За работой часы (и биомесяцы) летят быстро. Президент уточнял планы, а
в Подмосковье между тем день сменился тихим вечером, комары полютовали и
сели в траву, звезды проклюнулись на неохотно темнеющем небе; потом восток
стал сереть, светлеть, розоветь; разрумянились облака, и застоявшиеся
станки в типографии начали хлопать плоской своей пастью, прикусывая полосу
за полосой.
И неожиданно, долгожданное тоже приходит неожиданно, секретарша
положила на стол президенту газету с шапкой на третьей полосе: "А ваше
мнение?"
Полоса открывалась статьей Л.Январцева "Вширь или вглубь?". Но были и
еще три статьи. Газета проявила оперативность: за ночь организовала три
интервью - с крупным инженером-строителем, с крупным экономистом, а также
и с литератором - с поэтом Олегом Русановым.
Все трое возражали президенту Темпограда.
Инженер считал, что всемирная теградизация непомерно фантастична.
Первый Т-град проектировался десять лет, сооружался три года. Чтобы
уменьшить все города Земли, потребуются тысячелетия. На такой срок незачем
загадывать.
Подобные возражения Январцев предвидел, заготовил и ответ. Технику для
миниатюризации должны готовить не только в Большом мире, но прежде всего в
Т-городах. Но тысяча темпоградских лет - это всего лишь три земных года.
Так что не надо откладывать размышления для будущих поколений. Президент
знал, сколько новых идей у него самого появилось за одну только московскую
ночь с 28-го на 29 июня.
По мнению экономиста, Т-города не могли решить демографическую
проблему. Да, территория городов будет сокращаться, но время-то ускорится.
В результате в данной области, в данной стране темп роста населения не
замедлится. Если перенаселение ожидалось через сто лет, оно и придет через
сто лет - земных.
И это возражение президент предвидел, обдумал контрвозражение. Да,
выигрыша здесь вроде бы нет, но только с точки зрения стороннего
наблюдателя, какого-нибудь марсианина. Это для него пройдет сто лет, а в
Т-городах пройдет сто веков, а в Т-городах второго порядка - десять тысяч
веков. Жители Земли получат сотни и тысячи веков беспрепятственного
развития. У них сменятся тысячи и тысячи поколений, прежде чем понадобится
искать другой путь развития. Есть время придумать.
"Теградизация или деградация?" - так называлась статья известного нам
Олега Русанова.
Начиналась она сочным описанием раннего утра: щебет пташек в полутьме,
косые лучи солнца, сверканье янтарных и бирюзовых росинок на листве. К
сожалению, невозможно привести целиком это введение, поскольку
литературный стиль конца XXI века с его многочисленными эсперантизмами и
грамматическими упрощениями нам показался бы рубленым, невнятным и просто
малограмотным. Приходится переводить, как и всюду в этой книге, на язык XX
века.
"И вот, представьте себе, - писал поэт, - нашелся человек, который
хочет отнять у нас всю эту красоту. Люди, братья, прощайтесь с ночью и
утром, с восходами и закатами, со смолистыми борами, плеском морских волн
и величием гор. Отныне вас поселят в затхлых клетках под мутным куполом,
вы будете дышать безвкусным воздухом, пропущенным через десяток фильтров,
купаться в отфильтрованной не очень мокрой воде, питаться безвкусной
смесью белково-витаминных ингредиентов. Вы будете сидеть в душных комнатах
до полного обалдения пять или десять лет, все лучшие годы, а потом вас
выпустят на природу по графику, как получится - поздней осенью, или в
весеннюю распутицу, или в самый мороз, выпустят в дикие дебри утомленных,
изнеженных, неприспособленных, чтобы, испугавшись свежего воздуха, вы,
простуженные, опрометью бежали добровольно в свои казематы и тут же, как
дети, садились за парты, потому что, пока вы мокли и мерзли, прошло
двадцать, пятьдесят или сто лет, жизнь ушла вперед, и все ваши знания не
стоят ничего. И вы будете лихорадочно переучиваться, опять работать до
обалдения, обалдевши, выскакивать на мороз или слякоть, чтобы еще раз
потерять здоровье и опыт.
Для чего же такие мученья, люди? Во имя прогресса, оказывается. Но что
же такое этот пресловутый прогресс, которому нас заставляют молиться уже
три столетия со времен Уатта и Ползунова? Поэт сказал: "Все прогрессы
реакционны, если рушится человек". Но человек, оторванный от природы,
рушится. Рушится его здоровье, рушится духовное "я", потому что без
природы не будет искусства; цветы не расцветают в чахлых комнатах и не
расцветают художники. Человек расчеловечивается, если ему оставлено только
одно: ученье и переучивание. Да и ученье-то однобокое: техницизированное,
дистиллированное.
Признаюсь, в свое время я без всякого интереса встретил сообщение о
торжественном открытии Темпограда, не восторгался, читая ликующие депеши о
вивисекциях над людьми и временем. Но сейчас я удовлетворен, я очень
доволен проделанным опытом. Опыт показал, что психика людей, вырванных из
нормальной обстановки, не может оставаться нормальной. Темпоград
существует всего полтора месяца и уже породил людоедскую, не боюсь этого
определения, людоедскую идею. Арифмометр, созданный для срочных подсчетов,
вообразил, что все мы обязаны стать арифмометрами. Угроза высказана вслух,
и вывод можно сделать - естественный и единственно разумный: опасный опыт
следует прекратить немедленно, Т-град закрыть завтра же, лучше - сегодня,
проекты его уничтожить и в архивах не хранить копии..."
Под всем этим стояло:
"...Оставляя на совести авторов полемическую запальчивость, редакция
просит внимательно отнестись..." и т.д.
Президент привстал, приложив руку к сердцу. Красные пятна выступили на
его щеках.
- Какая дремучая тупость! Какая безнадежная леность мысли! Я должен
ехать туда... завтра... сейчас... сию секунду...
Он сделал шаг-другой к двери. Послышался стук... Что-то тяжелое
свалилось на пол.
- Что с вами? Что с вами? Доктора скорее! Президент умирает!
Крик секретарши раздражал. Болела голова и лицо... Президент провел
рукой по лицу, увидел свою ладонь, алую от крови... и потолок почему-то
над ладонью.
- Не кричите, - прошептал он. - Жив я... пока что...
21. В НОРМАЛЬНОМ ВРЕМЕНИ. 29 июня
Президент Январцев прибыл в Большой мир 29 июня около семи утра.
Роковую газету он получил в пять часов ровно и два часа после этого -
темпоградский месяц - вылежал в больнице. Лежал на спине, лежал на правом
боку, - на левый не поворачивался, чтобы сердце не утомлять, - тупо
смотрел на узоры обоев и думал, думал, думал...
Все об одном: почему мир не понял его?
Именно целый мир, а не один только поэт Русанов, заносчивый мастер
словес. Ведь и инженер и экономист, хотя и высказывались в сдержанном
тоне, тоже подыскивали возражения. В сущности, и газета косвенно
поддержала оппонентов, поставив их расплывчатые рассуждения на одну доску
с обоснованным расчетом президента Январцева, объявив цифры и болтовню
равноправными в дискуссии.
Может быть, такова позиция и Академии Времени? Почему Ван Тромп и
другие уклонились от выступления? Почему из всей семерки высказался только
Русанов? Значит, прочие согласны?
- Потому что они отстали, - говорил себе президент. - Для них основание
Темпограда - наипоследнейшее достижение науки, а у нас прошло пятьдесят
рабочих лет, эпоха в науке. Они как бы астрономы 1957 года, восхищенные
младенческим писком первого искусственного спутника, а мы уже ветераны
третьего тысячелетия, у нас фотоальбомы Нептуна и Плутона на полках, для
нас и следы людей на пыльных тропинках далеких планет - славное прошлое.
Темпоград ушел вперед на полвека, Темпоград - будущее Земли, мы можем и
обязаны это объяснить нашим научным предкам.
С таким настроением Лев Январцев и прибыл в Большой мир - прибыл
промывать мозги псевдоровесникам.
Обратный путь был не так труден: ни длительной разновременности, ни
парилки, ни озноба. Астронавтов и темпонавтов теперь одинаково обматывали
золотой лентой. Считай до двадцати, миг... дыхание захватывало, и тут же
ленты начинали сматываться, освобождая ноздри, губы и веки. Путешественник
открывал глаза... и видел обширный вокзал при Академии Времени.
Знакомый зал с овальным окном во всю стену, за которым виднелся
игрушечный город, увенчанный часами со стрелками. Тот же сутуловатый
дежурный, похожий на тоита, распоряжался перед окном. Ему помогала та же
толстуха, в том же комбинезоне с лямками, спадающими с плеча.
То же, то же, такое же! Тот же коридор с черно-голубым кафелем,
складывающимся в узоры и буквы. Правда, надписи иные на обратном пути:
"Поздравляем с прибытием в родное время!", "Спасибо за плодотворный
труд!", "Спасибо за выполненные обещания!"
За коридором тот же лифт, выбрасывающий людей на ту же плоскую крышу.
На ней то же аэротакси с шахматными поясками. Лев прилетел на фисташковом,
как сейчас вспоминается. Клактл, вылезая, ударился о крыло, вмятину
оставил. Вот как раз фисташковый с вмятиной. Неужели тот самый? Вмятину не
выправили. Замерли, застыли!
Потому-то здешние академики и не воспринимают идею Январцева. Не
проснулись, в прошлом веке дремлют.
Ничего, президент встряхнет их.
Как все забегали, как засуетились, когда он ворвался в дежурную
Академии! "Гость из Темпограда! Сам президент! Немедленно созвать совет!
Немедленно вызвать Ван Тромпа! Звоните, летите!" Но все равно Ван Тромп
ночевал в Москве, прилететь должен был к девяти, волей-неволей приходилось
начинать с ожидания - ждать целых два часа - темпоградский месяц!
Возмущенный гость не захотел сидеть в кабинете, вышел прогуляться... на
свидание с настоящей рекой. С юности не видал реки.
С Оки сползал утренний туман. Уже таял, только над затонами стояла
молочная дымка. На белесом зеркале воды проступали нахохлившиеся силуэты
любителей рыбной ловли, как бы неживые, неподвижнее черных кустов. В небе,
наливающемся голубизной, нарождались облака, пухлые и розоватые, похожие
на взбитые подушки и на торт безе. Президент провожал их глазами, вдыхал
сырой некондиционированный речной воздух (удовольствие, недоступное для
темпоградца) и думал, что, пожалуй, не стоит так уж экономить территорию,
проектируя Т-города. Надо прихватывать полновесные куски природы с хорошим
дремучим лесом, с приличным озером и умеренно топким болотом, усаженным
бархатистыми камышами. Жалко, что реку не включишь в темпозону: не хватит
места для истоков, притоков, устья и площади водосбора. А облака?
Имитировать их, что ли? Светом рисовать на слишком однообразном небе
Темпограда? Специальных художников приглашать, чтобы сочиняли облачные
узоры?
Небо постепенно затягивало, начал накрапывать редкий дождик. Президент
с удовольствием подставил лицо этому забытому душу. Со времен юности не
было такого развлечения. Он немножко промок, поскольку вышел без плаща,
конечно. Но кто же в Темпограде ходит с плащом? Президент промок и чуточку
размяк. Не следовало ему размякать перед жесткими разговорами в Академии.
Академия поразила его суетой. Все спешили, в коридорах бежали, громко
перекликаясь. "Какая бестолковая нервозность! - подумал президент. - Так
же нельзя ничего обдумать, нельзя чужую мысль понять. Видимость
деятельности!" Потом до него донеслось: "Берегите секунды! Темпограду
секунды дороги!"
Ах вот как, значит, из-за них суетятся так! Лучше бы дело делали.
Приняли его сверхрадушно, даже радостно. Не Ван Тромп, тот вообще не
был способен к эмоциям. Но в кабинете его оказался лингвист, тот самый,
который читал лекции по тоитологии и выделил Льва среди студентов, свел с
Клактлом, привез в Космоград. Президент узнал своего учителя сразу - те же
кудри с проседью, те же пышные усы. Тогда они казались такими
внушительными, теперь - наивно-манерными. Сам лингвист, конечно, не узнал
своего бывшего ученика, обратился к нему с чрезвычайной почтительностью, а
узнав, пришел в восторг, порывался обнять, но не посмел, все всплескивал
руками, ахал:
- Ах, как быстро время идет в вашем Темпограде! Ах, всего лишь месяц
назад!.. Неужели вы тот самый, чернявый, с длинной шеей! Ах, ах!..
Ван Тромп слушал молча, невыразительно поглаживая бакенбарды. Он просто
не запомнил юного переводчика.
- Ах, время, время! Как меняются люди!
Январцев сам прервал эти затянувшиеся восклицания:
- Время идет, действительно. Темпограду дороги минуты. Давайте займемся
делом, Ван Тромп. Город простаивает, точнее, будет простаивать вскоре, уже
сейчас работает вполсилы, разменивается на второстепенные дела. С первого
дня мы ведем дискуссию, что такое Т-град: Город-гостиница,
Город-лаборатория, Город проектов, Город скорой помощи?
- Все понемножку, - сказал Ван Тромп. - Но, видимо, главное - скорая
помощь. Мы же связали вас с неотложной медицинской помощью. Город
консультантов, Город-консилиум, такое направление вас не устраивает?
- Нет, не устраивает, - отрезал Январцев. - Наука на подхвате, так
по-вашему? Подпорка для практики, только и всего? Поймите: мы можем идти в
сотни раз быстрее, можем уйти в сотни раз дальше. Город-разведчик, вот что
такое Т-град. А вы отзываете разведку, тормозите движение в будущее, нам,
разведчикам, предлагаете место в обозном госпитале.
- Разведка не должна отрываться от армии, - возразил Ван Тромп. -
Разведка без главных сил обречена на гибель.
- Не должна отрываться? Но если путь расчищен, армия же может ускорить
шаг.
- Вопрос в том, может ли ускорить? И надо ли ей ускорять? И даже
хочется ли?
- Кому не хочется? Армии или штабу - Академии Времени? Или знаменитому
поэту Русанову, которого Академия нашла самым подходящим выразителем
настроений сибаритов от науки?
Ван Тромп наконец обиделся:
- Вы сами сказали, что темпоградские минуты дороги. И тратите их на
спор с одним штабным сибаритом. Тогда обращайтесь к армии. Но, по-моему,
вы уже обратились... через газету.
Январцев не отступал:
- И с армией буду говорить, и со штабом хочу говорить. Неужели вы,
ученые, не понимаете, что Темпоград открывает новые горизонты? Мы
предлагаем человечеству пересесть с телеги на самолет. Каждый увидит
больше, каждый успеет больше, каждый проживет несколько жизней в разных
веках. Стоит потрудиться, чтобы жизнь была содержательнее?
Но и Ван Тромп стоял на своем. Единственно, чего добился Январцев: на
послезавтра был созван совет Академии.
- Раньше не получится, - сказал Ван Тромп. - Мы размножим ваши
материалы, каждому надо прочесть и обдумать. Без обдумывания будут пустые
словопрения.
Январцев не мог не согласиться. В Темпограде принято было думать
неторопливо. Думали неторопливо, чтобы Земля могла действовать решительно.
- А вы пока отдыхайте, отдыхайте, - заключил Ван Тромп со
снисходительной благожелательностью в голосе. Будучи очень уравновешенным
человеком, он на всех взволнованных взирал с участливой жалостью, как
взрослый на упавшего и ободравшего коленки ребенка. - Отдохните. Где вы
остановились? У нас великолепная гостиница на Оке. Леса вокруг...
земляника, грибы, Для белых рановато, но есть маслята и весенние опенки.
День, правда, дождливый, но обещают, что распогодится.
- Нет, я в Москву слетаю, к жене. - Он с сомнением посмотрел на ручной
видеофон, не без труда вспомнил свой юношеский номер. Переключать? Ладно,
обойдется. Время раннее, вероятно, Жужа еще в постели.
Давно был он тут, давно, но все осталось, как прежде, в юности, пять
недель тому назад. Он сел в глайсер, нарочно выбрал фисташковый с
вмятиной, занял место у окошка, кажется, того самого, где сидел, с
потрясенными тоитами. Увидел сверху желтое здание, похожее на букву Т,
озеро с просвечивающим дном, россыпь коттеджей на берегу, строящийся мост
через Оку, все еще недостроенный. Узнал комбинат выращивания мяса,
институт генной инженерии, радиообсерваторию, полюбовался горой для
лыжников, самой большой в мире искусственной горой. 5770 метров, круглое
лето снега!
Все на месте, все как прежде.
И правда, Жужа еще не вставала, встретила его в постели. Не потому, что
была больна, а потому что берегла себя. Жужа лежала с утра до вечера и
прислушивалась к самочувствию: мерила температуру и давление, щупала пульс
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг