сделав невероятное усилие, ответил таким пожатием, что капитан
уступил. После этого подошли все, сменяя друг друга
застенчивой теплотой взгляда и бормоча поздравления. Никто не
крикнул, не зашумел - нечто не совсем простое чувствовали
матросы в отрывистых словах капитана. Пантен облегченно
вздохнул и повеселел - его душевная тяжесть растаяла. Один
корабельный плотник остался чем-то недоволен: вяло подержав
руку Грэя, он мрачно спросил: - Как это вам пришло в голову,
капитан?
- Как удар твоего топора, - сказал Грэй. - Циммер!
Покажи своих ребятишек.
Скрипач, хлопая по спине музыкантов, вытолкнул семь
человек, одетых крайне неряшливо.
- Вот, - сказал Циммер, - это - тромбон; не играет, а
палит, как из пушки. Эти два безусых молодца - фанфары; как
заиграют, так сейчас же хочется воевать. Затем кларнет, корнет-а-
пистон и вторая скрипка. Все они - великие мастера обнимать
резвую приму, то есть меня. А вот и главный хозяин нашего
веселого ремесла - Фриц, барабанщик. У барабанщиков, знаете,
обычно - разочарованный вид, но этот бьет с достоинством, с
увлечением. В его игре есть что-то открытое и прямое, как его
палки. Так ли все сделано, капитан Грэй?
- Изумительно, - сказал Грэй. - Всем вам отведено место в
трюме, который на этот раз, значит, будет погружен разными
"скерцо", "адажио" и "фортиссимо". Разойдитесь. Пантен,
снимайте швартовы, трогайтесь. Я вас сменю через два часа.
Этих двух часов он не заметил, так как они прошли все в той
же внутренней музыке, не оставлявшей его сознания, как пульс
не оставляет артерий. Он думал об одном, хотел одного,
стремился к одному. Человек действия, он мысленно опережал
ход событий, жалея лишь о том, что ими нельзя двигать так же
просто и скоро, как шашками. Ничто в спокойной наружности его
не говорило о том напряжении чувства, гул которого, подобно
гулу огромного колокола, бьющего над головой, мчался во всем
его существе оглушительным нервным стоном. Это довело его,
наконец, до того, что он стал считать мысленно: "Один", два...
тридцать..." и так далее, пока не сказал "тысяча". Такое
упражнение подействовало: он был способен наконец взглянуть
со стороны на все предприятие. Здесь несколько удивило его то,
что он не может представить внутреннюю Ассоль, так как даже
не говорил с ней. Он читал где-то, что можно, хотя бы смутно,
понять человека, если, вообразив себя этим человеком,
скопировать выражение его лица. Уже глаза Грэя начали
принимать несвойственное им странное выражение, а губы под
усами складываться в слабую, кроткую улыбку, как,
опомнившись, он расхохотался и вышел сменить Пантена.
Было темно. Пантен, подняв воротник куртки, ходил у
компаса, говоря рулевому: "Лево четверть румба; лево. Стой: еще
четверть". "Секрет" шел с половиною парусов при попутном
ветре.
- Знаете, - сказал Пантен Грэю, - я доволен.
- Чем?
- Тем же, чем и вы. Я все понял. Вот здесь, на мостике. - Он
хитро подмигнул, светя улыбке огнем трубки.
- Ну-ка, - сказал Грэй, внезапно догадавшись, в чем дело,
- что вы там поняли? - Лучший способ провезти контрабанду,
- шепнул Пантен. - Всякий может иметь такие паруса, какие
хочет. У вас гениальная голова, Грэй!
- Бедный Пантен! - сказал капитан, не зная, сердиться или
смеяться. - Ваша догадка остроумна, но лишена всякой основы.
Идите спать. Даю вам слово, что вы ошибаетесь. Я делаю то, что
сказал.
Он отослал его спать, сверился с направлением курса и сел.
Теперь мы его оставим, так как ему нужно быть одному.
VI АССОЛЬ ОСТАЕТСЯ ОДНА
Лонгрен провел ночь в море; он не спал, не ловил, а шел под
парусом без определенного направления, слушая плеск воды,
смотря в тьму, обветриваясь и думая. В тяжелые часы жизни
ничто так не восстанавливало силы его души, как эти одинокие
блужданья. Тишина, только тишина и безлюдье - вот что нужно
было ему для того, чтобы все самые слабые и спутанные голоса
внутреннего мира зазвучали понятно. Эту ночь он думал о
будущем, о бедности, об Ассоль. Ему было крайне трудно
покинуть ее даже на время; кроме того, он боялся воскресить
утихшую боль. Быть может, поступив на корабль, он снова
вообразит, что там, в Каперне его ждет не умиравший никогда
друг, и возвращаясь, он будет подходить к дому с горем мертвого
ожидания. Мери никогда больше не выйдет из дверей дома. Но
он хотел, чтобы у Ассоль было что есть, решив поэтому
поступить так, как приказывает забота.
Когда Лонгрен вернулся, девушки еще не было дома. Ее
ранние прогулки не смущали отца; на этот раз однако в его
ожидании была легкая напряженность. Похаживая из угла в угол,
он на повороте вдруг сразу увидел Ассоль; вошедшая
стремительно и неслышно, она молча остановилась перед ним,
почти испугав его светом взгляда, отразившего возбуждение.
Казалось, открылось ее второе лицо - то истинное лицо
человека, о котором обычно говорят только глаза. Она молчала,
смотря в лицо Лонгрену так непонятно, что он быстро спросил:
- Ты больна?
Она не сразу ответила. Когда смысл вопроса коснулся наконец
ее духовного слуха, Ассоль встрепенулась, как ветка, тронутая
рукой, и засмеялась долгим, ровным смехом тихого торжества.
Ей надо было сказать что-нибудь, но, как всегда, не требовалось
придумывать - что именно; она сказала: - Нет, я здорова...
Почему ты так смотришь? Мне весело. Верно, мне весело, но это
оттого, что день так хорош. А что ты надумал? Я уж вижу по
твоему лицу, что ты что-то надумал.
- Что бы я ни надумал, - сказал Лонгрен, усаживая девушку
на колени, - ты, я знаю, поймешь, в чем дело. Жить нечем. Я не
пойду снова в дальнее плавание, а поступлю на почтовый
пароход, что ходит между Кассетом и Лиссом.
- Да, - издалека сказала она, силясь войти в его заботы и
дело, но ужасаясь, что бессильна перестать радоваться. - Это
очень плохо. Мне будет скучно. Возвратись поскорей. - Говоря
так, она расцветала неудержимой улыбкой. - Да, поскорей,
милый; я жду.
- Ассоль! - сказал Лонгрен, беря ладонями ее лицо и
поворачивая к себе. - Выкладывай, что случилось?
Она почувствовала, что должна выветрить его тревогу, и,
победив ликование, сделалась серьезно-внимательной, только в
ее глазах блестела еще новая жизнь.
- "Ты странный, - сказала она. - Решительно ничего. Я
собирала орехи."
Лонгрен не вполне поверил бы этому, не будь он так занят
своими мыслями. Их разговор стал деловым и подробным.
Матрос сказал дочери, чтобы она уложила его мешок; перечислил
все необходимые вещи и дал несколько советов.
- Я вернусь домой дней через десять, а ты заложи мое ружье
и сиди дома. Если кто захочет тебя обидеть, скажи: - "Лонгрен
скоро вернется". Не думай и не беспокойся обо мне; худого
ничего не случится.
После этого он поел, крепко поцеловал девушку и, вскинув
мешок за плечи, вышел на городскую дорогу. Ассоль смотрела
ему вслед, пока он не скрылся за поворотом; затем вернулась.
Немало домашних работ предстояло ей, но она забыла об этом. С
интересом легкого удивления осматривалась она вокруг, как бы
уже чужая этому дому, так влитому в сознание с детства, что,
казалось, всегда носила его в себе, а теперь выглядевшему
подобно родным местам, посещенным спустя ряд лет из круга
жизни иной. Но что-то недостойное почудилось ей в этом своем
отпоре, что-то неладное. Она села к столу, на котором Лонгрен
мастерил игрушки, и попыталась приклеить руль к корме; смотря
на эти предметы, невольно увидела она их большими,
настоящими; все, что случилось утром, снова поднялось в ней
дрожью волнения, и золотое кольцо, величиной с солнце, упало
через море к ее ногам.
Не усидев, она вышла из дома и пошла в Лисе. Ей совершенно
нечего было там делать; она не знала, зачем идет, но не идти -
не могла. По дороге ей встретился пешеход, желавший разведать
какое-то направление; она толково объяснила ему, что нужно, и
тотчас же забыла об этом.
Всю длинную дорогу миновала она незаметно, как если бы
несла птицу, поглотившую все ее нежное внимание. У города она
немного развлеклась шумом, летевшим с его огромного круга, но
он был не властен над ней, как раньше, когда, пугая и забивая,
делал ее молчаливой трусихой. Она противостояла ему. Она
медленно прошла кольцеобразный бульвар, пересекая синие тени
деревьев, доверчиво и легко взглядывая на лица прохожих,
ровной походкой, полной уверенности. Порода наблюдательных
людей в течение дня замечала неоднократно неизвестную,
странную на взгляд девушку, проходящую среди яркой толпы с
видом глубокой задумчивости. На площади она подставила руку
струе фонтана, перебирая пальцами среди отраженных брызг;
затем, присев, отдохнула и вернулась на лесную дорогу.
Обратный путь она сделала со свежей душой, в настроении
мирном и ясном, подобно вечерней речке, сменившей, наконец,
пестрые зеркала дня ровным в тени блеском. Приближаясь к
селению, она увидала того самого угольщика, которому
померещилось, что у него зацвела корзина; он стоял возле
повозки с двумя неизвестными мрачными людьми, покрытыми
сажей и грязью. Ассоль обрадовалась. - Здравствуй. Филипп, -
сказала она, - что ты здесь делаешь?
- Ничего, муха. Свалилось колесо; я его поправил, теперь
покуриваю да калякаю с нашими ребятами. Ты откуда?
Ассоль не ответила.
- Знаешь, Филипп, - заговорила она, - я тебя очень люблю,
и потому скажу только тебе. Я скоро уеду; наверное, уеду совсем.
Ты не говори никому об этом.
- Это ты хочешь уехать? Куда же ты собралась? - изумился
угольщик, вопросительно раскрыв рот, отчего его борода стала
длиннее.
- Не знаю. - Она медленно осмотрела поляну под вязом, где
стояла телега, - зеленую в розовом вечернем свете траву,
черных молчаливых угольщиков и, подумав, прибавила: - Все
это мне неизвестно. Я не знаю ни дня, ни часа и даже не знаю,
куда. Больше ничего не скажу. Поэтому, на всякий случай, -
прощай; ты часто меня возил.
Она взяла огромную черную руку и привела ее в состояние
относительного трясения. Лицо рабочего разверзло трещину
неподвижной улыбки. Девушка кивнула, повернулась и отошла.
Она исчезла так быстро, что Филипп и его приятели не успели
повернуть голову.
- Чудеса, - сказал угольщик, - поди-ка, пойми ее. - Что-
то с ней сегодня... такое и прочее.
- Верно, - поддержал второй, - не то она говорит, не то -
уговаривает. Не наше дело.
- Не наше дело, - сказал и третий, вздохнув. Затем все трое
сели в повозку и, затрещав колесами по каменистой дороге,
скрылись в пыли.
VII АЛЫЙ "СЕКРЕТ"
Был белый утренний час; в огромном лесу стоял тонкий пар,
полный странных видений. Неизвестный охотник, только что
покинувший свой костер, двигался вдоль реки; сквозь деревья
сиял просвет ее воздушных пустот, но прилежный охотник не
подходил к ним, рассматривая свежий след медведя,
направляющийся к горам.
Внезапный звук пронесся среди деревьев с неожиданностью
тревожной погони; это запел кларнет. Музыкант, выйдя на
палубу, сыграл отрывок мелодии, полной печального,
протяжного повторения. Звук дрожал, как голос, скрывающий
горе; усилился, улыбнулся грустным переливом и оборвался.
Далекое эхо смутно напевало ту же мелодию.
Охотник, отметив след сломанной веткой, пробрался к воде.
Туман еще не рассеялся; в нем гасли очертания огромного
корабля, медленно повертывающегося к устью реки. Его
свернутые паруса ожили, свисая фестонами, расправляясь и
покрывая мачты бессильными щитами огромных складок;
слышались голоса и шаги. Береговой ветер, пробуя дуть, лениво
теребил паруса; наконец, тепло солнца произвело нужный
эффект; воздушный напор усилился, рассеял туман и вылился по
реям в легкие алые формы, полные роз. Розовые тени скользили
по белизне мачт и снастей, все было белым, кроме раскинутых,
плавно двинутых парусов цвета глубокой радости.
Охотник, смотревший с берега, долго протирал глаза, пока не
убедился, что видит именно так, а не иначе. Корабль скрылся за
поворотом, а он все еще стоял и смотрел; затем, молча пожав
плечами, отправился к своему медведю.
Пока "Секрет" шел руслом реки, Грэй стоял у штурвала, не
доверяя руля матросу - он боялся мели. Пантен сидел рядом, в
новой суконной паре, в новой блестящей фуражке, бритый и
смиренно надутый. Он по-прежнему не чувствовал никакой связи
между алым убранством и прямой целью Грэя.
- Теперь, - сказал Грэй, - когда мои паруса рдеют, ветер
хорош, а в сердце моем больше счастья, чем у слона при виде
небольшой булочки, я попытаюсь настроить вас своими
мыслями, как обещал в Лиссе. Заметьте - я не считаю вас
глупым или упрямым, нет; вы образцовый моряк, а это много
стоит. Но вы, как и большинство, слушаете голоса всех нехитрых
истин сквозь толстое стекло жизни; они кричат, но, вы не
услышите. Я делаю то, что существует, как старинное
представление о прекрасном-несбыточном, и что, по существу,
так же сбыточно и возможно, как загородная прогулка. Скоро вы
увидите девушку, которая не может, не должна иначе выйти
замуж, как только таким способом, какой развиваю я на ваших
глазах.
Он сжато передал моряку то, о чем мы хорошо знаем,
закончив объяснение так: - Вы видите, как тесно сплетены здесь
судьба, воля и свойство характеров; я прихожу к той, которая
ждет и может ждать только меня, я же не хочу никого другого,
кроме нее, может быть именно потому, что благодаря ей я понял
одну нехитрую истину. Она в том, чтобы делать так называемые
чудеса своими руками. Когда для человека главное - получать
дражайший пятак, легко дать этот пятак, но, когда душа таит
зерно пламенного растения - чуда, сделай ему это чудо, если ты
в состоянии. Новая душа будет у него и новая у тебя. Когда
начальник тюрьмы сам выпустит заключенного, когда
миллиардер подарит писцу виллу, опереточную певицу и сейф, а
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг