Все происходило гораздо проще - и безболезненней, во всяком
случае, поначалу.
Жрецы-моряне подвели Белозерова к неширокой расщелине, уходящей
куда-то вглубь скалы, во мрак. Он заупрямился было, хватаясь за камни,
однако его все же втолкнули в этот ход, потащили, правда, недолго;
зарево костров еще виднелось сквозь расщелину, когда впереди, под
низкими, волнистыми сводами, забелел песчаный бережок чистейшего
подземного озера, очертания которого терялись во тьме.
На песке стояла лодчонка, в которую споро впихнули Белозерова,
а потом с такой силой толкнули ее, что она вылетела чуть ли не за
десяток метров от берега и закачалась на воде.
Белозеров сидел, подняв колени к подбородку и цепляясь за борта,
- иначе не сохранить равновесия в утлой посудине, - и угрюмо слушал
призывы к Ночи, Матери ветров и дождей, и Солнечному Божеству Небес,
и к этому подземному озеру, названному Ночной Водой, и к духам гор
и рек, и прочая, и прочая, и прочая. Похоже было, его приносили в
жертву всем богам подряд.
После первой попытки он более не сопротивлялся и молча наблюдал,
как жрецы отвесили ему последние поклоны - к жертвам тут относились
уважительно, - а старик, который рассказывал про Беандрике и Ночь,
проговорил - и голос его гулко раскатился над водой:
- Лучи вечернего солнца недолго греют!
Как понял Белозеров, его успокаивали: недолго, мол, тебе мучиться!
Почему? Может быть, из озера сейчас воспрянет некое чудовище, что-то
вроде медузы-колдуньи Эрумии, которую обожествляют на рифе
Теремуба-маджа у мыса Гесовамуба, недалеко от Маваты, - и, схватив
обреченного своими покрытыми слизью щупальцами, ужалит до смерти?
Или явится иная нечистая сила и заставит его, как в сказках, вить
канаты из солнечных лучей и таскать оными китов из моря? Или вообще
этот водоем - ничто иное как знаменитый Ахеронт или вовсе Стикс, а
лодчонка - ладья перевозчика?.. Но где же тогда Харон?
Белозеров безразлично смотрел в непроницаемую воду, а в гроте
угасали отблески света, потому что жрецы тщательно, сноровисто
заделывали камнями, и глиной вход - вернее, выход. Он не взывал о
пощаде, потому что им овладел странный, угрюмый стыд за свою слабость
перед этими людьми - и робкая надежда, что игра в жертвоприношение
все-таки вот-вот кончится. А потом он просто закаменел в ужасном
ожидании, и стемневшее сознание вспыхивало картинами его жизни, его
страсти, его путешествии, завлекших Белозерова с родимых, светлых
берегов Обимура в это вечно ночное озеро. И отчего-то всего обиднее
казалось сейчас, что он так и не успел найти то, что искал, а ведь
этому поиску была подчинена вся его жизнь, которая скоро так
бессмысленно оборвется!
"Ну почему же бессмысленно? Может, богиня и впрямь смилуется над
этими бедолагами!" - попытался он улыбнуться хотя бы себе и снова
надолго погрузился в размышления, на сей раз о том, легче ли, нет
ли было бы ему, окажись он "на все сто" уверен, что смерть его не
напрасна, что она и впрямь принесет спасение беандрике. Конечно, чем
умирать в глухой пещере, лучше бы погибнуть в бою - под ветром, под
тысячеоким небом... И он вспомнил свои юношеские жаркие мечтания о
самопожертвовании во имя Отечества, и совсем ранние, детские,
навеянные прекрасными, благородными книгами, - о спасении малышей
и стариков из пламени или разъяренных вод... да мало ли о чем таком
мечталось скрытному мальчишке! И все эти грезы вдруг ожили, обступили,
согрели сердце.
Белозеров поднял голову. Оказывается, при всем своем страхе он
умудрился пропустить миг, когда был положен последний камень и угас
последний лучик земного света. И вот он оказался в полной тьме.
Все! Темнота и тишина предсмертия!..
Впрочем, гробовой тишины в гроте как раз и не было. Чудилось,
здесь звенят маленькие колокольцы. Это мелкие волны, отражаясь от
лодки, разбегались по глади озера и извлекали дивный звон из невидимых
стен!
Белозеров слушал, со странным оцепенением замечая, что сквозь
тяжелый свод начинает проступать слабое мерцание. Живое, живое
художество небесных течений проницал взором Белозеров, как будто
каменная толща сделалась прозрачной! И при этом бледном свете увидел
Белозеров, что в стене грота есть высокая арка.
Он встал, пытаясь сохранить равновесие. Что-то брезжило там,
вдали. Может быть, спасение? О, как заиграла в крови надежда!.. Но
как добраться? Грести руками? Или просто вплавь?
Что-то поднималось из воды. Белозеров застыл.
Это были рыбы. Рыбы и черепахи. Они подняли над водой спины и
протянули от лодки до арки живой, блестящий, влажный мост.
"Что я, с ума сошел?!" - мелькнуло в голове, но уже потом, потом,
после того как Белозеров ступил на ближний к нему панцирь. "Мост"
слегка покачивался, но бежать по нему было нетрудно: будто по палубе
при морском волнении, привычно. И вот Белозеров уже под аркой, и видит
выступ над водой, а на выступе том... о боги! Неужто это явь, явь,
а не сон, услаждающий разум! Ведь на выступе он увидел именно то,
что искал всю жизнь.
Душистый июльский предгрозовой день, город вдали, просторный берег
Обимура, шелест покорных ветру волн - и сиянье розовой, как заря,
диковинной раковины, в которой, чудилось, затаилась радуга. И
светловолосый мальчишка мучительно-гордо уходит прочь, чтобы потом,
узнав о гибели этой раковины, неутомимо искать по всем морям и океанам
вторую такую же!..
И вот он нашел ее. Или это она нашла его, как судьба находит
своего героя?
Раковина возлежала на зеленовато-голубой скале, похожей на
окаменевший завиток волны, озаряя чистую воду внизу, и Белозеров
увидел, что со дна к ней поднимается множество других.
Раковины всплыли, словно бы сонм придворных красавиц явился к
своей королеве, и ни одна не хотела уступить другой причудливостью,
изысканностью наряда.
Медленно кружились очень тонкие, длинные, винтообразные теребры;
величавые митриды; кругленькие, степенные долиды; тонкостенные, будто
чаши китайского фарфора, ципреи; проворные, в затейливых отростках,
ангарии; блещущие перламутром турбо и плеутомарии; небольшие,
расписанные светленькими пятнышками неретиды; нежные и прозрачные,
переливчатые пателлы; похожие на бутоны тифобии; шлемовидные
воинственные кассиды; величественные ампулярии; словно бы черепицей
выложенные треугольные пинны; особенно любимые Белозеровым за красоту
имени маргаританы маргаритиферы, жемчужницы; кокетничали пурпуры,
рапаны, нептунии, арфы, мелании и меланоидессы; сторонилась всех
хрупкая раковинка аргонавта; и неповоротливая тридакна с трудом
поспевала за остальными, одышливо прищелкивая гигантскими створками;
и неловко задевало всех нечто, напоминающее изукрашенный скульптурами
парковый фонтан: громадная раковина устрицы; и толпились
многочисленные мидии, мидии, мидии...
Белозеров, который серьезно занимался конхологией [9], узнавал
каждую из них тотчас - и все же они были совсем иными, чем в своей
обыденной жизни! Движение их было столь же прихотливо и в то же время
закономерно, как и звездотечение. Вот раковины образовали хоровод,
словно бы ожерелье, - но незамкнутое, в нем, чудилось, недостает
звеньев. Разноцветно блестела теперь вода подземного озера, и все
же ничто не могло сравниться с радужным сиянием той раковины, что
лежала на камне!..
С отрадою в сердце наблюдал Белозеров это безмолвное, сияющее
поклонение неизвестной, словно древней могущественной богине. Кто
же она, кто? Может быть, Эрумия вовсе не медуза и совсем не так
ужасна, как ее рисуют сказки южных морей? Ведь ее называют и
покровительницей всех обитателей моря... А если это она явилась
Белозерову, чтобы дать ему последнее в жизни напутствие или какой-то
совет? Или облик раковины приняла хеттская Тахатанвита, Мать
Источников, Царица? Или Тхон Биен - вьетское божество моря, от вдохов
которой возникают отливы, от выдохов - приливы, а если она неловко
поворачивается, то происходят морские волнения и бури?..
Белозеров не видел ничего невероятного в том, что раковина могла
оказаться воплощением богини. Ведь почему-то никого не удивляет, что,
к примеру, в "Илиаде" и "Одиссее" смертные то и дело встречаются с
богами, да и самих гомеровских героев это не повергает в изумление!
И он продолжал искать имя раковине, забыв обо всем, забыв, что стоит
на панцире огромной многотерпеливой черепахи.
Японская Тоётама-Химэ, "дева обильных жемчужин", дочь морского
бога Ватацумино-Ками? Неожиданное воплощение полинезийского подводного
духа обоуби? Ве Ньилитимо, "лик влажного муссона", с острова Сулавеси?
Или сама Тефия, дочь Геи и Урана, супруга своего брата Океана, с
которым она породила все реки и три тысячи океанид?.. Или, вернее
всего, та самая Богиня Ночь - она ведь пряталась от Беандрике в
раковине! - которой белый чужеземец предназначен в жертву! Выходит,
всю жизнь Белозеров искал собственную смерть? Но может ли смерть быть
так прекрасна... Да кто же, кто же она, как имя ее?!
И неумолчные подводные колокольчики вызвонили ему в ответ:
- Пор-фи-рол-л-ла! Порфирол-ла! Порфирола!
*
Святой Иаков Компостельский! Что за проклятая жара стоит! Уж
чересчур большой костер разожгли небесные духи. С самого утра, когда
огонь только-только разведен, его еще можно терпеть, но в середине
дня, когда вся куча дров охвачена пламенем, зной становится
невыносимым. Над морем лежит тяжелый, стесняющий дыхание туман, и
чудится, день никогда не кончится, никогда не угаснет воздушное пламя.
Но все же эти ужасные дрова наконец-то догорают, жар постепенно
спадает, на темном небе остаются только тлеющие уголья. Духи берегут
их до следующего утра, чтобы разжечь новый чудовищный костёр. И так
изо дня в день, изо дня в день.
Легко придумывать эти сказки полуголым туземцам! А европеец
тоскует, что не долетит сюда отрадно-свежий ветерок с берегов Тихо
или Хиниль, - жарко, жарко! Песок, утыканный какими-то съежившимися
колючками, выжжен добела, да и в море не найти спасения. Паруса,
ловящие ветер, обвисли, королевские галиоты, лихие звери морские,
чудится, издыхают на рейде... но чуть рассветет, Десятки, сотни лодок
отчаливают от берегов Нирайя, держа курс к жемчужным банкам.
В каждой лодке постоянный экипаж: туземцы - два ловца, два
помощника - и солдат с оружием. За этими беандрике и поату нужен глаз
да глаз. Дикий народ, нет на них Святой Германдады! И вот сидишь,
качаясь на бессонной волне, наблюдая сквозь мучительно слипающиеся
веки, как ловец, ухватившись за веревку и взяв камень, прыгает в воду,
потом камень поднимают, через две минуты дает сигнал подъема сам ловец
и его вытягивают в лодку вместе с корзиной, в которую он набрал
сколько успел раковин. Сейчас же на дно опускается второй ловец, и
так, чередуясь, до четырех часов пополудни, когда все лодки
наперегонки возвращаются на берег. Здесь кишат жалкие хижины, шалаши
и палатки, всюду царит вонища от гниющих раковин, толкотня и грязь
невообразимая, но королевские войска уже выстроились на самом берегу,
встречая лодки, чтобы никто не смог присвоить то, что принадлежит
Испании!
Раковины несут в хранилище: огороженное с четырех сторон
пространство берега в десяток брасов [10], в полу которого проделаны
мелкие поперечные желобки, по ним постоянно струится вода. Тут держат
раковины каждого улова до тех пор, пока они, сгнив, не раскроются
- и не отпустят на волю свое драгоценное содержимое.
Было время, когда их вскрывали ножами просто на берегу. Но
поскольку извлекали жемчуг те же туземцы, они навострились незаметно
глотать жемчужины, для виду предъявляя контадорам [11] одну лишь
baratos - дешевку. И вот с некоторых пор все изменилось: раковины
терпеливо гниют в хранилище, а королевские солдаты терпеливо гниют
в казармах, а воздух пропитан запахом тления - и жара, жара! Мундир
жжет, режет, душит, давит, кусает, а туземцы скачут полуголые. В конце
концов, единственное, чем хороши здешние места, так тем, что красотки
не прячут свои прелести под фижмами. Да только на красоток тех уже
и глаза бы не глядели. Из племени беандрике, правда, некоторые даже
похожи на европейских женщин, но уж поату... Разве что шутки ради
схватишь какую-нибудь и споешь, издеваясь не то над ней, не то над
самим собою:
Два зеркала - твои глаза.
Я в них смотрюсь. Постой!
Не закрывай их жизнь моя,
Не закрывай! Открой! [12]
Тьфу! Нет здесь таких, как Марина, что встретилась в дальних и
тоже знойных землях великому Кортесу! Ничего не остается, как
вспоминать блеклый образ какой-нибудь доньи Мелисендры, оставшейся
где-нибудь в Новой Кастилии... Одна утеха - глотнуть пальмового вина,
которое беандрике хранят в раковинах. Одна отрада - торги!
Иногда, когда улов хороший, сотни две раковин-жемчужниц
раскладывают по небольшим кучкам - и начинается потеха, продажа с
молотка. Поди угадай, где сокрыта драгоценность! Отдав несколько
реалов, песо и даже эскудо, можно получить только лишь пустые створки,
а за три жалких куартильо, рассказывают, несколько лет назад какой-то
парень выиграл прекрасную крупную жемчужину - и не только откупился
от службы, но и обеспечил себе безбедное существование до конца жизни.
Тут уж кому, как повезет.
Что и говорить, бывают на свете счастливцы и удачники. Но, увы,
Мигель де Сильва - не из их числа.
Майорат лишил его отца права быть настоящим грандом или хотя бы
titulado [13]. Стать бы и сыновьям бедными кабальеро, да старший
бредил фиолетовыми чулками [14], а младший, не достигнув даже звания
бакалавра в Сигуэнсе, самом захудалом университете Испании, ранил
на дуэли родовитого задиру - и, от большого ума, бросился спасаться
в войска его величества, а через месяц в составе эскадры отплыл из
Картахены через Средиземное море прямым курсом на Жемчужные острова
- Нирайя. И вот он здесь, Мигель де Сильва, вот он стоит в толпе
туземцев, таких же, как он сам, измученных зноем и скукой солдат и
каких-то приезжих авантюристов, которые, как мухи на мед, слетаются
сюда в сезон добычи жемчуга, - и мечтает о счастье.
В кармане почти не звенит, он уже пропустил несколько торгов.
И теперь четыре реала, подумать только, четыре реала пришлось выложить
ни за что! И так умело замаскировали, хитрецы, в кучке остальных
какую-то глубоководную уродину, всю опутанную водорослями, даже и
на жемчужницу-то непохожую! Сослепу прихватил ее ловец со дна, что
ли? Ловко надули Мигеля. И правда, счастливчиком его назвать трудно.
Однако обижаться на торги - все равно что обижаться на Господа Бога:
никакого толку.
Он пробрался на свое место в самом тесном, душном, зато и самом
укромном углу казармы и, при тусклом свете огарка, начал вскрывать
ножом створки раковин.
Святой Доминик! Опять пусто. Швырнув осколки под нары, Мигель
тупо царапал наросты, покрывавшие раковину, которую всучили ему
обманом. А ведь вместо нее могла быть... что скрывать, он лелеял
надежды!
Почему-то не было сил думать, разочарование подействовало
посильнее цикорной воды, которую Мигель пил иногда вечером, чтобы
скорее забыться, не предаваться тоске. Едва раздевшись, он уснул
мертвым сном.
Ему снилась прохлада и свежий ветерок, и солнце не выжигало все
дотла, а тихо светило, мягко так... Оказывается, Мигель был не на
этих проклятых Нирайя, и не в родном Толедо, и не в скучнейшем
Сигнуэнсе, а... на Дне морском! Огляделся, видит - и в подводном
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг