Когда v равняется с, знаменатель превращается в ноль, а все выражение
стремится к бесконечности. Благодаря этому с ростом скорости к
бесконечности стремится масса, а время - тоже к бесконечности, замедляясь
постепенно.
Корень сравнительно сложен и выглядит искусственно. Вот Чезаре и
предложил рассмотреть другие выражения. Может быть, не в нашем мире, а в
иных, или в прошлом, сто миллиардов лет назад, вместо минуса под корнем
стоял плюс:
ш1/(1 + v^2/c^2)
А получится это, если в том мире скорость мнимая и квадрат ее -
величина отрицательная. Тогда с ростом той условной скорости масса не
росла, а уменьшалась бы и время не замедлялось, оно ускорялось бы.
Фраскатти рассмотрел еще несколько "миров". Он заметил также, что в
мире замедленного времени (т.е. нашем) и в его противоположности -
мнимомире время неоднородно, оно плавно изменяется в зависимости от
скорости. Правомерно назвать оба мира - мирами плавнополосного времени.
Ускорение и есть переход с одной полосы на другую. Становится понятной
квадратная секунда, которая так мучает школьников в формулах. Ускорение -
как бы второе измерение времени. Можно говорить о площади времени, вывести
формулы этих площадей. Например, в антимире Фраскатти площадь эта
треугольная.
Фраскатти открыл свой зеркальный мир на кончике пера и не задавался
вопросом, существует ли он на самом деле. Может быть, это некое
Зазеркалье, изнанка атомов, а может быть - абстрактная величина. Ясности
не было, и она казалась необязательной. Ведь Фраскатти был воспитан
новейшей физикой XX века, где уравнения предшествовали реальным фактам,
казались важнее фактов. Главное, есть красивое уравнение. Что-нибудь оно
да означает.
Пока властвовал Король Опыт, отношение было иное. В XIX веке, когда
Лобачевский выступил со своими математическими идеями, его сочли чуть ли
не сумасшедшим, придурковатым по меньшей мере. XIX век уважал только
пробирку, XX был благосклонен к математическим фантазиям. Фраскатти
выступил своевременно. Нет, пожалуй, опоздал года на два-три.
Квантовая Мекка доживала последние дни. Европа готовилась ко второй
мировой войне. Европейское содружество ученых развалилось. Италия накрепко
связалась с Гитлером... и начала вводить, между прочим, гитлеровские
антисемитские законы. Отец-то Чезаре был чистокровным итальянцем, но имел
неосторожность жениться на еврейке.
Чезаре получил телеграмму, что ему не стоит возвращаться в Неаполь.
Годы скитаний. Десятилетия борьбы за кров и хлеб. Дания, Швеция,
Англия, потом Соединенные Штаты. Чужие страны вовсе не торопились на
помощь к эмигрантам. Бедняков не впускали, пробравшихся высылали,
поселившимся не давали работы. Только года через четыре, пробившись к
своему соотечественнику Ферми, Чезаре получил работу по специальности,
видимо, связанную с "проектом Манхэттен" - с атомной бомбой.
Середина жизни Фраскатти не представляет особенного интереса. Биографы
обычно пересказывают ее скороговоркой. Постепенно он стал благополучным
американским профессором (итальянского происхождения), купил в рассрочку
коттедж. Женился на Джульетте Пуччи, американке итальянского
происхождения. В ту пору в Штатах, очень внимательно относились к
происхождению. Существовала иерархия наций, и итальянцы - "даго" -
принадлежали не к элите. Женитьба на соотечественнице избавляла от лишней
грызни в доме. Жена Фраскатти была домовита, умела вкусно готовить, была
сентиментальна, криклива, но уважала мужа и, ничего не понимая в
математике, не мешала ему витать в мире безупречной неоспоримости. Она
родила мужу трех дочерей, вырастила их скромными и домовитыми, уберегла от
соблазнов, от хиппи и хотроддеров, выдала замуж: одну на Аляску, одну - в
Техас, а младшую - даже в Италию. И умерла, выполнив свой долг на Земле,
так и не узнав, что была женой великого ученого. Оставила ему, одинокому,
стареющему, сутуловатому и грустноглазому, одну математику в утешение.
О работах его рассказывать трудно и даже невозможно. Трудно, поскольку
автору никак не удается простыми словами объяснить всю важность
интегрально-дифференциального уравнения с семью переменными, корни
которого никак не удавалось взять, пока Фраскатти не дал удивительно
изящное решение, по красоте сравнимое с лучшими достижениями Эйлера. И
невозможно рассказать, потому что многие из этих уравнений ложились в
папки с грифом "секретно" и "совершенно секретно". Да, Фраскатти работал
по заданиям военного ведомства. Да, он работал на войну. А кто тогда в США
не работал на войну? Даже женщины, корчась в родовых муках, работали на
войну: солдат рожали.
К счастью, атомная война не состоялась. Удалось предотвратить.
Попутно Фраскатти публиковал в математических журналах статьи,
развивающие его любимую тему: варианты физических антимиров. Работы не
вызывали возражений, потому что математически они были безупречны, и еще
потому, что не имели отношения к практике; не задевали интересов ни
единого фабриканта. О трудах Фраскатти знали специалисты, узкий круг
физико-математиков - и тоже относились без интереса, но с должным
почтением. Известно было, что есть такой профессор, продолжающий линию
Лобачевского и Римана, солидный, умеренный, умеренно талантливый, пожилой,
ничего не обещающий. И сам Фраскатти ничего не ждал от будущего, хлопотал
уже о пенсии, написал завещание, имущество распределил между дочерьми.
И тогда пришла слева.
Шумная, блестящая, мишурная, с барабанным боем, принятым в Америке
прошлого века, с портретами на первой полосе, фотографиями дочерей на
пляже, внуков в ванночке, с репортерами, хватающими за рукав, со статьями
о развлечениях Фраскатти, о его игре на гитаре, о пеним неаполитанских
песен, о том, что он не стрижется и не носит галстуков, о том, что сам
себе готовит спагетти. Посыпались мешками письма просителей, предложения
вдов и экзальтированных девиц, прожекты шизофреников, угрозы вымогателей.
Гангстеры обратили на него внимание, пытались выкрасть техасских внуков. И
какая-то психопатка стреляла в него (не попала!), крича, что всех ученых
надо перебить, пока они не загубили мир.
И все это произошло потому, что удалось доказать, что зеркальный мир
Фраскатти действительно существует. И время в нем ускоряется.
Доказали это другие люди; о них пойдет речь в следующих главах. Но одни
из них уже умерли, а другие благородно ссылались на формулы Фраскатти. Что
же касается Аникеева, на Западе основателем темпорологии его не
признавали, даже когда и упоминали о нем. Выше говорилось уже, что XX век
почитал выше всего высшую математику. Аникеев же был логиком,
рассуждателем, натурфилософом в сущности. Натурфилософию XX век не считал
наукой. Это мы в XXI веке изменили к ней отношение.
Слава Фраскатти ширилась с каждым днем. Рядовые американцы не очень
понимали, что такое зеркальный мир, но все подряд знали, что миры
открывает Фраскатти. По данным института общественного мнения, Фраскатти
считали первым ученым мира из числа живущих. Даже непонятная
таинственность невнятных формул привлекала обывателя. Этакое колдовство,
расчеты-пересчеты, а из них рождаются миры.
И тысячи обывателей писали столпу Разума письма с просьбой указать им
дорогу, просили дать советы: научные, житейские, экономические, моральные.
Следует сказать, что Фраскатти с достоинством нес свои новые
обязанности оракула. Он понял, что слово его приобрело вес, и не стал
размениваться на мелочи. Рекламу не поддерживал, попусту не высказывался,
настойчиво и вдумчиво выступал за мир, за разрядку, за переговоры, за
терпимость, за равенство, за помощь многолюдным, слаборазвитым,
развивающимся, голодным странам, за хлеб для голодных, лечение для
больных, учение для неграмотных. И не жалел времени на выступления в
комиссиях и комитетах, хотя больше всего ему хотелось сидеть в тихой
комнате, наслаждаясь безупречной красотой чисел и кривых, выражающих все
на свете.
К сожалению, была и капля дегтя в бочке меда его поздней славы. Да,
признание пришло к нему; не ко всякому, кто заслужил признание, оно
приходит при жизни. Да, в старости он получил заслуженные награды... за
открытие 19-летнего юнца. Но все-таки обидно, что самое главное ты сделал,
будучи юнцом. А что лотом? Прибавлял, пожинал. В сущности, ты мог бы и
умереть тогда в Копенгагене, ничего не убавив от биографии.
И Фраскатти все старался превзойти самого себя, победить юного Чезаре
глубиной и размахом. Все свободное время он посвящал грандиознейшей работе
- составлял уравнения всевозможных миров и мнимых миров, сводил эти
уравнения воедино и искал общие алгоритмы и алгоритмы алгоритмов, чтобы
дать уравнение уравнений, формулы всех возможных миров, которые можно было
бы открыть в будущем.
Он посвятил этой работе три десятка лет, всю свою старость, но так и не
довел до конца. Вероятнее всего, ее и нельзя довести до конца. Если мир
бесконечен, свойства его бесконечно разнообразны, варианты бесчисленны. А
бесчисленные варианты не уложить в ограниченные уравнения.
Впрочем, как большинство физиков XX века, Фраскатти не считал Вселенную
бесконечной.
Возможно, что и другие миры, описанные им, еще будут открыты, так же
как предугаданный им мир с мнимой скоростью, где время течет быстрее.
3. ФАКТЫ (ВИНСЕНТ ЖЕРОМ)
Нельзя объять необъятное. Истина эта тривиальна, общепринята,
общепризнана и закреплена афоризмом Козьмы Пруткова: "Плюнь тому в глаза,
кто скажет, что можно обнять необъятное!".
Но хочется.
Разве не пытался объять всю природу Аристотель в своей "Физике" и
"Метафизике"?
Правда, тогда наука была в младенческом возрасте, ростом невелика.
Возможно, и мог ее изложить один человек.
А Гумбольдт со своим многотомным "Космосом"?
Но труд этот имел значение только в свою эпоху, для нас утратил
интерес.
А Бокль?
19-летний юноша, богатый и обеспеченный, увлекается историей. И решает
написать историю всего человечества.
Двадцать лет терпеливо и трудолюбиво он собирает материалы. Ворох
сведений, груды выписок, горы папок. Нет им конца.
Полжизни прошло в перелистывании страниц. Когда-то нужно подводить
итоги. Бокль выпускает всего два первых тома: "История цивилизации в
Англии". Всего два тома, но сказано новое слово в истории. До той поры
история была хроникой полководцев и королей. Бокль заговорил о влиянии
природы и экономики на судьбы народов.
И умер надорвавшись. Сил не хватило на продолжение. Казалось бы,
подтвердил истину: "необъятного не обнять".
- Ничего не поделаешь, обнять-то надо, - говорил Жером.
Он был гостеприимен и общителен, любил застольные беседы без возлияний,
но больше расспрашивал, чем рассказывал. Умел спросить. Охотно заводил
знакомства на улицах, в бистро и в метро, умел вызвать собеседника на
откровенность, выслушивал с жадностью и... расставался. У него были тысячи
знакомых, друзей не было совсем. Для дружбы нужно сердечное сочувствие, а
у Жерома было только любопытство. Раскусив человека, он терял к нему
интерес.
- Не человек, а соковыжималка, - сказал о нем один из учеников. -
Душевыжималка!
Он научился читать с четырех лет и с той поры читал везде. Читал в
рабочее время, читал за едой и после еды, читал на сон грядущий, читал
всегда, если не с кем было говорить. Любил книги? Можно ли сказать, что
доменная печь любит руду, а жернова - зерно? Жером пожирал книги,
перемалывал, соки выжимал.
Они были почти современниками с Аникеевым - Жером моложе на восемь лет.
Оба жадные читатели, но какая разница в чтении! Для Аникеева книга -
светоч жизни, книга - отрада, книга - родник в пустыне. Он пьет знания
восторженно и благоговейно, ищет книги, бережет, перечитывает по многу
раз, обдумывает каждую строчку. Для Аникеева книга - драгоценный оазис в
пыльной пустыне жизни. Жером живет в иных условиях. Он библиотекарь в
университете. Вокруг море книг, и главное - не захлебнуться, не
наглотаться воды. И Жером умеет плавать в море, умеет дегустировать книгу,
не читая, выловить суть, даже понять, что читать не стоит.
Не жаждущий, а гурман.
- Это граф выучил меня читать так, - рассказывал Жером.
Имеется в виду знатный граф Де ля Тур, владелец обширных поместий во
французской и немецкой Лотарингии по обе стороны границы. Ему
рекомендовали в качестве хранителя книг 16-летнего Винсента, сына местного
учителя, уже проглотившего все книги лицейской и городской читальни.
Подавая это как благодеяние, либеральный граф разрешил юнцу
пользоваться своей личной библиотекой. На самом деле граф был скуп и
расчетлив. Он хотел продать большую часть библиотеки, но так, чтобы она не
утратила ценности. Нужно было отобрать книги, дублирующие Друг друга,
оценить их по содержанию. Именно эта задача и была возложена на
бесплатного хранителя. В первый же вечер граф потребовал отчет: что
Винсент успел прочесть? О чем сказано в книге? Где еще сказано то же
самое? Где сказано лучше?
Приходилось читать много, читать быстро, читать подряд однотемное и
сравнивать. Юноша увидел, что-книги повторяют друг друга. От одного автора
к другому кочуют те же факты, те же примеры, те же иллюстрации, нередко -
те же мысли. Море воды, а рыбы скудновато.
- Не так много фактов добыто наукой, - говорил он позже, противореча
всему ученому миру. - Планет всего девять, элементов - 92 и состоят они
всего из трех частиц. Мнений много, это верно. На каждый факт сорок
теорий.
И постепенно возникло у Жерома желание составить картотеку фактов,
выловить их, выжимая воду из книг.
Цель жизни была сформулирована в 19-летнем возрасте, как у Бокля.
Был составлен список наук, план чтения, форма карточек, программа на
всю жизнь. И что самое удивительное, человек не отступил от этой
программы.
Пальцы проворно перелистывали страницы - до тысячи в сутки. В среднем
заполнялось десять карточек, в год - тысячи три. Три тысячи весомых
фундаментальных фактов, кирпичей науки...
Окончив провинциальный лицей, Жером поступил в Парижский университет.
Был, вероятно, самым странным из студентов: самым жадным, самым
трудолюбивым и самым нерадивым. Посещал лекции на всех факультетах, читал
бездну книг, не сдавал экзамены почти нигде. Ему жалко было тратить время
на заучивание, прерывать увлекательную ловлю фактов. День без заполненной
карточки казался пустопорожним.
Жером так и не кончил университета, ушел со второго курса. Но жадный
потребитель книг стал своим в университетской библиотеке, там и устроился.
Он получал мизерную плату - едва хватало на кофе и булочку поутру, - но
имел возможность с утра до вечера и по вечерам сверхурочно перелопачивать
печатную руду, выбирал золотые крупинки фактов.
Радостна жизнь коллекционера. Он подобен золотоискателю, промывающему
золотоносный песок. Подобен скупцу, который может положить дублоны в
сундук, "в седьмой сундук, сундук еще неполным". И каждый день по дублону,
по пять, по десять...
Факты - вечная монета. Они не теряются, не стираются. Правда,
попадаются фальшивые, неполноценные. Но когда это выясняется, факт можно
заменить.
Жером был счастлив, хотя все считали его неудачником - в жизни и в
любви. Его кратковременные романы с гризетками, как правило, кончались
изменами. Девушки не слишком ценили вечного студента, который и угостить
не мог как следует.
Луиз - первая жена Жерома - бросила его, так и не сумев убедить, что
одеяльце для ребенка важнее картонных карточек. Потом появилась Эмма -
вдова с двумя мальчиками, пышная блондинка с сильно развитым материнским
чувством. Эмма включила мужа в свое сердце и свое хозяйство в качестве
третьего мальчика, самого безалаберного, окружила заботами, простила
неприличное безденежье и ученый эгоизм.
Впрочем, это было позже... после войны.
В августе 1914 года миллион немецких юношей в касках были посланы во
Францию, чтобы отнять нефранцузское Марокко, нефранцузскую Гвинею и еще
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг