Г. Гуревич
Инфра Дракона
1
Черный круг плывет по звездному бисеру - матовое блюдо с мутноватыми
краями. На одном краю звезды меркнут, чтобы полчаса спустя возродиться на
другом краю. Знакомые созвездия, только здесь они ярче и узор их сложный и
новый. В одном из них - в созвездии Летучей Рыбы - лишняя звезда, самая яркая
на небе, самая великолепная - наше родное Солнце. Но мы не смотрим на Солнце,
не Любуемся звездной вышивкой. Наши взоры прикованы к черному кругу, хотя
ничего нельзя разобрать в глухой тьме ни простым глазом, ни в телескоп.
Нас шестеро - весь экипаж космического корабля: старик Чарушин, начальник
экспедиции - мы зовем его Дедом, - супруги Варенцовы, супруги Юлдашевы и я -
Радий Блохин.
- Так что же? - спрашивает Дед Чарушин. - Уходим?
- Ничего не поделаешь, - говорят Толя Варенцов, наш главный инженер. -
Ракета приспособлена для посадки на сушу, а там вода, сплошной океан. У нас
станочки ручные, кустарщина, шесть человек рабочих, все низкой квалификации.
Год провозимся, сделаем кое-как и утонем при посадке. Нельзя рисковать.
- И топлива в обрез, - добавляет Рахим Юлдашев. - Мы же считали с вами.
Посадка - это задержка на семь лет. На лишних семь лет у нас и воздуха не
хватит. И по возрасту...
Айша дергает его за рукав. Рахим забыл, что о возрасте невежливо говорить
при Деде: старику уже сейчас за девяносто.
- В конце концов мы вернемся не с пустыми руками, - замечает Галя
Варенцова.
И тогда Чарушин говорит спокойно:
- Остается один выход...
Мы смотрим на начальника с недоумением. Айша первая понимает, о чем идет
речь.
- Ни в коем случае! - кричит она.
2
"Жизнь измеряется делами, а не годами", - эти слова я впервые услышал от
Деда семнадцать лет тому назад.
Помню мой первый визит к нему. Поздняя осень. Мокрый пронизывающий ветер.
Стрекочущий аэроранец несет меня над черными полями со свалявшейся травой, над
голыми деревьями, над свинцовыми валами Куйбышевского моря. Потом я вижу
голубой забор на глинистом обрыве, домик из зеленоватого стеклянного кирпича и
у калитки старика. У него седые пышные волосы, бело-голубые, как будто
синтетические. Я узнаю его и, выключив ранец, неловко приземляюсь у его ног,
прямо в канаву.
- Идемте переодеться. Потом представитесь, - говорит он, протягивая мне
руку.
Так познакомился я с Павлом Александровичем Чарушиным - знаменитым
космическим капитаном, участником первого полета на Венеру, командиром первой
экспедиции на спутники Юпитера, первой на Сатурн, первой на Нептун и прочая и
прочая... Здесь, на берегу Куйбышевского моря, доживал он свою славную жизнь.
Сам я имел косвенное отношение к звездам. Инженер-строитель по
образованию, я работал на строительстве Главного межпланетного вокзала на горе
Килиманджаро в Восточной Африке. Специалиста, попавшего в чужую область, тянет
все переделать посвоему. Кроме того, я был молод и самонадеян. Я составлял
план реконструкции солнечной системы. В то время, в начале XXI века, уже было
ясно, что все планеты непригодны для заселения. И я предлагал перетасовать их.
Венеру и Марс перегнать на земную орбиту. Марс снабдить искусственной
атмосферой, а атмосферу Венеры очистить от углекислого газа. Я предлагал еще
Сатурн, Уран и Нептун расколоть на части, чтобы уменьшить силу тяжести, а
осколки поодиночке подогнать поближе к Солнцу с помощью атомных взрывов. На
Тритоне я думал поселить колонию исследователей и отправить их в межзвездный
рейс. По моим расчетам, тысяч за сто лет Тритон мог бы обойти все окрестные
звездные системы. Еще я собирался детей воспитывать на Юпитере в условиях
повышенной тяжести, чтобы молодые кости и мускулы у них окрепли и на Земле все
они оказались бы силачами.
К моему удивлению, эти величественные проекты неизменно отвергались. Я не
сдавался, упрямо продолжал ходить по учреждениям и к видным специалистам.
Естественно, обратился я и к Чарушину, не поленился слетать на Куйбышевское
море. К нему обращались многие: и молодые люди, мечтавшие работать в космосе,
и авторы книг, и начинающие ученые. И в газетах то и дело появлялась его
фамилия. Подпись Чарушина стояла на договоре об Окончательном Разоружении
Наций. На празднике Всемирного Мира вместе с китайцами, американцами и немцами
Чарушин катил в первой вагонетке пулеметы и минометы на переплавку в
мартеновскую печь. Нет сомнения, он был одним из самых видных людей своего
времени.
Старик, так же как и многие другие, выслушал меня с усмешкой, но
добродушно-снисходительной. Он сказал:
- Ваша беда, Радий Григорьевич, в том, что вы уж слишком забежали вперед.
Не нужно нам вовсе расселяться по солнечной системе - нам на Земле удобно и
просторно. Ваши идеи понадобятся лет через триста. Наверное, вы загордитесь:
вот какой я, мол, прозорливый. И напрасно! Нет никаких заслуг в том, чтобы
заниматься несвоевременными проблемами. Когда будет нужно и возможно, люди
проведут реконструкцию планет. И тогда они без труда придумают все, что
занимает вас сейчас.
Я не согласился со стариком, но не обиделся. Жить мысленно в будущих
веках казалось мне почетным. И я продолжал надоедать Павлу Александровичу
подробностями проекта. Дед с усмешкой развенчивал мои идеи, но неизменно
приглашал на следующий выходной. Вероятно, ему нравился мой петушиный задор
молодости. Да и пустовато было на даче. Летом другое дело, дачу брали
приступом внуки и правнуки, в саду стоял гомон детских голосов. А зимой -
только письма и телефонные звонки.
Павел Александрович слушал меня, потом я слушая, как он диктовал
электронной стенографистке свои знаменитые мемуары. Как раз они начали
печататься в то время в "Комсомольской правде". Вы помните, конечно, самое
начало, первую строку:
"Наша экспедиция вылетела на Луну, чтобы начать подготовку к..."
Я еще сказал старику:
- Павел Александрович, нельзя же так сразу... У всех людей мемуары
начинаются с детства, со дня рождения, у многих с родословной. А вы, проскочив
четверть жизни, начинаете: "Наша экспедиция вылетела..."
Тогда я и услышал впервые:
- Радий, у нас, космачей, свой счет. Мы измеряем жизнь не годами, а
открытиями, путешествиями. Вот я и начал книгу с рассказа о первом деле.
- Но читателю интересно, что вы за человек, каким были в детстве, как
стали открывателем планет.
Старик не согласился:
- Неверно, дорогой. Это не я интересую людей, а мое дело. У каждой эпохи
есть своя любимая профессия. Одна чтит моряков, другая - писателей, летчиков,
изобретателей. Мы, космонавты, любимчики двадцать первого века, нас помнят
всегда, приглашают в первую очередь, сажают в первый ряд.
Эти слова вы можете найти в послесловии к первому тому "Мемуаров". И там
сказано еще:
"Мне выпало счастье родиться на заре эпохи Великих космических открытий.
Мои младенческие годы совпали с младенчеством астронавтики. Луна была покорена
людьми прежде, чем я вырос. Молодым человеком я мечтал о встрече с Венерой,
зрелым - о Юпитере, стариком - о старце Нептуне. Техника осуществила эти мои
мечты. Меньше чем за столетие, за время моей жизни, скорости выросли от 8 до
800 км/сек. Владения человечества расширились неимоверно. В середине прошлого
века - одна планета, шар с радиусом в 6300 километров, сейчас сфера, радиус
которой 4 миллиарда километров. Мы стали сильнее и умнее, обогатили физику,
астрономию, геологию, биологию, сравнивая наш мир с чужими. И только одна
мечта не исполнилась: мы не встретили братьев по разуму. Мы не устали, но
дальше идти сейчас невозможно. Мы уже дошли до границ солнечной системы,
посетили все планеты, впереди межзвездное пространство. Пройдено четыре
световых часа, а до ближайшей звезды - четыре световых года. Есть скорость 800
км/сек, нужно в сотни раз больше. К другим солнцам, очевидно, мы двинемся не
скоро, некоторые говорят - никогда. Фотонная ракета и прочие еще более смелые
проекты пока остаются проектами. Эпоха космических открытий прервана,
вероятно, на три-четыре века".
Люди шли в космос с разными целями. Меня, например, как инженера, тянуло
туда на стройку невиданного планетного масштаба. А Чарушин надеялся отыскать
братьев по разуму. С надеждой на встречу мчался он открывать новые миры. И вот
тупик. Открывать больше нечего, а стать космическим извозчиком не хочется.
Покой, почет, внуки, мемуары, дача... И так бы и кончил он свою жизнь на
запасном пути, если бы не неожиданная мысль о возможных инфрасолнцах,
пришедшая мне в голову.
В сущности, сам он в какой-то мере подсказал мне идею: очень уж не
хотелось ему мириться с тем, что дальше лететь некуда.
Как я рассуждал? До границ солнечной системы - четыре световых часа, до
ближайшей звезды - четыре световых года. Неимоверный океан пустоты. Но есть ли
уверенность, что там сплошная пустота? Мы знаем только, что ярких звезд там
нет: они были бы видны. Но, может быть, есть неяркие или темные тела? Может
быть, наши небесные карты, подобно земным генеральным, отмечают только
звездыстолицы и упускают звезды-деревеньки?
Возьмем для примера сферу диаметром в пятнадцать световых лет. В ней
окажутся четыре солнца: наше Солнце, Альфа Центавра, Сириус и Процион. Можно
считать и семь солнц, потому что, кроме нашего, все прочие - двойные звезды.
Но в том же пространстве несколько десятков слабых тусклых звезд: красных
карликов, субкарликов, белых карликов. Это близкие звезды, но почти все они не
видны невооруженным глазом, и только в XX веке мы узнали, что они близки к
нам.
Итак, единицы видны глазом, десятки доступны телескопам. Нет ли в том же
пространстве сотен небесных тел, не замеченных телескопом? Ведь так трудно
среди миллиарда известных нам слабых звезд отыскать сотню маленьких и близких!
И температуры подсказывали тот же вывод.
В мире звезд правило такое: чем больше звезда, тем она горячее; чем
меньше, тем холоднее. Красные карлики меньше Солнца раз в десять, температура
у них - две-три тысячи градусов. Предположим, что есть тела раз в десять
меньше красных карликов. Какая у них температура? Вероятно, тысяча, шестьсот,
триста, сто градусов. Светимость у более крупных ничтожная, у прочих -
никакая. При температуре ниже 600 градусов тела посылают только невидимые
инфракрасные лучи. Невидимые, густо-черные солнца! И среди них особенно
интересные для нас с температурой поверхности плюс тридцать градусов - темные,
но теплые планеты с подогревом изнутри.
Почему их не нашли до сих пор? Отчасти потому, что не искал.и, отчасти
потому, что найти их трудно. А сидя на Земле, темные планеты вообще увидеть
нельзя. Ведь наша Земля сама излучает инфракрасный свет, мы живем в мире
инфракрасного пламени. Разве можно, живя в пламени, заметить свет далекой
звездочки?
С трепетом излагал я все эти соображения Павлу Александровичу. Уголком
глаза я следил, как сходит с лица старика снисходительная улыбка, как
сдвигаются мохнатые брови. А я-то думал, что так логично рассуждаю! Неужели
есть непредвиденное возражение? Скомкал кое-как конец, жду разгрома.
- А ведь это любопытно, Радий, - сказал он. - Планета с подогревом
изнутри, мир навыворот. И все не так, как у нас. Жизнь есть там, как ты
думаешь? Растений быть не может, конечно, если света нет. А животные? На Земле
животные во тьме существуют - и в пещерах и в глубинах океана. Вообще животный
мир древнее растительного. А высшие формы? Могут высшие формы возникнуть з
вечной тьме?
И вдруг, расхохотавшись, хлопнул меня по плечу:
- Может, мы с тобой еще двинем в космос, Радий? Ты как, полетишь
отыскивать свои инфры?
- А вы, Павел Александрович?
Он обиделся, поняв вопрос по-своему:
- А что? Я не так стар еще. Мне восьмидесяти еще нет. А по статистике, у
нас средний возраст девяносто два с половиной.
3
Я сам был удивлен, когда полгода спустя Центральная лунная обсерватория
сообщила об открытии первой инфры.
Не будь Павла Александровича, все это произошло бы много позднее. Но он
забросил все свои дела и развлечения. "Мемуары" оборвались на полуслове.
Электронная стенографистка писала только письма в научные и общественные
организации, старым друзьям-космонавтам, ученикам, на Луну, на Марс, на Юнону,
на Ио, на космические корабли дальнего плавания с убедительной, настоятельной
и горячей просьбой организовать поиски черных солнц.
Я восхищался энергией старика. Казалось, он только и ждал сигнала, сидя у
себя на даче. Возможно, на самом деле ждал, и вот явилась цель - неоткрытые
миры: можно мчаться в космос, искать, открывать...
Инфры нашлись в созвездии Лиры, Стрельца, Малой Медведицы, Змееносца,
Тукана, Телескопа... А самая близкая и самая интересная для нас - в созвездия
Дракона. Температура поверхности ее была плюс десять градусов. А расстояние до
нее "всего лишь" семь световых суток. "Всего лишь" в сорок раз дальше, чем до
Нептуна. Межпланетная ракета могла покрыть это расстояние за четырнадцать лет.
И год спустя эта ракета вылетела. А в ней Варенцовы, Юлдашевы и мы с
Павлом Александровичем. Я-то знаю, каких трудов стоило старику убедить, чтобы
его и меня включили в команду. Его - из-за возраста, меня - по молодости и
неопытности.
4
Первые дни полета были словно первая экскурсия в Москву: захватывающе
интересно, и все наизусть знакомо. Сто раз читано, сто раз видено в кино.
Земля с высоты - гигантский глобус, заслоняющий небо. Учетверенная
тяжесть, потом чудеса невесомости. Луна - чужой черно-белый мир с ликом,
изрытым оспой. Плавные лунные прыжки, густо-черные тени, пропасти, вековечная
пыль. Я читал об этом, представлял себе, увидел - и был потрясен.
А потом потянулись будни, упущенные писателями. Спаленка - три метра на
три, гамаки, столик, шкаф. За стенкой - рабочая комната чуть побольше. В ней
телескоп, пульт управления, приборы, счетные машины. Дальше - склады, машинная
и полкилометра баков с топливом. Хочешь, прогуливайся вдоль баков, хочешь,
надевай скафандр и кувыркайся в пространство. А потом опять гамак, столнк и
шкаф. По существу, тюрьма. Тридцать лет со строгой изоляцией.
Тьма и звезды, звезды и тьма. На часах двадцать четыре деления, иначе
спутаешься. День и ночь - никакой разницы! Днем в кабинете - электричество,
ночью - электричество. Днем за окошками звезды, ночью - звезды. Тишина. Покой.
А на самом деле летим - состояние равномерного и прямолинейного движения. За
час - почти полтора миллиона километров, за сутки - тридцать пять миллионов. В
журнале отмечаем: "23 мая прошли милляард километров. 1 июня пересекли орбиту
Сатурна". По этому случаю - парадный обед. Песни поем, радуемся. А по
существу, условность, потому что до орбиты пустота и после нее пустота. И
Сатурн виден не лучше, чем с Земли, - обыкновенной звездочкой.
Это Павел Александрович придумывал всякие праздники. Великий мастер был
насыщать часы. Даже там, в ракете, ему не хватало времени. После сна -
космическая зарядка, по крайней мере час. Без нее мускулы атрофируются от
постоянной невесомости. Обязательная прогулка в пространстве, осмотр ракеты
снаружи, потом изнутри. Работа у телескопа. Обед. Затем два часа - диктовка
воспоминаний. Он диктовал мне. Потом чтение микрокниг. Дед читал ровно час и
обязательно откладывал книгу, когда приходило время. Игра отчасти. И вместе с
тем - борьба за бодрость. "Нужно завтрашний день ждать с нетерпением", -
говорил он частенько. И я тянулся за стариком, как мог. Понимал: иначе нельзя
- раскиснешь, опустишься. Придет хандра, потом лень, потом болезни. И работу
бросишь и обязанности забудешь. В космосе бывали трагедии: люди себя теряли и
даже назад поворачивали.
От хандры одно спасение - работа. Но как раз работы гам немного: осмотр,
мелкая починка много времени не занимают. Я разрабатывал свой проект
реконструкции планет, но больше для собственного удовольствия. Человечество -
такой могучий коллектив, его в одиночку не обгонишь. А у меня знаний - по год
вылета, для Земли устаревшие.
Единственное разумное занятие - астрономические наблюдения. Каталог мы
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг