Над пустыней, над морем, над горами и рекой пламя - эта самая дымка.
Под ним черная обожженная земля.
Гранатов усмехнулся:
- Мигрени не будет, если отрубить голову. Поздравляю, Анджей, ты нашел
радикальное решение. Я тут прикидывал в уме. В нормальных условиях Той
получает от своего солнца два килограмма энергии в секунду, после взрыва
новой - тонн двадцать. Твои жерла должны выбрасывать миллион тонн.
Здорово! Но непрактично.
- А я в порядке бреда, - возразил Ганцевич, не слишком смущенный. -
Когда идет мозговой штурм, бред разрешается. Я бы не отвергал с налета,
лучше поискал бы рациональное зерно.
- Зернышко, может, и есть, - согласился Гранатов. - Зернышко в том, что
нужны простые решения. Поищем.
Воцарилось принужденное молчание. Другие ученые стеснялись
высказываться "в порядке бреда", искали умеренные идеи. Но легко ли решить
космическую проблему умеренными средствами?
Через некоторое время привстал Катаяма, японский гидролог, коротко
остриженный, не старый еще, не седой, но сморщенный и с тяжелыми мешками
под глазами.
- Мой уважаемый коллега и сосед по столу профессор Бхакти очень точно и
справедливо отметил, что жители планеты Той вовсе не стремятся к
эвакуации. Они предпочли бы остаться на своей планете и переждать беду. И
если я правильно рассуждаю, мне представляется, что возможность переждать
имеется. Я внимательно читал и перечитывал записки профессора Юстуса,
столь предупредительно присланные нам. Глубоко сожалею, что сам профессор
не сумел прибыть, его присутствие сразу продвинуло бы нашу дискуссию. И
вот, по мнению профессора Юстуса, а на мнение его можно положиться
всецело, взрыв новой только опалит грунт, вскипятит поверхность океана,
исключительно поверхность, рыбы же на дне даже не заметят ничего,
поскольку температура в придонных слоях останется около нуля.
Следовательно, усиленную радиацию можно переждать и на дне и в убежищах, в
подвалах, даже в пещерах. Подземные убежища тоиты могут копать сами,
простыми лопатами; с подводными мы им поможем. Вероятно, надо будет помочь
и с запасами пищи... возможно, выдадим им комплекты анализ-синтез. Мне
видится здесь меньше сложностей, чем при эвакуации. Уж, во всяком случае,
тоиты останутся на своей планете.
- Выслушаем Скептика тоже, - сказал Гранатов.
В полутьме на округлых холмиках донного ила массивное угловатое
сооружение.
Коридоры, коридоры, серые чугунные коридоры. Каморки с чугунными
стенами.
В одной из них, сидя на полу, молодой охотник, брезгливо морщась,
вылавливает из миски белковый студень. Потом от скуки тычет копьем в
стену.
В другой каморке, прислонившись к стене, сидит художник. От скуки
царапает узоры на полу.
Верховный жрец, потрясая кулаками, проклинает пришельцев.
Клактл, вздыхая, смотрит на потолок. Неба нет. Что делать под водой
астроному?
Старуха толчет муку в ступе. Вот она, пожалуй, почти довольна. Сытно,
тепло, безопасно, дочка рядом.
Бьется головой о стенку кочевник. Тоска! Но вот привстал. Нащупывает
меч. Выглядывает. Крадется по коридору. Тоска! Однако где-то здесь
прячутся нежные желтые девушки. Набег в коридоре! Коридорная война!
Ученые без удовольствия смотрели на экраны.
- Тюрьма! - резюмировал Вильянова.
- Но позвольте заметить, что тюрьма временная, - возразил Катаяма. -
Через год горячая волна схлынет, и тоиты вернутся в привычные места.
Скептик немедленно отозвался.
Берег. Мутные волны выбрасывают на песок разварившуюся рыбу. Из воды
показываются круглые шлемы водолазных скафандров. Тоитские витязи выходят
на сушу. Отвинчивают шлемы. Перед ними голая, местами оплавленная,
растрескавшаяся равнина. Так выглядит глинистое дно высохшего озера. Кучи
мокрого пепла. Обугленные кочки и пни. Обгорелые кости кое-где. Пустота.
- Да-ммм, - вздохнул Вильянова.
- У меня предложение, - начал Ганцевич. Все заулыбались, заранее
собираясь услышать нечто "в порядке бреда". - Я настаиваю, что решать надо
глобально. Пусть убежища... но для всей планеты. Надо раз навсегда вынести
за скобки разговоры и переговоры с каждым из двадцати миллионов тоитов.
Общее убежище.
- Ты предлагаешь выкопать целую подземную страну, тоитскую Плутонию,
Анджей?
- Нет, не подвал, а крышу. Я предлагаю зеркало над планетой, чтобы
отразить все лучи и частицы. Зеркало из напряженного вакуума, как в
вакоскопе. Там десятки метров, а здесь тысячи километров. Разница только
количественная.
- Но существенная. Количество переходит в качество. Нужен другой
принцип, - возразил Баумгольц.
- У нас есть время, чтобы найти другой принцип.
- Запроси Скептика, Юлий Валентинич!
Скептик на это раз был лаконичен. Показал темный шар на звездном фоне,
прочертил над шаром заслонку. Огненные струи ударили в эту заслонку сверху
и, обогнув ее, облизали всю планету.
- Это не возражение, - упирался Ганцевич. - Скептик ничего не
соображает. Зеркало может быть объемным, цилиндрическим, многогранным,
почти шарообразным, замкнутым.
- Масштаб: одна десятитысячная, - потребовал Гранатов.
Экран почернел.
- Пережгли, - забеспокоился Баумгольц.
- Не пережгли. Ночь, - догадался Гранатов. - Глухая тьма. И тьма на
год-два. Зима. Мороз. Голод. "Спасибо, - скажут нам тоиты, - спасибо за
этакое спасение".
- Что же делать? Постепенно устроим освещение, отопление. Перетерпят
как-нибудь.
- Есть еще предложения? - Гранатов поглядел направо-налево, но зал не
отозвался. - Если нет, будем подводить итоги. Мне кажется, что мы
перебрали основные варианты. Когда орел пикирует на зайца (сравним Лямбду
В с орлом, а Той с зайчишкой), у косого два выхода: улепетывать или
схорониться. Анджей подсказал нам еще два - глобальные. Получилось четыре
решения: убежать населению, убежать всей планете, спрятать население,
спрятать всю планету. Кажется, больше ничего не придумаешь. Но есть и еще
одно решение, нам, темпоградцам, полагалось бы вспомнить о нем в первую
очередь: убежать можно не только в дали пространства, но и во время, можно
спрятаться в ускоренном времени. Что я предлагаю конкретно? Давайте
сделаем у себя и пришлем на Той не тысячи убежищ, а один-единственный
Т-град, копию нашего, но упрощенную, уменьшенную, значит, ускоренную. Наш
год - земные сутки, их год - наши сутки. У нас до 18 июля десятки рабочих
лет, у них - несколько веков - эпохи! Есть время все переиначить. Но не мы
будем переиначивать. Пошлем туда только учителей, поселим в городе только
тоитских детей, познакомим их с нашей культурой. Станут взрослыми и пусть
тогда ищут решение сами. Могут размножать т-градики почкованием, своих
собственных родителей уговаривать, приглашать в свои города, могут
придумать (сотни лет! эпоха!) какие-то необыкновенные меры. А может быть,
спрячутся еще глубже в вещество и во время. Ведь для атомов-то взрыв новой
безопасен, атомы горячая волна не испортит. Да, в сущности, и наше
темпополе непробиваемо для лучей и горячих газов. В т-градиках можно и
переждать катастрофу.
- Это получится, - быстро подхватил практичный Вильянова. - Берем
существующий проект Темпограда, упрощаем, устраняем лишнее, уменьшаем;
пересылаем на Той. Технически просто, даже скучно, почти ничего не надо
изобретать. Прямой транспорт только наладить.
- Давайте подумаем, - предложил Гранатов. - Давайте не будем обсуждать
скороспело. Порисуем, посчитаем. Ведь мы определяем судьбу целой
цивилизации. Подумаем, прошу вас.
Но тут поднялся Бхакти, руку поднимая по-школьному. Он очень
волновался, даже красные пятна пошли по лицу.
- Пожалуйста, прошу извинить, но у меня вопрос. Вы говорите: у нас год
за сутки, у них эпоха за сутки. За день они догонят нас, через день
превзойдут во всех отношениях. Не придет ли им в голову переселиться на
Землю и перевоспитывать нас наравне со своими отцами и дедами? Меня
серьезно страшит такая перспектива. Я прошу обязательно запросить
Скептика.
Гранатов не раздумывал ни секунды:
- Законное требование, возражений быть не может. Машина, прошу дать
образы. Потомки нашего гостя через сто поколений обсуждают проблему: куда
направить развитие своей расы? Не собираются ли они переселиться на Землю?
Такие конкретные задачи паттернизатор конструировал почти мгновенно,
сразу начинал показывать.
На экране появился Клактл в набедренной повязке. Так и одевались жрецы
в будничной обстановке.
Затем повязка сменилась туникой, свободно запахнутым плащом,
обтягивающими брюками и рубашкой, появился и исчез остроконечный колпак,
широкая папаха, шляпа с пером... Брюки удлинялись и укорачивались в
соответствии с модой; мелькнула и исчезла кожаная куртка, сюртук, пиджак,
комбинезон. Едва ли машина предсказывала тоитские моды. По всей
вероятности, она черпала материал в истории земной одежды, облачая
Клактла, словно портняжный манекен. После пиджака появились какие-то дутые
пузыри из цветной пены, потом белой и даже прозрачной. И вот Клактл номер,
сотый, в пене и пузырях, заговорил:
- Все наши предки, начиная с Эры Знакомства, в течение ста поколений
стояли перед выбором. Два было выхода: назад - в обширный мир
медлительного времени, или вперед и вглубь - к новому ускорению. Но хотя
космос бесконечен и бесконечно просторен, никто ни разу не захотел
переселиться в сонно текущее время планет, безнадежно отставая от своих
соплеменников, превращаясь в живой экспонат для музея старого быта,
устаревшего мышления. Вперед и только вперед. Если в прежних темпоградах
тесно, если грядет катастрофа, мы уходим в новые города, где за секунду
проходят не сутки, а год, век, века...
Гранатов щелкнул выключателем.
- Давайте думать, - повторил он, - давайте думать напряженно. Следующая
встреча в 20 часов 29 минут 35 секунд по московскому времени. Через час.
Напоминаем: за час в Темпограде проходило пятнадцать суток.
12. ВСЕГО ОДИН ЧАС. 23 мая. 19:30-20:30
Четыре минуты были в темпоградских сутках: минута ночная, утренняя,
дневная, вечерняя...
Поскольку освещение было искусственным, день от ночи отделяла
электростанция. Днем уличные лампы горели в полный накал, с половины
вечерней минуты - вполнакала. В своей же комнате каждый распоряжался по
собственному вкусу, включая дневные лампы в любое время. Но обычно
темпоградцы соблюдали режим: ложились в постель, когда меркли уличные
лампы. Именно это мигание света заметил Лев, глядя на Темпоград снаружи, с
вокзала.
Сейчас и он ложился соснуть минутки на полторы, проснувшись, делал
основательную трехсекундную зарядку, завтракал за три секунды, шел
поработать минутку-полторы.
А в большом подмосковном мире в это время был майский вечер, на синем
небе проклевывались первые звездочки, молодые соловьи пробовали неокрепшие
голоса, прячась за кулисами, - в темных кронах, еще не решались выводить
рулады на авансцене. И молодые парочки млели прислушиваясь; им казалось,
что соловьи поют об их любви. Юноши гордо расправляли грудь, как будто это
они сами организовали серенаду, а девушки благодарно вздыхали, прижимаясь
к своим всемогущим спутникам.
"Рли-рли", "вить-вить", "чок-чок-чок". Вздохи. Долгий поцелуй.
А у Льва - сутки, сутки и еще сутки...
Утреннюю минуту, как полагается, он проводил на работе, при Клактле. К
тоиту за разъяснениями и уточнениями с утра спешили представители всех
групп спасения: эвакуаторы Баумгольца, подводники Катаямы, глобальники
Ганцевича и Вильяновы, гранатовские беглецы в быстрое время. Клактл с
охотой рассказывал подробности о своей милой планете: о растениях,
животных, ландшафтах, жрецах, владыках и простолюдинах, обычаях, обрядах,
храмах, дворцах и хижинах. Издалека все казалось прекрасным. Клактл
старался описать как можно выразительнее, Лев силился перевести поточнее,
но иногда слов не хватало. Не только ему не хватало, не было
соответствующих слов в земных языках. "Хаиссауа", например, Выше
говорилось уже об узорах из мокрых камешков. Высыхая, они, естественно,
меняют цвет. И опытные мастера умеют так подбирать камни, чтобы мокрое
изображало одно, а сухое - совсем другое. Иногда удается при высыхании
создать иллюзию движения. Вот эта движущаяся, изменяющаяся мозаика и есть
хаиссауа. В переносном смысле - высшее мастерство. Не надо путать с
"хаиосаутл". Это уже слуга, наемник или раб, чья обязанность увлажнять
хаиссауа в богатых домах. В переносном смысле - легкая работенка.
Или "шашшаш". Лев все порывался перевести как "шашни". Действительно,
иногда это флирт, интимные излияния, но подводные. У тоитов с их
земноводными лапами плаванье и нырянье первый, простейший вид спорта, как
у нас бег на сто метров. Ныряльщика под водой видно плохо и совсем не
слышно. И вот рабы, строители каналов и плотин, скрываясь от глаз
надсмотрщиков, устраивали заговоры под водой. И выработали безмолвный язык
прикосновений - к локтю, к плечу, одним пальцем, двумя, ладонью,
щепоткой... Конспиративный язык рабов переняли проказливые мальчишки, а
потом он распространился и на ухаживанье, стал вторым языком тоитов,
получил грамматические правила, проник в искусство, сделался подводным
танцем, во дворцах появились подводные сцены. Все это называется "шашшаш".
Каким словом перевести?
Лев с интересом вникал в подобные тонкости, без устали повторял
объяснения. Но всегда как тень за спиной стояло мрачное: "Все это
обречено, доживает последние недели. Не позже, чем 18 июля вспыхнет
слепящим светом небо, огненные языки прокатятся по городам и полям,
слизнут дворцы с узорами хаиссауа и хаиссаутлов, лениво помахивающих
мокрыми щетками, сварят заживо возмущенных рабов, юных озорников и
влюбленные парочки, затеявшие шашшаш под водой. Все исчезнет, все станет
прахом - хорошее и плохое. Спасать надо, спасать, торопиться! И Лев
придирчиво допрашивал себя: все ли он делает, чтобы спасти Той и тоитов?
А Клактл думал о другом: кого спасать?
Пять раз (пять раз, не преувеличивая!) Лев пересказал ему дискуссию в
Малом зале, прежде чем Клактл уловил суть. Но, уловив, воспринял
по-своему: тонконогие - народ добрый, честный, но отнюдь не всесильный.
Хотели бы помочь, но не могут, вот и тешат себя сказками вроде крыши над
целым миром.
- Я вам подскажу, - сказал он Льву. - Вы в затруднении, потому что
хотите спасти всех. Не надо всех. Чернь - это стадо, грязные ноги и
мозолистые спины. Спасать надо мудрые головы. Даже не мудрые,
наимудрейшие. Среди жрецов есть носители тайн, есть и носители факелов,
чаш и священных сосудов. Носителей тайн не так много. Верховный жрец
Гранатов сказал, что тысячу вы увезете. Я назову вам тысячу наимудрейших.
Высказавшись, Клактл горделиво уставился на Льва, ожидая, что его
похвалят за сообразительность. Гениальное же решение. Здешние мудрецы
ломают головы, как увезти двадцать тысяч раз по тысяче, распутывают узел,
а он взмахнул мечом и разрубил: "Всех не надо. Спасайте одну тысячу. Я
назову..."
Лев отвел глаза. Ему было совестно. Так бывает совестно взрослому,
столкнувшемуся с жестоким ребенком. Вот подарила ему мать аквариум,
рассказывает, как чистить, воду менять, кислородом освежать, как рыбок
кормить. А он возьми и брякни: "Мама, изжарь мне этих рыбок. Они вкусные?"
В данном случае: "Изжарьте двадцать миллионов. Они невкусные: ноги
грязные, спины мозолистые!"
- Хорошо ли, Клактл, бросить всех на произвол судьбы? У всех жены,
дети, старики родители. По вашим понятиям, душа у каждого.
Нет, Клактл считал, что душа есть только у посвященных. У прочих не
душа, а пар. У рабов и пара нет.
- Несправедливо же, Клактл. Посвященные хотят взять свои семьи: жен,
детей и рабов заодно. Значит, не тысяча посвященных, а двести. Для
остальных места нет. Споры, обиды, драки. Двести спасенных - так мало!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг