- Но зеркало, дорогой, мертвая гладкая вещь. А я хочу отразиться в живом и
подвижном сознании. В этом мире всего два живых сознания - твое и мое.
- А сознание Эрои? О нем ты забыл?
- Молчи! Я запрещаю тебе говорить о ней. Ты недостоин!
- А ты достоин?
- Спроси ее, кто из нас достоин.
- Посмотри, от гнева что-то случилось с твоей щекой и с кончиком носа. Ты
уже не так красив, как был десять минут тому назад. По-видимому, тебе в
эти минуты противопоказано нервничать.
- Да. Моя работа требует от дильнейца благоразумия и выдержки. Красота -
это символ гармонии. Волноваться мне нельзя.
- А ты все-таки волнуешься. Смотри, стал шире рот и уже лоб. Еще полчаса,
и ты из юного бога снова превратишься в того, кем был вчера.
- Не может быть.
- Взгляни в зеркало. Оно всего в двух шагах от тебя.
- В двух шагах? Здесь, на Уэре, все в двух шагах от тебя, все и все, и ты
сам в двух шагах от себя. Тебе некуда от себя уйти. Ты каждый день должен
видеть одно и то же. В таких условиях грешно не изменить себя, если это в
твоих силах. Сегодня утром я взглянул в зеркало и не узнал себя. Вместо
меня смотрел из зеркала кто-то другой. Это было настолько внезапно, что я
подумал: на нашем острове появился кто-то третий. В двух шагах... Здесь
все в двух шагах. И нам не вырваться отсюда. Мне тесно здесь, Веяд, мне не
хватает масштабов. Я отдал бы полжизни, чтобы, проснувшись, увидеть вдали
горизонт. Но горизонта нет. И ничего нет, кроме маленького и
искусственного островка, да нас с тобой и ее. Но существует ли она? Ты это
знаешь лучше меня. Скажи правду. В мире, где все в двух шагах от тебя, не
стоит врать.
- Не стоит врать? Вот я тебя и ловлю на слове. Если нельзя врать, зачем же
ты изменил свою внешность, кого ты хочешь этим обмануть?
Поет птица
Затейник - солидный дильнеец с седыми усами сказочного волшебника - менял
пейзаж. Нет, это было не хитроумное оптическое приспособление, специально
созданное для обмана чувств. Передвигалось пространство и время. Домики
переносились в другую местность быстро и незаметно для их обитателей, а
затем снова возвращались. Затейник был слишком старателен и услужлив.
Иногда хотелось задержаться в одной точке трехмерного пространства, а не
менять ее на другую. И все же было приятно подойти к окну и увидеть рядом
озеро, то озеро, которое вчера было далеко.
Эроя проснулась рано и подошла к окну. Она подняла занавеску и спросила
себя: "Что же я увижу сегодня за окном?"
Она взглянула. За окном стоял олень. Он стоял как бы вынутый из
пространства. За ним не было никакого фона. Он стоял, словно на облаке,
отражаясь вместе с облаком в синей воде горного озера. Огромные детские
влажные глаза оленя смотрели вдаль. Затем олень исчез и облако рассеялось.
По-видимому, седоусый волшебник перенес домик Эрои на верхушку горы.
Эроя рассмеялась.
- Он забывчив, этот несносный старик, - сказала она. - Третьего дня он
тоже проделал со мной эту же штуку. Он начал повторяться.
На днях, вместе с подругой Зарой, Эроя ходила по предписанию врача в
отделение биохимической стимуляции. В обыкновенных условиях организм
дильнейца химически обновляется за шестьдесят дней. Здесь, в этой камере,
молекулы клеток, кроме тех, из которых состоят нуклеиновые кислоты, должны
были обновиться за несколько часов.
Эроя и Зара вышли из отделения биохимической стимуляции обновленными и
посвежевшими.
- Мы ли это, Зара, - спросила Эроя, - или не мы?
- Духовно - мы, - ответила, смеясь, Зара. - Но химически - не мы.
Морфологически - мы, физически - не мы. Как же осуществляется единство
между содержанием и формой?
- Спроси об этом врача.
Клетки биохимически обновились. Но было нечто важнее физического
самочувствия - это духовное восприятие мира. Этим занималась сестра
седоусого "волшебника", специалист в области изучения психического поля.
Эроя хотела отказаться от эксперимента, как это сделали многие отдыхающие,
не пожелавшие освежать свое видение мира, но после непродолжительного
раздумья решила: "Попробую! Чему быть, того не миновать!"
И она рискнула.
Дверь камеры открылась, и Эроя села в кресло. Вдруг что-то случилось с
миром. Планета шатнулась и как бы сдвинулась с места. Уж не превратилась
ли снова Эроя в пчелу, как это случилось однажды в детстве?
Она слышала музыку, тихую музыку, которая перешла в шепот. Шепот сменился
свистом утренней птицы. Этот свист, это мерцание звуков, этот птичий голос
как бы сорвал занавес с бытия. У ног Эрои гремел ручей. И низко-низко над
самым холмом висела радуга. С нее падали крупные капли дождя. Эроя
кружилась вокруг цветка. Запах хмелил сознание. В нем был целый мир, как в
мерцающих звуках птичьего пения. Пространство качалось возле самых глаз -
синие, желтые, фиолетовые полосы.
И снова запела птица. Она щелкала, свистела, переливалась то весельем, то
тоской, она превращала в звуки весь мир.
- Ну, как вы чувствуете себя, дорогая? - спросил Эрою женский голос.
- Хорошо.
- На этот раз довольно.
Эроя вышла из камеры на лесную поляну. Теперь у нее было другое зрение,
другое обоняние, другой слух. Ей словно подменили все чувства. Она
смотрела вокруг, словно видела все в первый раз. Ее все поражало, но
больше всего удивляли ее самые простые вещи: деревья, лица, слова и их
способность облекать в звуки предметы и явления. Казалось, она появилась
здесь, на Дильнее, с другой планеты.
В птичьем горле все еще щелкал и звенел свист. Птица пела в посвежевшем
сознании Эрои.
- Ну что? Обновила свое психическое поле?
"Обновила... - подумала Эроя. - Какое это, в сущности, пошлое, ничего не
говорящее слово!"
- Я стала другой, - сказала Эроя, - и в то же время осталась той же самой.
- Я понимаю, - сказала Зара. - Подвержена обновлению только та часть
психического поля, которая не ведает памятью. Вот если бы обновление
затронуло и память, тогда бы ты, выйдя из камеры, снова родилась. Ты бы
стала другой личностью.
- Зачем же, Зара? Разве ты недовольна моим "я" и вместо меня хотела бы
видеть в моей оболочке другую сущность?
- Нет, нет! Зачем мне терять подругу ради неизвестного существа? Я люблю
тебя такой, какая ты есть. Но мы сейчас, кажется, живем с тобой в разных
мирах. Я в мире обыденного, ты в сказочном мире обновленных и обостренных
чувств.
Павлушин снова в Ленинграде
Не надоела ли мне слава? Позавчера спросил меня об этом один будущий
кандидат наук. Я ему ответил:
- Малость поднадоела.
Он мне говорит:
- Ну, ну! Слава никогда не может надоесть. - И добавляет ядовито: -
Конечно, заслуженная слава.
По его словам, значит, я виноват, что подобрал в сквере необыкновенную
книгу. А он что бы сделал на моем месте? Оставил бы ее лежать на песке?
Или спрятал бы на этажерке среди собрания сочинений Болеслава Пруса и
никому не сказал ни слова об этой находке?
Вчера вечером мне звонят из средней школы. Детский голос.
- Кого вам? - спрашиваю я.
- Нам нужно фантаста Павлушина.
Я им отвечаю:
- Я Павлушин, но я не фантаст. Упаси меня бог!
- А разве не вы написали знаменитую книгу?
- Я! Я написал! - И вешаю трубку.
Снова звонок:
- С вами говорят из Дворца культуры. Не могли бы вы...
- Не мог бы! - и вешаю трубку.
Телефон звонит, надрывается, но я не подхожу. У себя в
научно-исследовательском институте я тоже делаю вид, что не имею отношения
ко всей этой шумихе. Но это не помогает. В раздевалке тетя Клаша подает
мне пальто, словно я министр. На лицах сотрудников выражение почтительного
удивления. Захожу к новой машинистке, красивой девушке, перепечатать
отчет. Она вся покрывается краской и ни с того, ни с сего спрашивает:
- А вы так и не встретили его?
- Кого не встретил?
- Ну, его. Я имею в виду существо с другой планеты.
- Нет, не встретил. Пока не довелось.
- А как ему удалось остаться незамеченным, если у него не такая
наружность, как у нас?
- А откуда вам известно? Может, точно такая, как у нас с вами. Так когда
перепечатаете?
Она взглянула на отчет, еще раз взглянула, потом говорит разочарованно:
- Обычный отчет.
- А вы думали что?
- Я думала, продолжение этой незаконченной книги.
- Так ведь не я же писал.
- Многие думают, что вы. Не один, конечно, а с кем-то. Вообще много
разговоров вокруг вас. Я вчера одному знакомому сказала, что работаю
вместе с вами в одном учреждении, так он, представьте, не поверил.
"Черт подери, - думаю я. - Красивая девица. Глаза живые, карие. И губки
как нарисованные. А насчет ума, хоть бы где заняла!"
На другой день захожу.
- Ну как, - спрашиваю, - перепечатали?
Она мнется. А лицо ее опять покрывается краской.
- Вы очень скромный, - говорит вдруг она и подает мне перепечатанный отчет.
- А почему бы мне быть нескромным? - отвечаю я. - Я даже не кандидат наук.
Я просто младший сотрудник.
- Разве? А мне говорили, что вас выбрали действительным членом Датской
академии наук и в Индии вам присудили премию за большие заслуги в развитии
научно-популярной и фантастической литературы.
- Преувеличивают, - сказал я. И, взяв отчет, вышел.
Я бы не стал рассказывать о машинистке, если бы это был не характерный
случай, хотя и мелкий. Человек смотрит на себя не только своими, но и
чужими глазами, чаще чужими, чем своими. Стоило бы мне закрыть глаза и
посмотреть на себя глазами этой машинистки, как я бы и в самом деле
вообразил себя членом Датской академии наук. Но я-то ведь знаю себе цену,
знаю, кто я такой. Разве человек может измениться от того, что он нагнулся
и поднял кем-то потерянную книгу?
Детство Арида
Логик Арид, разумеется, не сразу стал логиком. И все же он рос
необыкновенным ребенком. Когда ему исполнилось девять лет, он удивил мать
и особенно отца. Отец сказал ему:
- Вчера ты совершил нехороший поступок. Ты сломал в саду маленькую
яблоньку. И она погибла. И, кроме того, ты был невежлив с ботаником,
ухаживающим за садом.
- Вчера? - спросил Арид отца. - А что же такое значит слово "вчера"?
Отец растерялся.
- В своем ли ты уме? Это знают двухлетние дети. Вчера - это вчера, а не
сегодня. День, который канул в вечность и никогда не вернется.
- Я и знаю и не знаю. Вчера это то, что было. И все-таки я не понимаю, что
такое "вчера". Могу ли я, папа, вернуться во вчерашний день?
- Нет, не можешь.
- А ты в этом уверен?
- Ты задаешь глупые вопросы. Может, ты шутишь?
- Нет, я не шучу, - сказал Арид. - Мне кажется, что я вернусь туда.
- Куда?
- Во вчерашний день, и исправлю свой дурной поступок. Я не трону яблоню и
не скажу ничего ботанику.
- Это невозможно, Арид. Нельзя вернуться в прошлое и изменить совершенный
тобою поступок.
В эту ночь отец и мать Арида спали тревожно. И, просыпаясь, все время
говорили о сыне. В своем ли он уме? Не показать ли его невропатологу?
Невропатолог, осмотрев Арида, сказал родителям:
- Великолепный, совершенно здоровый ребенок.
- А его непонимание того, что время течет и оно необратимо?
- Ну, что ж, у него такой склад характера. Он видит все вещи глубже, чем
обычные дети, и, по-видимому, хочет проникнуть своим любознательным умом в
сущность явления, которое нам не кажется загадочным только потому, что мы
смотрим на мир сквозь призму традиций и привычных представлений.
Мать и отец успокоились, но ненадолго. Как-то, зайдя в детскую комнату,
отец увидел сына, мастерившего из проволоки и досок какую-то причудливую
вещь.
- Что ты мастеришь. Арид? - спросил отец.
- Машину.
- Для чего?
- Для того, чтобы она могла меня доставить в прошлое.
- В прошлое вернуться нельзя. Оно потому и называется прошлым, что оно
прошло, его уже нет и оно никогда не вернется.
- А я не уверен в этом, папа.
Отец рассердился.
- Оставь свое упрямство, Арид. Ты же большой мальчик. Все дильнейцы, без
исключения - дети и взрослые - знают, что время необратимо. Нельзя
вернуться в прошлое наяву, это можно сделать только во сне.
Отец не был настолько чуток, чтобы проникнуть во внутренний мир своего
сына. А это был сложный мир. Мысль Арида не хотела примириться с тем, к
чему издавна привыкли все дильнейцы. Мальчик спрашивал себя: почему то,
что случилось, не может случиться во второй раз? Почему промелькнувшее
мгновение неповторимо? Его удивляло также, что все остальные дильнейцы
принимали это как должное.
В школе Арид заставлял смущаться самых умных учителей. Все простое,
привычное, обыденное казалось ему сложным и непонятным. Он рано стал
интересоваться законами эволюции всего живого, биосферой Дильнеи.
Он спрашивал у своих учителей:
- Как и почему на Дильнее возникла жизнь?
Его не удовлетворяли ни те ответы, которые давали учителя, ни те, что были
напечатаны в книгах. Он размышлял о том, были ли это отдельные молекулы
или системы молекул, но они должны были быть хранителями и передатчиками
не только энергии, но и времени. Они должны были повторить утраченное,
чтобы сохранить единство вида и течения времени. Он жил среди вопросов,
ища сам ответы на них. И все же самым загадочным для него было время. Как
растения с помощью фотосинтеза перерабатывали и хранили солнечную энергию,
так все живое хранило время в своей химической, физиологической и
психической памяти. Процесс физического времени был необратим, но каждый
дильнеец был хранителем своей внутренней биографии, всего того, что
пережили и видели его предки. Машина, которую Арид пытался изобрести в
детстве, была изобретена самой природой и хранилась в молекулах живых
клеток.
Однажды в школе выступал дильнеец, попавший из прошлого в будущее. Он
совершил длительное космическое путешествие на фотонном корабле со
страшной скоростью, близкой к скорости света, и возвратился на Дильнею, не
найдя в живых ни одного из своих современников. Для него, для этого все
еще молодого человека, путешествие продолжалось всего пять лет, но на
Дильнее время текло почти в сорок раз быстрее. Как же чувствовал себя этот
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг