что-нибудь для своих торгашей. Миллион французских юношей в касках послали
на битву, чтобы отстоять нефранцузское Марокко, нефранцузскую Гвинею и
прочие колонии для своих торгашей.
Единичкой в миллионе был и коллекционер фактов Винсент Жером.
Четыре года он провел в сырых окопах - лучшие годы молодости. Получил
пулю в бедро, другую - под ребро. Нахлебался фосгена на Сомме - испортил
легкие. Здоровье потерял. И потерял все труды юности - картотеку с 12
тысячами фактов. Она хранилась у родителей, а через городок прошла линия
фронта. От дома даже стен не осталось.
Другие теряли больше. Другие и жизнь потеряли.
28 лет было Жерому, когда он вторично начал с самого начала.
Три тысячи карточек в 1919 году.
Шесть тысяч - к концу 1920-го.
Десять - к концу 1921-го...
Радостна жизнь коллекционера. Собрание его растет, дело подвигается.
Каждый день он становится богаче, никогда не беднеет. В общем Жером был
счастлив. Тысячи и тысячи ученых в резных странах трудились на него,
добывая стоящие факты. Тысячи и тысячи ученых торопились изложить эти
факты и сдать их в печать. Тысячи и тысячи типографщиков и почтовиков
работали, чтобы доставить факты в библиотеку. Жером был последней
инстанцией. Он читая, оценивал и достойное заносил на карточку...
очередную.
Двадцать тысяч карточек... Тридцать тысяч... Сорок... Пятьдесят!
Слух о картотеке распространился постепенно. К Жерому обращались за
справками библиотекари, студенты, даже ученые, даже ученые из других
стран. Студенты рассказывали легенды о пожирателе книг, глотающем по
тысяче страниц в час (преувеличение, конечно). Просили научить их
молниеносному чтению. Жером написал "Советы начинающему читателю".
Кажется, это единственный его печатный труд.
"Дорогой друг! Входи, не стесняйся. Мы рады тебе.
Ты пришел к нам в читальню, чтобы понять мир и жизнь. Пришел полный
отваги и растерялся чуточку. Тебя устрашили эти полки-полки-полки с
корешками черными и цветными, тиснеными серебром и золотом, миллионы тонн
человеческой мудрости, одетые в переплеты, бумажные, картонные,
ледериновые, в свиную и телячью кожу. Ты подавлен. Как осилить тысячу книг
по геологии, или тысячу по гистологии, или тысячу биографий для твоей
монографии? Не хватит сил, не хватит времени, не хватит емкости мозга.
Дружок, мужайся! Кое-что я скажу тебе в утешение.
Сам себе ответь: для чего ты пришел, собственно говоря? Чтобы все
прочесть или все понять? Это разные вещи.
Вовсе не нужно знать все атомы наперечет, чтобы понять строение атома.
И не нужно знать всех людей на сеете, чтобы понять человека. И не нужно
прочесть все книги от корки, чтобы узнать все достижения науки.
Дело в том, друг мой, что книги эти написаны людьми. Как исключение -
гениальными. Изредка - талантливыми, толковыми и оригинальными. Нередко -
знающими, чаще всего - обыкновенными, такими, как мы с тобой. А людям
обыкновенным, впрочем, и необыкновенным тоже, присущи человеческие
недостатки, лучше сказать - "черты". Одни из них облегчают твою задачу,
другие затрудняют.
Черта затрудняющая - пристрастность. Авторы - народ пристрастный, у
каждого своя точка зрения (на мир, жизнь, геологи" или гистологию).
Частенько они и берутся-то за перо, чтобы отстоять свою точку зрения, свои
выводы представить как истину. И в пылу спора сливают в один котел факты,
мнения, рассуждения, ссылки и выводы. Особенно грешат этим популяризаторы.
Вот уж где мнение подается как истина в самой последней инстанции.
Выцеживать приходится суть из книги.
А черта, облегчающая чтение, - нормальная человеческая
словоохотливость. Люди - существа общительные. Они любят поговорить, даже
если им не о чем говорить. Вы и сами после библиотеки пойдете с другом в
бистро посидеть за рюмочкой. Разве вы сообщите что-нибудь новое,
особенное, что можно услышать только от вас? В лучшем случае перескажете
прочитанное или услышанное.
Так и в книгах.
Личный вклад ученого в науку трудоемок и лаконичен. Может быть, вы
знаете, что вся теория относительности была изложена в пяти крошечных
статейках? Много ли ученых написали такие весомые странички? Ей богу, как
правило, о всей жизни можно отчитаться на десяти страницах. Но десять
страниц - это несолидно, даже на полке незаметно. Вот они и доливаются
изложением материала, историей вопроса, предысторией истории, обзором
литературы, чужими мнениями, мнением автора о чужих мнениях...
И когда вы, друзья, отсидевши положенные годы в библиотеке, сочините
свой научный труд, у вас тоже будет двести страниц гарнира к трем
страничкам личного вклада - к резюме.
Так вот, вовсе не нужно глотать весь гарнир, чтобы извлечь зернышко
личного вклада... или шелуху найти под грудой слов.
Но не начинайте самонадеянно с резюме. Первую вашу книгу, по геологии
или по гистологии, обзорную, популярную, учебник, лучше прочтите от корки
до корки. Первый десяток перелистайте, отбрасывая уже знакомое. К концу
десятой вы будете знать девять десятых всех фактов. Дальше начнется
шлифовка, уточнение... И размышление. И размышление, друзья!"
Следуя наставлениям Жерома, и мы приводим не всю брошюру целиком,
только две странички.
"И размышление, друзья!" Ради размышлений пришлось перейти к следующему
этапу.
Разыскивать факты в 50 тысячах карточек было непросто. Над карточками
нарастали каталоги. Для каталогов требовался некий принцип. Для
сопоставления фактов - какие-то линии отбора.
К карточкам пристраивались списки, потом графики, потом таблицы.
Тасовать неудобно, раскладывая так и этак. Удобнее смотреть на таблицу,
как бы видеть все карточки сразу.
В таблицах вся суть. Начали у Жерома составляться таблицы наподобие
Менделеевской. Таблицы для вещества, таблицы для энергии, таблицы для
тяготения, для болезней, для животных, для чувств, для характеров, для
всего на свете.
Жером называл свои таблицы омнеологическими. Омнеология - наука обо
всем. Жером сам придумал это слово. Но, пожалуй, омнеология - всеведение,
такое название преувеличивает значение этой науки. В сущности это одна из
сравнительных наук. Есть сравнительная анатомия, есть сравнительное
языкознание... в данном случае - сравнительное природоведение. Казалось
бы, необходимая отрасль знания. Но в эпоху узкой специализации,
характерной для середины прошлого века, в эпоху расщепления, дробления и
умножения мелких наук, сама идея сравнения была новинкой. Не принято было
сравнивать планеты и атомы, людей и зверей, историю и палеонтологию,
магниты и циклоны. Слово "аналогия" считалось ругательным. "Аналогия - не
доказательство", - твердили повсюду.
А в таблицах как раз и лезли в глаза аналогии.
- Ничего не поделаешь, - говорил Жером. - В природе все переплетено.
Это мы, библиотекари, расставляем книги на полках, а добрый боженька все
валит в кучу. И нельзя понять гистологии без гидрологии, гидрологии без
геологии, геологии без географии, географии без топографии, топографии без
топологии и все вместе без омнеологии, а омнеологии - без таблиц.
От таблиц Жерома пошла не одна наука. От таблицы первой - сравнительная
физика, от таблицы второй - гравиномия - наука об управлении тяготением, а
от таблицы третьей - темпорология - наука об управлении временем.
Тема нашей книги!
Но сам Жером наук не создал. Он только объявил о них, декларировал
пришествие. И объявил-то устно, в беседах со студентами - читателями. Были
таблицы, были методические советы, наглядные диаграммы, хлесткие афоризмы.
Главного не было: написанного труда.
Ученики и друзья уговаривали Жерома взяться за перо. Он все откладывал:
вот наберу сто тысяч карточек, вот уясню то-то и то-то, вот жду сведений
об атомном ядре: сейчас каскад открытий, вся физика шатается (дело было в
30-х годах прошлого века).
Вероятно, Жерому скучновато было писать. В научном труде полагается
соблюдать форму - ту самую, которую он осуждал и высмеивал: суконным
невыразительным языком излагать историю вопроса, пересказывать водянистые,
как жиденький бульон, сочинения, перемежая текст цитатами с указанием
страниц. Страниц, а не фактов!
Жалко было тратить время на писание. Жерома увлекал процесс узнавания,
кладоискательство, а не сам клад. Хотелось бродить по дорогам, а не
рассказывать о походах у камина. День без новонайденных фактов, без чтения
и заполнения карточек казался пустым.
Возможно, и отваги не хватило. Жизнь текла спокойно, труд приносил
удовлетворение. Сундуки пополнялись, богатство росло. Жером сам знал, что
он богач. И страшновато было кидать на стол все имущество, идти ва-банк:
признают или осудят? Страшно было вступать в спор с умелыми, степенными
(т.е. имеющими дипломы и степени), заведомо враждебными и подозрительными.
Жером предпочитал копить оружие и откладывал войну.
Однажды почитатели пришли к Жерому и, встав в дверях его кабинетика,
пропели:
"Мы не поняли геологии,
Мы не поняли гистологии,
Мы не поняли гидрологии, гидрографии,
географии, топографии, топологии...
Напишите омнеологию!"
Жером растрогался, расцеловал своих юных друзей, дал торжественное
обещание сесть за монографию через два года, в день своего юбилея, как
только ему исполнится пятьдесят.
Юбилей Жером встретил в гитлеровском концлагере.
Нет, он не был активным антифашистом. Всю жизнь прятался от политики за
книжными полками. Но оба пасынка его пошли в маки - в отряды французского
Сопротивления. Один из них прятал листовки в квартире Жерома...
Позже бывшие узники Маутхаузена припоминали сутуловатого старика с
облезлыми седыми космами, падающими на лоб. На шатких трясущихся йогах он
обходил лагерные нужники. Гитлеровцы приставили то к делу: нечистоты
выгребать.
Древние китайские императоры топили ученых в выгребных ямах.
Гитлеровские фашисты были либеральнее - не топили, морили вонючей работой.
Жером все-таки выжил. Дождался того дня, когда советские танки
продавили ворота, обмотанные колючей проволокой, и выпустили на вольный
сеет несколько тысяч теней в полосатых куртках.
Выжил... Но потерял все.
Потерял Эмму - милую и скромную спутницу жизни, посвятившую столько
часов дырявым носкам гения, так вкусно и сытно кормившую своего
высокоталантливого и бесполезного мужа.
Потерял обоих пасынков, потерял дом и все имущество...
И 69 тысяч карточек, выверенных, рассортированных, перепечатанных.
Гестаповцы забрали картотеку при обыске и увезли неведомо куда. Может
быть, уничтожили сразу, а может быть, позже - когда жгли документы перед
капитуляцией. Дважды война сводила на нет всю работу Жерома. В 28 лет он
начал с самого начала. Начинать в третий раз в 54 года? Поздновато! Он
потерял здоровье и потерял мужество. А немцы говорят: "Mut verlohren,
alles verlohren" - "Потерять мужество - потерять все".
Жером умер в феврале 1948 года в больнице для бедных. Медицинское
заключение гласило: "Смерть от упадка сердечной деятельности в результате
двустороннего воспаления и отека легких". Отмечалась и слабая
сопротивляемость организма, как следствие общего истощения.
Конечно, низкая сопротивляемость. Жить было незачем, вот и не
сопротивлялся.
Подобно Аникееву, и второй основатель темпорологии умер в безвестности
в больнице для бедных. Умер в безвестности, потому что и он опередил свое
время, высказал новые идеи раньше, чем они понадобились миру.
Но положение изменилось вскоре.
В начале XX столетия представлялось, что планета наша беспредельна,
пустынна, просторна. А в середине века спутник облетел всю ее за полтора
часа. Крошечный оказался шарик. И стало наглядным, что надо на нем
уживаться, разумно приспосабливая тесную квартирку для нужд всего
человечества. Природу переделывать! И мысль о переделке времени уже не
выглядела нелепой.
Оказалось, что можно и всю жизнь уничтожить атомным взрывом. Слово
"взрыв" стало модным. Заговорили о демографическом взрыве, экологическом
взрыве... и о взрыве информационном. Шло наводнение книг, типографский
потоп. Разбираться было все труднее. Труднее разыскать отчет об опытах,
чем повторить их. Специалисты захлебывались в потопе информации...
А некоторые заговорили о том, что потопа информации в сущности нет,
есть потоп печатного словоблудия.
В том числе заговорил об этом лохматый и взъерошенный профессор из вены
Бруно Яккерт.
Случилось так, что этот Яккерт в свое время знал Жерома, был соседом на
лагерных нарах. И он извлек из своей шишковатой головы воспоминания о
Жероме, о его наставлениях читателю, и всеобъемлющую науку омнеологию, не
нужную до войны, и таблицы, и таблицу третью, от которой пошла наука о
времени.
4. ВЫВОД (БРУНО ЯККЕРТ)
- Своей головой думайте, своей собственной!
Крутолобый, взъерошенный, лохматый, с растрепанной бородой, сбычившись,
смотрит на нас с портрета сердитый старик.
Бруно Яккерт, австрийский физик, четвертый в ряду создателей
темпорологии.
Вот так он стоял на кафедре, наклонив голову, словно сейчас готовый
ринуться в бой, сердито глядел на студентов поверх очков, покрикивал
раздраженным голосом:
- Своей головой думайте, своей!
С виду боец, он и был в жизни бойцом, острым полемистом, язвительным и
находчивым, грозой неповоротливых ретроградов, сонно пережевывающих
достижения предыдущего века.
Воинственность была в духе эпохи (не в науке, к сожалению). Гитлер был
современником и соотечественником Яккерта, а воинственные ровесники
Яккерта, нацепив стальные каски, шагали по дорогам Европы, горланя песни,
убивая и не думая, поскольку фюрер взялся думать за всех.
Но Яккерт был из тех, кто думает своей головой. В результате его
однокашники, не утруждая головы, упивались награбленным шампанским, а сам
он за колючей проволокой разгребал лопатой болотную жижу.
Семь лет, всю свою молодость, провел он в тюрьмах и лагерях. Работал
наравне с военнопленными русскими, сербами, чехами, голландцами,
французами... В каком-то лагере лежал на нарах рядом с французским
библиотекарем Жеромом, услышал рассказы (вечера долги в бараках) о
выжимании воды из книг, о сухом веществе фактов и о том, что факты обещают
великую власть над природой... над временем даже.
Впрочем, историки науки спорят, сам ли Жером высказал идею управления
временем. Возможно, он говорил о таблицах вообще, а таблицу времени
составил Яккерт.
Ведь карточки погибли, таблицы погибли, расчеты погибли. Остались
только общие идеи в голове соседа по нарам.
Он вспомнил о них не сразу. Вспомнил лет пятнадцать спустя, уже будучи
профессором физики в университете в Граце. Студентов надо было направить:
дать литературу и научить читать, потому что литературы было море. Вот
тогда и всплыло жеромовское: "Друг мой, а для чего ты учишься, собственно
говоря? Хочешь все знать или все понять?"
Молодой (в ту пору еще молодой) профессор физики Яккерт считал, что
студентов надо учить пониманию. Чтобы зубрили меньше, думали больше.
Он вспомнил о Жероме вторично, когда, будучи уже солидным профессором
со стажем, принимал участие в консультациях. Мы уже говорили, что это была
эпоха засилья специалистов, знатоков узкого вопроса. Про них говорили
язвительно, что "они знают все ни о чем". Но эти глубокие знатоки
терялись, когда надо было решать что-то объемное, например, проблему
использования всех вод Дуная, проблему чистоты атмосферы над всей
Европой...
И всплыли в памяти всеобъемлющие омнеологические таблицы Жерома.
В том числе и третья. Она нужна нам, мы ее приведем с примечаниями
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг