- Индивидуальность, - рассуждал брат, - морфологическая неповторимость...
Так ли уж это абсолютно? Поверь, дорогая, нет. Меня до сих пор дильнейцы
часто путают с неким телепатом Монесом. А я терпеть не могу ни этого
Монеса, ни эту сомнительную науку телепатию. Но что поделаешь! Природа
поленилась и сотворила нас похожими. Уверяю, случай тебя всегда может
свести с дильнейцем, похожим на Веяда. Что за беда, если двойник оказался
старше твоего отсутствующего друга на пятьдесят тысяч лет? Хорошо, что он
не сверстник, и ты не можешь встретить его у общих знакомых, как я
встречаю иногда своего "близнеца"-телепата... Однажды я ему наговорил
дерзостей насчет познания без органов чувств... Вот уж прошли века, а
наука все не может проверить подсовываемые этими ловкачами факты.
Разгадали физическую сущность гравитации, а физическая суть этих
сомнительных явлений все еще показывает ученым кукиш и водит за нос всех,
не исключая моего двойника-телепата.
Эрон-младший всегда был в хорошем настроении. Казалось, он не знал
усталости, хотя работал над решением грандиозной проблемы. Вот уже три
года он бился над задачей, которая казалась неразрешимой всем его
помощникам и друзьям.
- Ум обычного среднего дильнейца, - объяснял он свою идею сестре, - это
ум, укладывающийся в том познании, которого достигло его время от начала
до конца его биографии. Но что такое гений! В сущности, никто до конца
этого не знает. Гений - это ум, заброшенный в настоящее из далекого
будущего. Тривиальный, но тем не менее правильный ответ. Почему хотя бы
раз в столетие случается такое явление, когда будущее посылает нам своего
вестника? Пока оставим этот вопрос в стороне. Он для меня не так важен.
Меня интересует "что", а не "почему". Я и мой друг Арид пытаемся создать
модель ума, обогнавшего своими логическими возможностями современные умы
по крайней мере на несколько тысячелетий. Наш отец изучает познание
насекомых, познание, загнанное в тупик, придаток адаптации. Становление
дильнейца, его эволюция говорит о том, что наш ум, наши логические
способности бесконечно шире тех задач, которые связаны с адаптацией, с
приспособлением к среде. Но иногда, правда очень редко, в одном дильнейце
законы наследственности сосредоточивают грандиозное познание, необычайные
способности.... Благодаря этим гениально одаренным членам общества всему
обществу удается заглянуть в даль будущего, расширить круг познания... Я
мечтаю о таком мозге, который перенес бы нас вперед на многие тысячелетия,
раскрыв множество тайн, окружающих нас. Мы научились воспроизводить
тончайшие интеллектуальные процессы, но перескочить через границу того,
чего достигли общество и наука, мы не можем. Мы не знаем тех логических
законов, по которым будут мыслить дильнейцы через тысячи лет.
- А не зная этих логических законов, - спросила Эроя брата, - как ты
построишь модель ума, обогнавшего современников на тысячелетия?
Эрон-младший улыбнулся.
- Для того и существует фантазия, чтобы расширять окружающий нас мир,
мысленно преодолевать пространство и время. Мы ищем эти логические законы.
В моей лаборатории работают не только самые талантливые физиологи и
кибернетики Дильнеи, но и самые выдающиеся логики. Люди различных
специальностей и профессий, пожалуй, все, за исключением телепатов. Эту
сомнительную науку я не пускаю за порог своего института. Но представь
себе, мой "двойник"-телепат, о котором я тебе говорил, на днях предложил
мне свои услуги.
- Он в самом деле очень похож на тебя?
- Внешне да. Очень. Такого же роста. Так похож, что я сам готов принять
его за себя. Но в складе ума у нас нет ничего общего. Я ненавижу
телепатию... Пойдем ко мне в лабораторию. Я познакомлю тебя со своими
помощниками. Среди них есть один выдающийся логик. Я тебе о нем говорил.
Его зовут Арид. Кстати, он интересуется древним мышлением. И хочет
поговорить на эту тему с тобой.
Рассказывает Павлушин
Я нашел эту книгу в Михайловском сквере возле памятника Пушкину. Кто-то
забыл ее, и она валялась под скамейкой на песке.
Кто же был этот рассеянный читатель, кто, а главное- откуда?
На этот вопрос пока еще нет ответа, так же как никто еще не сумел прочесть
хотя бы одно слово в этой странной книге.
Где она была издана? На каком языке? И это тоже долго оставалось тайной.
Она побывала у всех лингвистов Ленинграда и Москвы, знатоков всех языков и
наречий. Но что толку? Никто не сумел прочесть даже ее названия.
За каких-нибудь два-три месяца я стал знаменитым человеком, почти таким же
знаменитым, как археолог Шлиман или шахматист Тайманов, хотя вся моя
заслуга перед человечеством состояла только в том, что я нагнулся и поднял
лежавшую на песке книгу.
Теперь в ящике для писем и газет на дверях нашей квартиры не хватает места
и для десятой части той корреспонденции, которую я получаю. Почтальон,
низенькая девушка с красным негодующим лицом, заходя ко мне, сокрушалась:
- Уф! И лифта нет в доме. Третий этаж. Долго вам будут писать со всего
света?
- Долго, - отвечал я.
И действительно, кто только мне не писал! Школьники из Казани, пенсионеры
из Баку, студенты из Киева, журналисты и физиологи, буфетчицы и математики
и даже один не то сумасшедший, не то чудак, утверждавший, что книгу издали
в Женеве в знаменитом издательстве SKIRA просто для рекламы.
Глупость! Кто же станет рекламную книгу издавать на неизвестном языке?
В тот день, когда я нашел книгу, я не придал своей находке никакого
значения. Я думал, что какой-нибудь иностранец, западный немец или
француз, засмотревшись на здание Русского музея, замечтавшись, уронил эту
книгу.
Иностранец? А может, не иностранец, а инопланетец?
Впрочем, этот вопрос задал не я, а корреспондент журнала "Кибернетика и
будущее", приезжавший знакомиться со мной из Москвы. Так он назвал и свою
статью: "Инопланетец". И на всякий случай поставил вопросительный знак.
Был ли он искренне убежден в своей правоте, не знаю, но он горячо убеждал
читателей журнала, что на скамейке в Михайловском сквере перед памятником
Пушкину побывал некто, чьи облик и ум были сформированы за пределами
Земли, а может, даже и солнечной системы.
Разговаривая со мной, корреспондент держался немножко свысока и три раза
подряд упрекнул меня в скрытности.
- Ты, - сказал он, почему-то переходя на "ты", - ты чего-то не
договариваешь, Павлушин. А как он выглядел?
- Кто? - спросил я.
- Кто? Ну, этот самый, кто дал тебе книгу.
- Мне никто не давал. Я нашел ее в сквере перед...
- Знаю, - перебил он меня. - Слышал эту версию. С чего ему быть таким
рассеянным? Куришь? Обожди, не волнуйся. Спешить некуда. Слово он с тебя
взял, что ли? Но ты пойми, Павлушин, я не следователь, а журналист. Имя
можешь не называть, а только опиши наружность хотя бы в общих чертах.
Я усмехнулся.
- Видите ли, у него нет наружности.
- То есть как нет наружности?
- Нет - и все. А почему ему нужно иметь внешность? Он же не человек!
-Ну, ладно, - догадался корреспондент. - Не хочешь раскрыть тайну. До
завтра! Я еще забегу. А ты обдумай хорошенько: имеешь ли ты право скрывать
от общественности правду о таком событии? Ну, пока!
Он забегал ко мне по нескольку раз в день в течение недели и все
уговаривал описать наружность инопланетца, якобы презентовавшего мне
книгу. Именно наружность, черты лица. Что касается других подробностей, он
готов был ждать целый месяц, пока не пробудится во мне совесть и я не
перестану разыгрывать из себя сфинкса, а если сказать по-русски, просто
свинью.
Подробностей он так и не дождался и, разумеется, поспешил опубликовать
статью. Я его не упрекаю за это. Не мог же он ждать, пока лингвисты
переведут книгу с загадочного языка?
Забегая намного вперед, я должен огорчить читателя: лингвистам и этнологам
не удалось расшифровать текст найденной мною в Михайловском сквере книги.
За них это сделала кибернетическая машина, созданная коллективом
сотрудников специальной лаборатории Академии наук.
Удовлетворив любопытство читающих мои записки, я должен вернуться к дням,
предшествующим расшифровке и оказавшим столь значительное влияние на мою
судьбу. Из-за этой находки я оказался в центре жизни не только Ленинграда,
но и всей планеты. Телефонные звонки, телеграммы, приглашения из научных
обществ и дворцов культуры. Я долго не мог привыкнуть к этому шуму.
Зазнался ли я? Если и зазнался, то только самую малость. Наоборот, и дома
и на работе я старался держаться как можно скромнее. Я работал в
геологическом учреждении и каждую весну обычно уезжал с партией на Север,
а возвращался поздно осенью. Но в эту весну я совсем забыл, что мне нужно
уезжать. При той ситуации, которая так неожиданно возникла, я не мог
отлучиться из дому на долгий срок. Я был нужен всем. На днях ко мне звонил
сам президент Академии наук. Но в учреждении все смотрели на меня, как на
ловкача и делягу. Евдокимов, старший научный сотрудник, сделав вид, что не
видит меня, сказал при мне в буфете:
- На Север ездил и ничего не нашел, кроме пустяков, а тут на обычном,
заплеванном бульварчике сделал крупное научное открытие.
Последние слова этой ядовитой фразы он подчеркнул голосом.
Я и сам, несмотря на свою молодость и неопытность, чувствовал
двусмысленность своего положения. Кем я был? Обычным парнем, заурядным
геологом, всего три года назад окончившим Горный институт. А кем я
оказался? Связующим звеном между двумя мирами, между Землей и той
планетой, представитель которой через посредство моих рук передал странную
книгу человечеству. Правда, пока специалисты еще не перевели книгу и не
расшифровали ее загадочный текст, это оставалось гипотезой, выдвинутой
журналистом, сотрудником журнала "Кибернетика и будущее". Но с каждым днем
эта гипотеза находила все больше и больше сторонников. Я даже сам стал
подумывать о том, что в сквере побывало существо из другого мира -
"инопланетец", как его назвал корреспондент, да, инопланетец (мне
понравилось это словечко), оставив вещественные следы своего пребывания в
этом месте. Нельзя сказать, что я без всяких усилий заставил себя поверить
в эту смелую концепцию. Этой вере сопротивлялось во мне все: чувство
реальности и юмора, привычки, любовь к обыденному и врожденное недоверие к
чуду. А что же это было, если не почти чудо? В сквере среди нянь и детей,
играющих возле памятника Пушкину, появилось необычное существо, однако же
оставшееся незамеченным.
С какой целью появилось оно? И почему именно в этом сквере, а не в другой
точке земного шара?
Все эти вопросы остались без ответа. И кибернетическая машина Академии
наук, расшифровавшая текст загадочной книги, позволила нам заглянуть в
далекое будущее, но ничего не сказала нам о настоящем, о том, как эта
книга попала в сквер, расположенный между Михайловским театром,
Филармонией и Пассажем, в одном из самых многолюдных мест обыденного
Ленинграда. И если можно допустить, исходя из модной теории вероятности,
что там побывал инопланетец, то невозможно поверить в то, что там очутился
человек из будущего, нарушив самый незыблемый закон природы, закон
необратимого хода времени. Как ни странно, а о том, что текст наконец
расшифрован, я узнал позже других. В эти дни я как раз был в Енисейской
тайге с геологической партией, и наша рация, как нарочно, безмолвствовала
(попался нерадивый и малоопытный радист). Напросился в экспедицию я сам и
попал в тайгу вопреки желанию своего начальства, считавшего, что мне
следует пребывать в Ленинграде, коли уж я стал таким знаменитым. Я настоял
- и меня отправили. Было ли это бегством? В какой-то мере да. Я бежал от
бесчисленных телефонных звонков, телеграмм, писем, корреспондентов,
пенсионеров, интересующихся наукой, от чересчур любознательных школьников,
а главное - от самого себя, от того двусмысленного положения, в котором я
очутился.
Помню, как я сел в поезд на Московском вокзале и вагоны вдруг тронулись,
унося меня из мира шумной и случайной славы в бесконечные и тихие леса
Восточной Сибири. Я забрался на верхнюю полку, блаженно закрыл глаза и
удовлетворенно подумал, что ни через час и ни через сутки меня не вызовут
к телефону, не разбудят ночью, чтобы расписаться в получении телеграммы,
не будут требовать ответа корреспонденты и писатели. Я взглянул в окно. За
окном было небо, полное звезд, спокойных и недокучливых звезд, звезд,
которым не было до меня никакого дела.
Еще меньше, чем звездам, было дело до меня Енисейской тайге. В длинных
переходах с ночевками у костра я, казалось, забыл о таинственной книге,
найденной мною в Михайловском сквере. Но книга не забыла обо мне, и так же
неожиданно, как она очутилась возле скамейки сквера, она снова напомнила о
себе.
Я уже говорил о том, что у нас испортилась рация. Радист Валька Дадонов
пытался починить ее и связать нас с миром. Он был дальнозорок, как все
искатели приключений, и увидел эвенка Учигира, гнавшего оленей, раньше нас.
- Какие новости? - крикнули мы, когда подошел Учигир.
- Больших новостей нету, - лениво ответил эвенк.
- А маленькие?
- Маленькие найдутся. Книгу расшифровала машина, ту книгу, что долго
молчала. Вчера с вечера передавали по радио... И сегодня обещали
передавать.
Я бросился к Вальке Дадонову, чтобы помочь ему наладить рацию. Мои пальцы
дрожали от нетерпения, и не столько наша ловкость и умение помогли,
сколько простая удача - рация вдруг заговорила. Рация ли? Не рация и не
диктор, а голос из неизвестного мира, так странно и нелогично
замурованного в текст незнакомого языка.
- Я, - говорил голос, - жил в мире, где время породнилось с самыми
заветными мыслями, время большое и маленькое, столетия и мгновения, годы и
часы, нетерпеливо звавшие нас в неведомое.
Можно ли обижаться на вещи?
Он был довольно точным отражением великого игрока, который жил на Дильнее
двести лет тому назад. Он вобрал в себя не только его логические
способности, но и насмешливый характер.
- Мне надоело, - сказал он.
А затем повторил те же слова.
- Мне надоело. Мне надоело играть целый год с таким слабым игроком. Так
может облениться ум, а способности притупятся.
Туаф обиженно поднялся с места. "Впрочем, можно ли обижаться на вещи? -
спросил он себя. - Искусственный гроссмейстер! Вещь! Предмет! Но как я
ненавижу эту наглую вещь! Этот предмет".
Он мог разобрать эту вещь на части, сломать ее, как ломает ребенок
надоевшую ему игрушку. Но это было бы глупо. А не глупее ли другое: что
дильнеец, давно погрузившийся в небытие, игрок, которого давно уже нет на
свете, из своего небытия смеется над ним, Туафом, доказывая, что логика и
мастерство бессмертны.
Туаф сделал несколько шагов. Когда-то - год назад - он был рад тому, что
мог шагать, чувствуя под ногами опору. Теперь ему этого было мало. Да,
слишком мала была Уэра, островок, отрезанный ото всего и всех.
Туафу снились женщины, их лица, их ноги и их руки. Сегодня ночью он
почувствовал легкие прикосновения женских рук. Это было ни с чем не
сравнимо. С ним рядом сидела женщина. Затем он проснулся и понял, что
женские руки он видел во сне. Он долго лежал, стараясь припомнить сон.
Потом он снова уснул. Его разбудил тихий женский смех. Смех был рядом за
перегородкой, и мелодичный женский голос. До него, до Туафа донеслись
странные, невозможные здесь, на Уэре, слова:
- Я тебя люблю...
Затем все стихло. Туаф, замерев от напряженного внимания, слышал, как
стучало его собственное сердце. Совершенно ясно. Веяд был не один. С ним
пребывала женщина. Но как попала она сюда на Уэру, преодолев бездонное
пространство и время? По-видимому, Веяд прятал ее. Но где? Где он мог ее
спрятать? Да и как она могла очутиться здесь?
Туаф так и не уснул. Он все ждал, все прислушивался. Сердце билось возле
самого горла. Но женский смех не повторялся. Женщина исчезла, испарилась.
Ее больше не было здесь.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг