Лоцмана не брать. Пока все... Да, выгодный фрахт мне нужен как
прошлогодний снег. Можете передать это маклеру. Я
отправляюсь в город, где пробуду до вечера.
- Что же случилось?
- Решительно ничего, Пантен. Я хочу, чтобы вы приняли к
сведению мое желание избегать всяких расспросов. Когда
наступит момент, я сообщу вам, в чем дело. Матросам скажите,
что предстоит ремонт; что местный док занят.
- Хорошо, - бессмысленно сказал Пантен в спину
уходящего Грэя. - Будет исполнено.
Хотя распоряжения капитана были вполне толковы, помощник
вытаращил глаза и беспокойно помчался с тарелкой к себе в
каюту, бормоча: "Пантен, тебя озадачили. Не хочет ли он
попробовать контрабанды? Не выступаем ли мы под черным
флагом пирата?" Но здесь Пантен запутался в самых диких
предположениях. Пока он нервически уничтожал рыбу, Грэй
спустился в каюту, взял деньги и, переехав бухту, появился в
торговых кварталах Лисса.
Теперь он действовал уже решительно и покойно, до мелочи
зная все, что предстоит на чудном пути. Каждое движение -
мысль, действие - грели его тонким наслаждением
художественной работы. Его план сложился мгновенно и
выпукло. Его понятия о жизни подверглись тому последнему
набегу резца, после которого мрамор спокоен в своем прекрасном
сиянии.
Грэй побывал в трех лавках, придавая особенное значение
точности выбора, так как мысленно видел уже нужный цвет и
оттенок. В двух первых лавках ему показали шелка базарных
цветов, предназначенные удовлетворить незатейливое тщеславие;
в третьей он нашел образцы сложных эффектов. Хозяин лавки
радостно суетился, выкладывая залежавшиеся материи, но Грэй
был серьезен, как анатом. Он терпеливо разбирал свертки,
откладывал, сдвигал, развертывал и смотрел на свет такое
множество алых полос, что прилавок, заваленный ими, казалось,
вспыхнет. На носок сапога Грэя легла пурпурная волна; на его
руках и лице блестел розовый отсвет. Роясь в легком
сопротивлении шелка, он различал цвета: красный, бледный
розовый и розовый темный, густые закипи вишневых, оранжевых
и мрачно-рыжих тонов; здесь были оттенки всех сил и значений,
различные - в своем мнимом родстве, подобно словам:
"очаровательно" - "прекрасно" - "великолепно" -
"совершенно"; в складках таились намеки, недоступные языку
зрения, но истинный алый цвет долго не представлялся глазам
нашего капитана; что приносил лавочник, было хорошо, но не
вызывало ясного и твердого "да". Наконец, один цвет привлек
обезоруженное внимание покупателя; он сел в кресло к окну,
вытянул из шумного шелка длинный конец, бросил его на колени
и, развалясь, с трубкой в зубах, стал созерцательно неподвижен.
Этот совершенно чистый, как алая утренняя струя, полный
благородного веселья и царственности цвет являлся именно тем
гордым цветом, какой разыскивал Грэй. В нем не было
смешанных оттенков огня, лепестков мака, игры фиолетовых или
лиловых намеков; не было также ни синевы, ни тени - ничего,
что вызывает сомнение. Он рдел, как улыбка, прелестью
духовного отражения. Грэй так задумался, что позабыл о хозяине,
ожидавшем за его спиной с напряжением охотничьей собаки,
сделавшей стойку. Устав ждать, торговец напомнил о себе
треском оторванного куска материи.
- Довольно образцов, - сказал Грэй, вставая, - этот шелк я
беру.
- Весь кусок? - почтительно сомневаясь, спросил торговец.
Но Грэй молча смотрел ему в лоб, отчего хозяин лавки сделался
немного развязнее. - В таком случае, сколько метров?
Грэй кивнул, приглашая повременить, и высчитал карандашом
на бумаге требуемое количество.
- Две тысячи метров. - Он с сомнением осмотрел полки. -
Да, не более двух тысяч метров.
- Две? - сказал хозяин, судорожно подскакивая, как
пружинный. - Тысячи? Метров? Прошу вас сесть, капитан. Не
желаете ли взглянуть, капитан, образцы новых материй? Как вам
будет угодно. Вот спички, вот прекрасный табак; прошу вас. Две
тысячи... две тысячи по. - Он сказал цену, имеющую такое же
отношение к настоящей, как клятва к простому "да", но Грэй был
доволен, так как не хотел ни в чем торговаться. -
Удивительный, наилучший шелк, - продолжал лавочник, -
товар вне сравнения, только у меня найдете такой.
Когда он наконец весь изошел восторгом, Грэй договорился с
ним о доставке, взяв на свой счет издержки, уплатил по счету и
ушел, провожаемый хозяином с почестями китайского короля.
Тем временем через улицу от того места, где была лавка,
бродячий музыкант, настроив виолончель, заставил ее тихим
смычком говорить грустно и хорошо; его товарищ, флейтист,
осыпал пение струи лепетом горлового свиста; простая песенка,
которою они огласили дремлющий в жаре двор, достигла ушей
Грэя, и тотчас он понял, что следует ему делать дальше. Вообще
все эти дни он был на той счастливой высоте духовного зрения, с
которой отчетливо замечались им все намеки и подсказы
действительности; услыша заглушаемые ездой экипажей звуки,
он вошел в центр важнейших впечатлений и мыслей, вызванных,
сообразно его характеру, этой музыкой, уже чувствуя, почему и
как выйдет хорошо то, что придумал. Миновав переулок, Грэй
прошел в ворота дома, где состоялось музыкальное выступление.
К тому времени музыканты собрались уходить; высокий
флейтист с видом забитого достоинства благодарно махал
шляпой тем окнам, откуда вылетали монеты. Виолончель уже
вернулась под мышку своего хозяина; тот, вытирая вспотевший
лоб, дожидался флейтиста.
- Ба, да это ты, Циммер! - сказал ему Грэй, признавая
скрипача, который по вечерам веселил своей прекрасной игрой
моряков, гостей трактира "Деньги на бочку". - Как же ты
изменил скрипке?
- Досточтимый капитан, - самодовольно возразил Циммер,
- я играю на всем, что звучит и трещит. В молодости я был
музыкальным клоуном. Теперь меня тянет к искусству, и я с
горем вижу, что погубил незаурядное дарование. Поэтому-то я из
поздней жадности люблю сразу двух: виолу и скрипку. На
виолончели играю днем, а на скрипке по вечерам, то есть как бы
плачу, рыдаю о погибшем таланте. Не угостите ли винцом, а?
Виолончель - это моя Кармен, а скрипка.
- Ассоль, - сказал Грэй. Циммер не расслышал.
- Да, - кивнул он, - соло на тарелках или медных
трубочках - Другое дело. Впрочем, что мне?! Пусть кривляются
паяцы искусства - я знаю, что в скрипке и виолончели всегда
отдыхают феи.
- А что скрывается в моем "тур-лю-рлю"? - спросил
подошедший флейтист, рослый детина с бараньими голубыми
глазами и белокурой бородой. - Ну-ка, скажи?
- Смотря по тому, сколько ты выпил с утра. Иногда - птица,
иногда - спиртные пары. Капитан, это мой компаньон Дусс; я
говорил ему, как вы сорите золотом, когда пьете, и он заочно
влюблен в вас.
- Да, - сказал Дусс, - я люблю жест и щедрость. Но я
хитер, не верьте моей гнусной лести.
- Вот что, - сказал, смеясь, Грэй. - У меня мало времени, а
дело не терпит. Я предлагаю вам хорошо заработать. Соберите
оркестр, но не из щеголей с парадными лицами мертвецов,
которые в музыкальном буквоедстве или - что еще хуже - в
звуковой гастрономии забыли о душе музыки и тихо мертвят
эстрады своими замысловатыми шумами, - нет. Соберите своих,
заставляющих плакать простые сердца кухарок и лакеев;
соберите своих бродяг. Море и любовь не терпят педантов. Я с
удовольствием посидел бы с вами, и даже не с одной бутылкой,
но нужно идти. У меня много дела. Возьмите это и пропейте за
букву А. Если вам нравится мое предложение, приезжайте
повечеру на "Секрет", он стоит неподалеку от головной дамбы.
- Согласен! - вскричал Циммер, зная, что Грэй платит, как
царь. - Дусс, кланяйся, скажи "да" и верти шляпой от радости!
Капитан Грэй хочет жениться!
- Да, - просто сказал Грэй. - Все подробности я вам
сообщу на "Секрете". Вы же...
- За букву А! - Дусс, толкнув локтем Циммера, подмигнул
Грэю. - Но... как много букв в алфавите! Пожалуйте что-нибудь
и на фиту...
Грэй дал еще денег. Музыканты ушли. Тогда он зашел в
комиссионную контору и дал тайное поручение за крупную
сумму - выполнить срочно, в течение шести дней. В то время,
как Грэй вернулся на свой корабль, агент конторы уже садился на
пароход. К вечеру привезли шелк; пять парусников, нанятых
Грэем, поместились с матросами; еще не вернулся Летика и не
прибыли музыканты; в ожидании их Грэй отправился
потолковать с Пантеном.
Следует заметить, что Грэй в течение нескольких лет плавал с
одним составом команды. Вначале капитан удивлял матросов
капризами неожиданных рейсов, остановок - иногда месячных
- в самых неторговых и безлюдных местах, но постепенно они
прониклись "грэизмом" Грэя. Он часто плавал с одним
балластом, отказываясь брать выгодный фрахт только потому,
что не нравился ему предложенный груз. Никто не мог уговорить
его везти мыло, гвозди, части машин и другое, что мрачно
молчит в трюмах, вызывая безжизненные представления скучной
необходимости. Но он охотно грузил фрукты, фарфор, животных,
пряности, чай, табак, кофе, шелк, ценные породы деревьев:
черное, сандал, пальму. Все это отвечало аристократизму его
воображения, создавая живописную атмосферу; не удивительно,
что команда "Секрета", воспитанная, таким образом, в духе
своеобразности, посматривала несколько свысока на все иные
суда, окутанные дымом плоской наживы. Все-таки этот раз Грэй
встретил вопросы в физиономиях; самый тупой матрос отлично
знал, что нет надобности производить ремонт в русле лесной
реки.
Пантен, конечно, сообщил им приказание Грэя; когда тот
вошел, помощник его докуривал шестую сигару, бродя по каюте,
ошалев от дыма и натыкаясь на стулья. Наступал вечер; сквозь
открытый иллюминатор торчала золотистая балка света, в
которой вспыхнул лакированный козырек капитанской фуражки.
- Все готово, - мрачно сказал Пантен. - Если хотите,
можно поднимать якорь.
- Вы должны бы, Пантен, знать меня несколько лучше, -
мягко заметил Грэй. - Нет тайны в том, что я делаю. Как только
мы бросим якорь на дно Лилианы, я расскажу все, и вы не будете
тратить так много спичек на плохие сигары. Ступайте,
снимайтесь с якоря.
Пантен, неловко усмехаясь, почесал бровь.
- Это, конечно, так, - сказал он. - Впрочем, я ничего.
Когда он вышел, Грэй посидел несколько времени, неподвижно
смотря в полуоткрытую дверь, затем перешел к себе. Здесь он то
сидел, то ложился; то, прислушиваясь к треску брашпиля,
выкатывающего громкую цепь, собирался выйти на бак, но вновь
задумывался и возвращался к столу, чертя по клеенке пальцем
прямую быструю линию. Удар кулаком в дверь вывел его из
маниакального состояния; он повернул ключ, впустив Летику.
Матрос, тяжело дыша, остановился с видом гонца, вовремя
Предупредившего казнь.
- "Летика, Летика", - сказал я себе, - быстро заговорил он,
- когда я с кабельного мола увидел, как танцуют вокруг
брашпиля наши ребята, поплевывая в ладони. У меня глаз, как у
орла. И я полетел; я так дышал на лодочника, что человек вспотел
от волнения. Капитан, вы хотели оставить меня на берегу?
- Летика, - сказал Грэй, присматриваясь к его красным
глазам, - я ожидал тебя не позже утра. Лил ли ты на затылок
холодную воду?
- Лил. Не столько, сколько было принято внутрь, но лил. Все
сделано.
- Говори. - Не стоит говорить, капитан; вот здесь все
записано. Берите и читайте. Я очень старался. Я уйду.
- Куда?
- Я вижу по укоризне глаз ваших, что еще мало лил на
затылок холодной воды.
Он повернулся и вышел с странными движениями слепого.
Грэй развернул бумажку; карандаш, должно быть, дивился, когда
выводил по ней эти чертежи, напоминающие расшатанный забор.
Вот что писал Летика: "Сообразно инструкции. После пяти часов
ходил по улице. Дом с серой крышей, по два окна сбоку; при нем
огород. Означенная особа приходила два раза: за водой раз, за
щепками для плиты два. По наступлении темноты проник
взглядом в окно, но ничего не увидел по причине занавески".
Затем следовало несколько указаний семейного характера,
добытых Летикой, видимо, путем застольного разговора, так как
меморий заканчивался, несколько неожиданно, словами: "В счет
расходов приложил малость своих".
Но существо этого донесения говорило лишь о том, что мы
знаем из первой главы. Грэй положил бумажку в стол, свистнул
вахтенного и послал за Пантеном, но вместо помощника явился
боцман Атвуд, обдергивая засученные рукава.
- Мы ошвартовались у дамбы, - сказал он. - Пантен
послал узнать, что вы хотите. Он занят: на него напали там какие-
то люди с трубами, барабанами и другими скрипками. Вы звали
их на "Секрет"? Пантен просит вас прийти, говорит, у него туман
в голове.
- Да, Атвуд, - сказал Грэй, - я, точно, звал музыкантов;
подите, скажите им, чтобы шли пока в кубрик. Далее будет
видно, как их устроить. Атвуд, скажите им и команде, что я
выйду на палубу через четверть часа. Пусть соберутся; вы и
Пантен, разумеется, тоже послушаете меня.
Атвуд взвел, как курок, левую бровь, постоял боком у двери и
вышел. Эти десять минут Грэй провел, закрыв руками лицо; он
ни к чему не приготовлялся и ничего не рассчитывал, но хотел
мысленно помолчать. Тем временем его ждали уже все,
нетерпеливо и с любопытством, полным догадок. Он вышел и
увидел по лицам ожидание невероятных вещей, но так как сам
находил совершающееся вполне естественным, то напряжение
чужих душ отразилось в нем легкой досадой.
- Ничего особенного, - сказал Грэй, присаживаясь на трап
мостика. - Мы простоим в устье реки до тех пор, пока не
сменим весь такелаж. Вы видели, что привезен красный шелк; из
него под руководством парусного мастера Блента смастерят
"Секрету" новые паруса. Затем мы отправимся, но куда - не
скажу; во всяком случае, недалеко отсюда. Я еду к жене. Она еще
не жена мне, но будет ею. Мне нужны алые паруса, чтобы еще
издали, как условлено с нею, она заметила нас. Вот и все. Как
видите, здесь нет ничего таинственного. И довольно об этом.
- Да, - сказал Атвуд, видя по улыбающимся лицам
матросов, что они приятно озадачены и не решаются говорить. -
Так вот в чем дело, капитан... Не нам, конечно, судить об этом.
Как желаете, так и будет. Я поздравляю вас.
- Благодарю! - Грэй сильно сжал руку боцмана, но тот,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг