
Впрочем, тогда маленькая дочка поглощала все ее время. Но потом девочка
пошла в детский сад, появились свободные часы, ожили культурные интересы.
Работу Маша сменила, бросила свою гимнастику, все меньше времени
проводила дома. Муж обижался, муж предъявлял претензии.
В общем, расстались они.
Маша переехала назад к родителям, стала часто бывать у дяди. Как раз в
то время и меня вернули с Луны в школу итантов; я усердно занимался
психологией, часто консультировался у шефа. И встретились мы с Машей...
нечаянно... раз, другой, потом начали встречаться намеренно.
Эх, не проходит, никогда не проходит бесследно несостоявшаяся первая
любовь!
Остается как заноза, как осколок в сердце. И улегся, казалось бы, и
зарос, а нет-нет - шевельнется, кольнет, боль нестерпимая.
Второе дыхание пришло к моей первой любви.
В ту пору я был погружен в работу по уши, осваивал свой непонятный
класс - двадцать загадочных личностей,- а у Маши вдоволь было свободного
времени, и я получил возможность, такую заманчивую для мужчины,
разглагольствовать перед сочувствующей женщиной, внимательно смотрящей
тебе в рот. Вот я и мучил терпеливую слушательницу, рассказывая о своих
затруднениях с порывистым Педро, основательным, но глуховатым Густавом, о
восприимчивой к внешнему Лоле, никак не воспринимающей лунные масштабы, о
том, как я стараюсь преодолеть их порывистость, медлительность и
непонимание Луны.
- И о каждом ты заботишься так? Какой же ты добрый, Гурик!
- При чем тут доброта? - оправдывался. я. Как и в мальчишеские времена,
доброта казалась мне немужественной. Хотя в сущности сильный и должен быть
добрым именно потому, что он сильный, может и себя обеспечить, и
слабенькой помочь. - При чем тут доброта? Работа у меня такая,
наставительная.
- Нет, ты добрый,- настаивала Маша. - Я это еще в школе поняла. Когда
все девчонки окрысились на меня, только ты встал на защиту.
- Разве я встал на защиту? Просто я самостоятельный был, у меня не было
оснований обижаться на тебя, я терпеть не мог математику, мне этот конкурс
был как рыбке зонтик.
- Нет, ты добрый, ты меня пожалел.
Обсудив проблемы доброты и жалости, я включал диктофон, чтобы записать
свои соображения о Педро, Лоле и Густаве, а Маша тихонько сидела у меня за
спиной, для дочки что-нибудь кроила, склеивала, изредка вставая, чтобы
заглянуть мне через плечо, и при этом ласково чуть-чуть кончиками пальцев
поглаживала по моим волосам. Почему-то это робкое поглаживание больше
всего умиляло меня.
И все у нас шло хорошо, пока не вселились мне в голову утроенные лица,
и звериные мордочки, и витиеватые линии, и цветные облака, араксистость и
араратистость. Я начал думать иначе, я начал говорить иначе - невнятно, с
точки зрения окружающих.
Вот, например, Маша с трепетом приносит мне видеоленту, взволновавшую
ее душу, сентиментальную сверх всякого предела историю верных влюбленных,
полюбивших друг друга с первого взгляда и мечтавших о соединении всю
жизнь, десятилетия наполнявших мечтами. Догадываюсь, что Маше хотелось бы,
чтобы я был из той же породы, мечтал бы о ней и мечтал. Я говорю:
- Маша, это разведенный сироп, жиденький, бледно-бледно-розоватенький.
Маша приносит стихи своего поклонника о чувствах, подобных грозе,
урагану, заре, закату, метели, ливню, - сплошной учебник метеорологии. Я
говорю:
- Я вижу суп с зеленым горошком. Зеленое - описание природы, прочее -
вода.
Маша обижается, конечно. Ей лестно было вызывать пургу, ураган и прочее
в чьей-то душе, даже в душе ненужного поклонника.
Маша знакомит меня с Верочкой, своей ученицей, совсем молоденькой
девочкой, невестой. Верочка прослышала о моем новом даре (от Маши,
конечно) и просит предсказать, будет ли она счастлива в браке. Четверть
часа я беседую с ней, четверть часа с женихом, потом говорю Маше:
- Мутновато.
- Загадками говоришь, - возмущается Маша. - Объясни членораздельно,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг