руки. Стражи принялись рассматривать ножи, один попробовал укусить. И на
Земле некогда золото проверялось на зуб: чистое было мягче, металл с
примесью - тверже. Считая, что право на вход куплено, Свен раздвинул полы
шатра.
- Берегись! - отчаянно крикнул Юстус.
Стражи убедились, что им дано настоящее золото, и рассудили по-своему:
один нож - хорошо, сумка с золотом - лучше. И право же, не стоит впускать
богатея-чужака в шатер, чтобы его ограбили там. Лучше самим ограбить,
больше достанется. И один из стражей, тот, что пробовал золото на зуб,
размахнулся подаренным ножом... Юстус успел выкрикнуть: "Берегись!"
Сработал автоматизм опытного астронавта. Свен мгновенно нажал кнопку, поле
неприкасаемости замкнулось и поймало воина за руку, так же, как
четырехрога за хвост.
Свен оглянулся и не долго думая вошел в шатер, волоча за собой
ошеломленного стража. Против входа сидел на подушках очень толстый
гребневик, почти шарообразный - и пузатый и горбатый. Позже выяснилось,
что у здешних жителей жир откладывается и на спине, как у верблюдов.
И ему Свен протянул соблазнительные ножи. Тот выразил интерес. Но
вручить подарок было невозможно. Пойманный за руку воин опомнился,
старался вырваться, дергался, толкая могучего Свена. Мало того: свободной
рукой достал меч и тыкал теперь острием в пружинящее поле.
Свен показал на него обжоре, дескать, утихомирьте, иначе объясняться не
могу. Тот лениво потянулся к своему мечу... и с неожиданной точностью,
единым взмахом отсек пойманную руку своего же воина.
Юстус отвернулся, бледнея. Вот и первая косвенная жертва контакта. Но
что же делать? Не оповещать о предстоящей катастрофе? Больше будет жертв.
Вести переговоры иначе? Как именно? Неторопливо? Но время поджимает.
Свен между тем на мгновение выключил поле, и окровавленный обрубок
вывалился, пачкая ковер. "А мы на Земле прирастить сумели бы", - со
вздохом подумал Юстус. Свену же некогда было жалеть и сочувствовать. Он
кинул к ногам толстяка десяток золотых ножей и поспешно замкнул, поле.
Далее последовало повторение сценария: звездное небо на экране, ракета,
Свен, выходящий из ракеты, Свен в скафандре, сближение двух Лямбд...
И еще через полчаса Свен сообщил:
- Учитель, я обещал горы золота этому Чингисхану, и он готов лететь
куда угодно. Если прикажете, я привезу его, но будет ли толк, не знаю.
Чужие жизни для него ничто, спасать намерен только себя. И даже не это
главное. Во всем его племени не больше тысячи воинов. Племен таких в
степях сотни. Они не ладят, воюют, воруют друг у друга стада. Говорят на
разных наречиях. Чтобы объясниться, переходят на язык каких-то травоедов.
Видимо, имеются в виду земледельцы, возможно, они на более высокой ступени
развития. И если их язык - здешняя латынь, только они могут оповестить всю
планету. Я лечу к этим травоедам, учитель, куда-то на запад, за горы.
Из-за хребта сигналы не доходят. Так что не тревожьтесь, видеть меня вы не
будете.
Минут через десять экраны погасли. Тогда-то и начался в полной мере
мучительный труд бездействия: беспомощное ожидание.
Перелетая хребет, Свен повторил: "Вернусь к ночи, самое позднее - к
завтрашней ночи. Но если не вернусь, не рискуйте, учитель, не пытайтесь
меня выручать. Как-нибудь выкручусь. А не выкручусь - моя вина, моя беда.
Вы же должны сохранить себя, потому что наиглавнейшее - оповестить Землю.
А пока ждите".
И Юстус ждал.
Первый час он думал, какой молодец Свен. Перед отлетом выглядел вялым,
почти сонным. Но это был сон Ильи-Муромца - покой для накопления сил. Силы
пригодятся в действии, незачем растрачивать их на суету. И вот пружина
распрямилась. Прекрасно, что в разведке Свен. Сам Юстус не смог бы
действовать так энергично и инициативно. Он старик, ему каждый шаг
обдумать надо.
Но прошел час и второй; Свен ничего не сообщал о своей инициативе.
Юстус начал думать, что задача у Свена нелегкая. У земледельцев, вероятно,
большое государство, сотни тысяч, миллионы воинов, а у Свена всего лишь
тысяча лошадиных сил. Стало быть, тысяча лошадей может смять его. Свен
поднял в воздух одного четырехрога - две тонны, с двумя тоннами он
справился. Но тысяча лошадей - это тонн четыреста, тысяча людей - тонн
шестьдесят. И если Свена застанут врасплох... если навалятся скопом...
Кроме того, техника может и отказать, думал Юстус на четвертом часу.
Испортится "асушка", и Свен окажется без пищи. Откажет "неприкасаемость",
я Свен окажется без защиты. Притом же в чужой атмосфере каждый микроб
может ранить смертельно. Не было же времени для карантина, для
неторопливой проверки микроорганизмов.
На шестом часу, когда солнца А и В начали клониться к закату, Юстус
решил, что он имеет право не ждать в бездействии. Мало того: он не имеет
права ждать, он обязан снасти товарища. Жалко, что медлил, время тратил. К
сожалению, смеркается: в темноте безнадежно вести поиски. Но за ночь он
подготовится и вылетит на рассвете. Итак, надо подготовить скафандр,
проверить поле неприкасаемости, зарядить АС... И взять оружие, да, и
оружие. Нечего цацкаться с этими живодерами. Рогатых они убивают, чтобы
живот набить; руки отрубают друг другу просто так, для разговора, ножом
отвечают на подарок. Ну и пусть себе гибнут. Нельзя же спасать насильно.
Утром он вылетел, но тут же вернулся. Побоялся разминуться. И хорошо,
что вернулся. Экраны заговорили часов в десять.
- Учитель, я прилечу к вечеру. День выпросили у меня на сборы. Трое с
Реки - из страны так называемых травоедов - полководец, жрец - наблюдатель
звезд и еще один - наиглавнейший, Толкователь воли богов. Кроме того,
вождь-охотник и вождь-скотовод. Хватит пятерых?
Миниатюрные, не больше жука, ползуны, монотонно гудя, обматывали
звонкой, почти прозрачной ленточкой пальцы ног, пятки, щиколотки.
Гребнеголовые тоиты (Тойрх, Тойихх, Той или Тойтл - так называли свой мир
земледельцы) внимательно смотрели на отбывающих: верховный жрец с показным
презрением, Клактл со сдержанным любопытством, полководец с недоверием и
опаской, скотовод с самодовольной уверенностью хитреца. Этот был уверен,
что его обманывают, но все равно он сам всех перехитрит. А первая пара
полулежала на тугих струях воздушной перины: вождь охотников - тот, что
угощал Свена мозгом быка, фаталистически спокойный, раз и навсегда
запретивший себе удивляться, и рядом с ним - Юстус. Ничего не поделаешь,
приходилось возвращаться на Землю. Контакты оказались важнее
астрономических наблюдений, а в контактах Свен был сильнее старого
ученого.
- Но все-таки, учитель, - спросил Свен, когда жуки уже замотали плечи
старика. - Все-таки, на что вы надеетесь? В стране земледельцев около
миллиона жителей, на планете - миллионов двадцать. Мы же с вами знаем
уровень земной техники. Вы думаете, что можно вывезти двадцать миллионов
до восемнадцатого июля?
Юстус вздохнул тяжело:
- Я знаю уровень земной техники, Свен. Я знаю, что через установку МЗТ
можно пропустить тысячу тоитов, не больше. Честно говоря, я надеюсь только
на Темпоград. На тринадцатое число было назначено открытие. Если оно
задержалось, не представляю, чем может помочь Земля.
4. ДЕТСТВО ГЕРОЯ. Год 2080-й и последующие
Пора познакомиться с главным героем.
Вот анкетные данные: фамилия - Январцев, имя - Лев, по матери -
Мальвинич, в соответствии с галантным и, в сущности, справедливым обычаем
третьего тысячелетия - называть при знакомстве имя матери, а не отца. Год
рождения - 2080-й, месяц не имеет значения для повествования, место
рождения - Москва на планете Земля. Краткая характеристика: "У окна
стоящий". Так озаглавил свою книгу первый биограф Льва Январцева - его
школьный учитель Б.Силин.
В послесловии к этой книге написано:
"Все мы, пассажиры в Поезде Времени, - временные пассажиры, до конечной
станции не доезжает никто. Где-то на промежуточном полустанке мать вносит
нас в вагон, завернув в пеленки; несколько десятков лет спустя, тоже на
случайном полустанке, осыпав бесполезными цветами, нас выносят из поезда
вперед ногами. Вносят всех, выносят всех, но в пути люди ведут себя
по-разному. Одни дремлют всю дорогу на верхней полке, довольные, что их не
тревожат. Другие жуют и жуют, разложив домашнюю снедь: пирожки, вареных
цыплят, помидоры, бутерброды, крутые яйца. Третьи выскакивают на каждой
станции, несутся, сбивая всех с ног, на вокзал, с гордостью приносят
свежие журналы, или ведра с яблоками, или местные сувениры. Четвертых
интересуют только соседи - они флиртуют, откровенничают, выслушивают
откровенности. Пятые вообще не замечают ничего: сидят молча, уткнувшись в
свои бумаги, как будто и не едут никуда, как будто и людей нет рядом: день
в поезде для них - очередной рабочий день.
Январцев же принадлежал к шестым, стоящим у окошка. Шестых в пути
интересует путь. Приклеив лоб к стеклу, они стоят и стоят у окошка,
провожая глазами дома и рощи, ловят названия станций, сверяют с
путеводителем, прикидывают, далеко ли до ближайшего города, и гадают, как
он выглядит. Скосив глаза, высматривают километровые столбы, прикидывают,
с какой скоростью идет поезд. Казалось, какая разница: 720-й километр или
721-й? Лес там, и лес тут, мокрые осины, густой болиголов в прогалинах. Но
"стоящих у окошка" увлекает самый процесс продвижения, им хочется
заглянуть за горизонт, их волнует ожидание перемен. И иногда дорога (Поезд
Времени) вознаграждает их долготерпение. За однообразными лесами
открывается степной простор, за однообразными степями - город, за городом
- села с садами, а там и море, там и горы, каждая неповторима: горы
никогда не бывают однообразными. А за горами... Уж за горами откроется
что-то особенное.
Автор опасается, что вся эта книга написана для "стоящих у окошка". А
почему бы нет? Разве нет среди читателей таких, как Лев?
Это мать выбрала ему такое грозное имя - Лев. Сама она была
миниатюрной, хрупкой женщиной, болезненной, нуждавшейся в опеке. С юных
лет искала, к кому бы прислониться, какой дуб обвить руками. И так ей
хотелось, чтобы сын ее был могучим, властным, всепокоряющим. Лев! Царь
зверей, как говаривали в старину.
Ребенок родился полновесным, рос здоровым, спокойным. Много спал,
плакал в меру, развивался нормально. В два месяца следил глазами за мамой,
в шесть - садился, в девять - уверенно стоял и тряс кроватку так
энергично, что она выезжала на середину комнаты. Потом произнес "мама",
потом "дай" ("на" пришло гораздо позже). И начал овладевать лингвистикой
со всей ее логикой и алогичными исключениями, делая умилительные ошибки, о
которых мать оповещала с восхищением всех своих подруг.
Предыдущие поколения много спорили, как надо растить ребенка: в семье
или в обществе ровесников? Что важнее для воспитания: материнская
самоотверженная любовь или коллектив равноправных товарищей под
наблюдением опытного педагога? Были крайние "материнцы", предлагавшие все
обучение сделать домашним, телевизионным. Были крайние "ефремовцы",
годовалых детишек определявшие в интернаты, настаивавшие, чтобы
чадолюбивых мам ссылали в резервации жизни прошлого века. В конце концов
была найдена оптимальная пропорция для каждого возраста. Малыши покидали
маму на два-три часа, старшеклассники - на недели и месяцы.
Как и в предыдущем тысячелетии.
Три года было Левушке, когда заплаканная, перепудренная, истерически
всхлипывающая мать отвела его впервые в детский сад. Он ужился с ребятами,
не конфликтовал, не дрался. В характере у Льва не оказалось ничего
львиного, наоборот, неумеренная уступчивость. Он никого не обижал, не
дразнил, игрушек не отнимал; если отнимали у него, отдавал не споря, легко
находил себе другое занятие. Было это не от особенного благородства, не от
врожденной доброты, а скорее от нежелания и неумения спорить, отстаивать
себя. Уступать было легче, чем бороться. Был только один случай, когда
уступка огорчила его. Малыш, на год моложе, отнял у Льва велосипед, да еще
надавал ему пинков. Лев разревелся.
- Да ты бы дал ему сдачи, - сказала воспитательница, утешая.
- У меня не было сда-а-ци, - всхлипывал обиженный.
Вообще он предпочитал общество взрослых. Ухватив за палец свободную
няньку, садился рядом и задавал вопросы, глубокомысленные и наивные.
Подсчитано, что средний ребенок четыреста раз в день произносит слово
"почему?". Лев превосходил эту норму втрое, а иногда и впятеро.
- А зацеммм? - тянул он задумчиво.
Лев был неуклюж, бежал неохотно и медленно. Взрослые все старались
втянуть его в игры, но маленький Лев уклонялся при первой возможности. В
душе он был очень самолюбив, даже ущемление самолюбив. Проигрывать не
хотелось, а выиграть он не надеялся, и Лев предпочитал не играть совсем.
Проводил время с "большими", чье превосходство было очевидно, закономерно
и потому не задевало. Если же взрослые отсылали его, садился на корточки в
углу и погружался в размышления.
- О чем ты думаешь? - спросила его, шестилетнего, одна из
воспитательниц. Она опасалась, что за этим глубокомысленным видом прячется
ленивая праздность ума.
- О словах, - ответил Левушка, почти как Гамлет. - "Потолок" - он,
"стена" - она. Есть слова-дяди и слова-тети. А зачем "окно" - оно? Разве
были люди такие - не дяди и не тети?
Шесть лет было этому философу лингвистики.
- Не было таких людей, - сказала озадаченная воспитательница. - Ты еще
маленький, не поймешь. Когда в школу пойдешь, объяснят. Нечего сидеть
сиднем. Пошли в прятки играть.
Мальчик не протестовал, поплелся за ней нехотя.
Но полчаса спустя, когда ошалелая от визга и беготни детишек
воспитательница спохватилась, Левушки не оказалось среди играющих. Не без
труда его обнаружили в шкафу.
- Я лучше всех спрятался, - доказывал он. - Меня никто не нашел.
- Но так не играют.
- Я не умею играть.
- Научиться надо.
- Я не умею научиться.
Позже, уже в школьные годы, нашлась игра, которую Лев полюбил, -
шахматы. Тут ему удавалось побеждать, это подстегивало интерес. Ему
нравилось рассуждать и рассчитывать: "Я пойду так, он ответит так, здесь
позиция усилится, здесь ослабеет, и тогда я его прижму так..." Года три
мальчик самозабвенно играл в шахматы, носил в кармане магнитную доску с
прилипающими фигурами, разбирал позиции, участвовал в районных турнирах,
призы получал. Опять забеспокоились воспитатели (уже мужчины), не слишком
ли увлечен парень, не одностороннее ли получается развитие. И вдруг как
отрезало. Лев остыл, забросил шахматы, потерял всякий интерес к игре.
- А как же общегородской турнир? - спросил наставник. - Где же у тебя
чувство ответственности?
- Игра же, - возразил Лев. - Все нарочито. Король ходит на один ход,
пешки только вперед, слоны - по диагонали. В жизни так не бывает.
- Очень разбрасываешься ты, Лев, - упрекнул его наставник. - Взялся за
шахматы, держись, совершенствуйся.
- Но ведь это игра, - возразил мальчик. - Это не подарок.
- И что же ты собираешься подарить?
Здесь для читателей XX века требуется пояснение.
"Подарить" на языках третьего тысячелетия означало создать, придумать,
найти что-то особенное. Непростая воспитательная проблема заключалась в
этом "дарить".
Во всех прошлых веках "работать" было неотделимо от "заработать". "В
поте лица будешь зарабатывать свой хлеб", - сказал бог Адаму. Связь между
"даю" и "беру" была зрима, измерялась количественно - денежными знаками.
Но когда рос Лев, люди получали все по потребности, давали же по-разному,
кто больше, кто меньше. Теоретически, если совесть позволяла, могли бы и
ничего не давать.
Совесть и должны были пробудить воспитатели. Ведь детишки-то рождались
без сознательности, с одним только звериным "дай-дай". Вот и нужно было
научить их дарить свой труд безвозмездно, удовольствие находить в
одаривании.
Девочкам идея подарка давалась легче. Будущие матери самой природой
были подготовлены к тому, чтобы дарить себя детям. Нормальную маму не надо
убеждать на совесть заботиться о ребенке. Но встрепанным озорникам,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг