муть. - Хоть бы поздоровалась. Небось, знаешь, кто я?
У нее и ресницы не дрогнули.
- Может, она немая? - спросил шепотом Гамма.
- А леший ее знает, может, и немая, - пожал плечами Бета. - Будем
надеяться, что хоть сын умеет говорить.
- Умеет! - кивнул Сигма. - Он в тресте "Горзеленхоз" работает. По
осени ему повестку зашлем - хватит в глуши отсиживаться!.. Эй,
Королева! Ты куда это?
В ответ на слова Сигмы глаза женщины вспыхнули, потом она резко
повернулась и пошла прочь. Она уходила, а в лесу ощутимо темнело, как
будто в такт ее шагам постепенно гасли какие-то зеленые свечи, и вот
меж деревьев, среди дня, уже металась, грозила тьма.
- Королева! Стой! - грозно возопил Альфа, но она только
раздраженно отмахнулась - и, словно повинуясь этому жесту, из травы
вдруг прянула мошкара! Шевелящаяся серая завеса скрыла высокую фигуру
- и обрушилась на людей.
Юрка знал, что мать не рассердится, если он не вернется ночевать.
Ну, встревожится, конечно, но ведь такое уже бывало! Он провожал
солнце одинокой молитвой и грезил ночь напролет в терпких тополиных
кронах, совсем близко к высотам поднебесным и птичьим перелетным
путям, то наблюдая весеннее презрение или осеннюю забывчивость
деревьев, то внимая песнопеньям дождя, то обращая взор в задумчивое
небо, по которому одна за другой шествовали святые, непорочные звезды.
Но как-то раз его отвлек жаркий шепот внизу, и, опустив глаза, Юрка
увидел под своим тополем безумно слившуюся пару. Он смотрел и смотрел,
шалея от незнаемого, и душа его надрывалась, чувствуя себя обделенной.
Наконец, спасаясь от земного. Юрка воздел снова глаза - и ох как
сыпануло небо звездами в его узкие, горячие юношеские ладони!
"Только не в землю, только пусть не зарывают! - смятенно подумал в
тот миг звеэдолов. - Под ветром, под солнцем, под звездами - если
когда-нибудь я все же умру!"
Чьи-то взоры лились на него с высот, лаская, ободряя, но не
наделяя при этом прозрением лукавым, что через многое множество лет
возмечтает он умереть не где-нибудь, а на ложе любви!..
Молодость бродила, бурлила в его сердце, но он пока еще не знал
названья, меры и цены этому бушеванью страстей.
Юрка снова и снова проводил ночи на деревьях, с которых весь день
осторожно состригал сухие и больные ветви, но больше соединенных пар
не видел, и душа его постепенно успокаивалась, притихала. Тьма дышала
ему в лицо, дыхание ее было иным, чем у лесной тьмы...
Вот и нынче он хотел остаться в городе, да, бросив нечаянный
взгляд с высот на Обимур, заметил странные знамения в его неспокойной
темной воде.
Всмотрелся, вслушался.
Разливал невнятные жалобы ветер, и Юрка почувствовал, что тревога
опутывает его своими сетями.
* * *
Насилу отбились от летучей нечисти! Бета, правда, раз ударил из
своего "револьвера"... Сипла ждал чудовищного грохота, но нет - только
полыхнуло узкое, белое пламя... необычайно жарко стало на миг...
листья на ближайших деревьях съежились, а завесу мошкары этот луч
пронзил, словно игла: она раздвинулась было, да тут же сомкнулась
вновь. Пришлось лезть в воду, скидывая на ходу одежду. Мошкара еще
пометалась грозно, а потом вся разом улетела в лес. Тучи ее долго еще
завихрялись меж стволов, падали оземь, взвивались к вершинам, и,
чудилось, лес клокочет возмущенно.
Страшно было шагнуть на берег, но не меньше пугал и этот
угрожающе-глубокий покой обимурских вод, неотступно окружавших остров.
День еще вовсю пламенел, и на небе - ни облачка, однако Обимур
гляделся белым, серебристым, предгрозовым.
- Что это ее разобрало? - стуча зубами, одевался Сипла.
- С чего она вдруг рассвирепела так?
- Ты о ком? - спросил Альфа.
- Да об этой. Королевой.
- Как ее зовут, кстати?
- Вера ее зовут. Вера Ивановна Королева. Я перед отъездом справки
навел, - произнес Сигма да так и замер на одной ноге.
Вера?!.. Но ведь именно это слово или имя слышали они нынче утром,
когда грянул вдруг тот неземной хор! Неужто никто не обратил на это
внимания? И он зачастил:
- Как же вы не заметили, что это она все! Она рассердилась, когда
я обмолвился, что ее сыну пришлют повестку в армию! Рассердилась - и
наслала на нас эту жуткую мошкару!
Гамма хмыкнул, Бета, качая головой, отвел глаза, Альфа же,
наоборот, тяжело поглядел на Сигму.
Конечно, Альфа скорее откусил бы себе язык, чем признался... но,
как ни странно, ему тоже почудилось, будто мошкара набросилась на них
по злой воле той женщины. Дико, глупо, да, но... Черт знает, что лезет
в голову на этом Острове!
Вот, скажем, когда они сидели в воде, клацая зубами, а сверху их
атаковали тучи мошкары, он вдруг вспомнил ни с того ни с сего, что
бесконечно давно, во дни туманной юности, как пишут в художественной
литературе, взбрело ему однажды развеять скуку и прокатиться на
автомобиле. Тогда, понятное дело, не нажил он еще "Тойоты". Как
говорится, и в проекте не значилось. Зелененький тогда был такой
парнишечка по имени Андрей, из себя - шиш шишом!
Ну и вот. Вышел на улицу, глянул вправо-влево: у соседнего дома
стоит автоцистерна. Шофера Андрей пару раз до этого видел: такая
харя!.. Просто грех не поглядеть, что с нею сделается, когда ее
обладатель выйдет из дому, плотно пообедав, а лайба - на кудыкиных
горах.
Андрей прошелся туда-сюда. Жарко! Улица будто вымерла. Обстановка
- лучше не придумаешь. Открыть дверцу - полминуты, завести мотор - еще
столько же: Андрей начинал свою трудовую биографию слесарем и для
всякой надобности имел при себе универсальную отмычку. Сам ее сделал и
законно ею гордился.
Завел машину с пол-оборота - и вперед, вперед!
Вырвавшись за пределы города, ошалелый от восторга, Андрей
внезапно сообразил, что увидеть выражение хари ему при всем желании
невозможно: для этого надо как минимум с харей рядом быть, а не гнать
же машину обратно - тогда еще неизвестно, у кого выражение будет, у
хари или у самого Андрея.
Ну, гулять так гулять.
И он гульнул.
За спиной, в цистерне, что-то тяжело взбулькивало, в кабине остро
воняло краской, но автомобиль ревел, летел, все свистело за окном...
Андрей забылся слегка и не приметил, как проселочной дороги съехал
на широкую, набитую тропу, ведущую через поле, но вдруг на с того ни с
сего поле перешло в берег, тропа оборвалась... и машина, пролетев
вместе с Андреем по воздуху, тяжело ухнула в речку именем Лебяжья.
Он вывалился на лету, гулко стукнулся в отмель и, будто во сне,
увидел, как от резкого толчка крышка цистерны отвалилась - и оттуда,
словно язык неведомого чудовища, вырвался столб вонючей краски,
блестящей, как смола. А затем цистерна поехала с прицепа и
опрокинулась, залив мертвящей чернотой прозрачную воду, голубое небо,
играющее в ней, и белый песок.
* * *
Тьфу! Что это на ум нашло?!
Альфа встрепенулся:
- По коням!
Воинство у него, конечно... В своих-то он более-менее уверен - всю
страну, считай, ископали (правда, без экстремальных ситуаций), а этот,
пришей-пристебай... "Револьвер" держит за пазухой!.. Хорошо, хоть пока
не нашли, против кого оружие применять. Против мошки, что ли?
Да ладно, дело не ждет. Во-первых, обойти Остров по периметру.
Может, какой след и отыщется. Во-вторых, найти жилье этой женщины. И
попробовать договориться если не с ней, то с сыном. Главное,
дознаться, появлялись ли те, пропавшие, на Острове или нет? Может, они
вовсе и не доплыли сюда. Обимур - он ого-го!.. Альфа вон чего только
не навидался в жизни, а при виде его похолодел: какой-то зверь дикий,
на добычу вышедший... А не плюнуть ли вообще на этот Остров? Нет,
жалко: место глухое, по берегам каменные осыпи... Самое место!
* * *
Юрка и лодку вытаскивать не стал; куда она денется! Даже если и
вздумает Обимур пошалить с ней, то утром все равно принесет.
Свистнул тропу - и она послушно побежала впереди.
Тревога не покидала его. Лес тоже был встревожен - Юрка
чувствовал. Да что же это? Не случилось ли чего с матерью?
Вспомнилось: знойным летом она разбрасывала по земле солому,
которая всю зиму стояла в скирдах на огороде, - и тотчас благодатная
прохлада нисходила на истомленный сушью лес... Колдунья!
Юрка не сомневался: таких, как его мать, больше нет на свете. Не
шутя искал он зимою ее очертания в вихрях метелей, танцующих по
Острову! А когда она вдруг говорила, указывая в небо: "Посмотри - и мы
когда-нибудь растаем, как эти два облачка, что весело скользят в
вышине. Но они прольются на землю дождем и снова встретятся в
лепестках одного и того же цветка. Встретимся и мы!" - Юрка верил, что
именно так и будет. Он чувствовал, что зачарованное царство ее души
неподвластно никому, даже ему. Так, приоткрывалось что-то порою...
Например, он случайно узнал, что соленое озерко, молча лежавшее меж
камней в полуверсте от дома, - это озеро ее слез. Оно впитало ее
молодость и красоту (впрочем, нет, красота оставалась вековечной!) - и
Юрка иногда, когда мысли о будущем слишком уж томили его, приходил к
тому озерку тайком и смотрел, смотрел в его воды до тех пор, пока из
глубины не поднимались лики его матери - лики прошлых лет: у той, не
было еще седины, у этой - морщин у глаз, у той не поникли еще плечи, а
у этой совсем иная улыбка - беспечальная...
Ну а сам он ничего не мог утаить от матери! Вот ведь ей ни разу не
приходилось видеть, как появляются зеленые зайцы, но она сразу знала
их имена. Юрка и тот путался поначалу, она же - никогда. И хотя
привязывалась к ним, ласковым и веселым, так же крепко, как сын, но
радовалась, что это - не навсегда, что рано или поздно наступает им
время уйти - и вернуться к своим. Юрка жалел, что вернувшиеся потом
все забывают, как будто и зря они с матерью старались, а она уверяла:
"Не зря! Ведь у них остаются сны..."
И были, конечно, ведомы матери все туманные размышления и
предчувствия сыновнего, пока еще не проснувшегося, сердца... Когда на
склоне Кленовой сопки в прошлом году вдруг появилось дерево незнакомой
породы - именно появилось в одночасье: с двухъярусной кроной зеленого
и густо-синего цветов, с полупрозрачным янтарным стволом, в котором
мерцали разноцветные огоньки, - Юрке сообщил об этом дождик, и
мальчишка не собирался никому открывать тайну. Но мать бог знает как
проведала об этом и до того испугалась, что на время лишилась речи.
Наконец она немного пришла в себя и, завернув в свой любимый, шелковый
черный с розами платок самое драгоценное их достояние: пухлый том, в
котором поместилось все собрание Пушкина, старославянской вязью
написанную Библию и подаренную Юрке еще в детстве книгу сказок, быстро
побежала в лес.
Обуреваемый любопытством. Юрка крался следом. Понятно, мать знала
о слежке, но со временем Юрка догадался: она и хотела, чтобы сын видел
происходящее, оставаясь при этом невидимым сам, - для пущей
безопасности.
Мать разложила у подножия дерева свои приношения и стала, покорно
опустив голову.
Ожидание длилось так долго, что Юрка в кустах притомился, и вдруг
его бросило в жар: подножие янтарного ствола медленно, бесшумно
таяло... И только сейчас он заметил, что на траве уже нет ни книг, ни
даже платка, на котором они лежали! А ствол чудо-дерева все
уменьшался, уменьшался, и скоро обе кроны сами собой повисли в
воздухе, и птицы, которые уже прижились было на их ветвях, в испуге
вспорхнули, загомонили, и тотчас все разом умолкло...
И вот нижняя крона, зеленая, растворилась в воздухе, а верхняя,
синяя, взмыла вверх, покружилась над лесом, словно прощаясь, - и
слилась с небесами.
И снова привычная разноголосица воцарилась в лесу, а Вера, с
облегчением отвесив поклон тому месту, где только что стояло неведомое
дерево, поясной поклон, легко и весело пошла прочь. И сколько ни
допытывался потом Юрка, что же это было, она отмалчивалась, оставляя
сына одного в дремучем лесу бесчисленных догадок.
Ох, скорее бы увидать ее и убедиться, что ничего плохого не
случилось! Дом уже рядом...
И в этот миг жаром овеяло его, словно где-то невдалеке занялся
огонь.
* * *
Черта с два они нашли бы чего-нибудь, если б не случай!
Когда, смертельно усталые, разочарованные неудачами, они набрели
вдруг на озерцо, лежащее среди каменной осыпи, полное теней и туманов,
словно живой, дышащий овал, то кинулись к нему поскорее напиться. Вода
же оказалась горько-соленой! Особенно томился жаждой Гамма, и его
возмущение причудами здешней природы было особенно сильным. Он громко
матерился, прыгая по скользкой осыпи, как вдруг нога его подвернулась
- и он неуклюже повалился, цепляясь за камень. Тот послушно покатился,
и в земле открылось углубление, а проще сказать - яма, в которой... в
которой...
Там лежали четыре "револьвера", обломки теодолита, термос, рюкзак
и транзистор - и это было, видимо, все, что осталось от людей,
побывавших на этом Острове...
Но где же сами люди?! Обо всем, теперь понятно, знает эта Вера
Королева... И ясно, что с ней ухо надо держать востро, а оружие -
наготове. Они снова бросились в путь, но страх холодил сердца, поэтому
какие-то полверсты растянулись на несколько километров. Но вот
наконец-то впереди открылась поляна, узкая речка, огород-сад по берегу
и - бревенчатая избушка, светившаяся сквозь ветви осин и черных берез.
Постояли. Вершины деревьев задыхались от солнца и грохота ветра, а
здесь, у корней, у папоротников, у грибниц, было сыро и тихо.
Да, тихо. И никого.
- Оружие приготовить, - негромко скомандовал Альфа, и Сигма сунул
руку за пазуху, словно его обуяла чесотка.
И вдруг из-за кустов выскочило что-то, метнулось через тропу...
Ударила молния - Бета опустил руку с оружием.
Гамма выругался севшим голосом.
Зверек, которого влет, с быстротой и меткостью робота, сбил Бета,
очень напоминал зайца - только не серого, не белого даже, а зеленого
цвета!
Зеленого - как трава, как листья, как, чудилось, самый воздух
здесь, как все это дикое, непостижимое лесное празднество...
И вдруг Бета содрогнулся, словно и его прострелило - но только
мыслью. Диковинной, будто бы вовсе и не его, чужой какой-то мыслью:
все здесь мгновенно - и вечно. Эта красота странна - и безусловна. Она
бессмысленна - и необходима. И она-то пребудет всегда, она-то
возродится, даже если человек всю землю обратит в место захоронения.
Возродится - и тогда уж не оставит на лице планеты и морщинки памяти о
роде людском! Занялся дух, что-то томило, какая-то тоска ядовитая...
Но он не ушел дать волю памяти, потому что на веранде избушки, меж
точеных столбиков, показалась статная женская фигура.
Она!
Всплеснув руками, женщина бросилась вдоль речки и с разбегу
рухнула на колени, схватила опаленный зеленый комочек; прижала к груди
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг