десятимесячного сына. Ребенок смеялся и протягивал ко мне свои пухлые
ручонки. А потом, много лет спустя, я вспоминал этот смех, и детское лицо,
и протянутые детские ручонки. Я знал, что никогда не увижу жену и сына, и
все же летел в бесконечность, потому что жажда познания и действия была
сильнее и самого меня, и даже сил притяжения, уходящих в глубину бытия. Я
оторвал себя от своего прошлого и бросил в бесконечность. Мне каждую ночь
снились жена и две протянутые детские ручонки сына..."
Веяд с волнением перевернул страницу дневника.
АРИД И ЭРОЯ
Математик включил автоматического Эрудита.
- Привык я к его лекциям, - сказал он Физе Фи. - И даже его скучный
профессорский голос мне стал нравиться. Ругай его не ругай, а все-таки
сила. Миллионы фактов. И притом без запинки.
- Это ты, наверно, говоришь для того, чтобы сделать мне приятное? -
спросила Физа.-Не правда ли?
- Не только. Понимаешь, когда я учился в средней школе, я запустил все
предметы, кроме математики. Особенно историю. И вот теперь наверстываю.
- Заполняешь пробелы... Заполняй. Спрашивай. Его можно спрашивать обо
всем. Только не надо спрашивать о любви.
- - Тише! Не мешай! Он, кажется, рассказывает о чем-то очень интересном.
Эрудит говорил на этот раз тихо, вполголоса;
- Именно в эту эпоху Дильнею разжаловали, сняли с нее ореол
неповторимости и величия. И все дильнейцы узнали, что они живут на
крошечной планете и что их планетка вместе с не такой уж большой звездой,
которая ее освещает, находится не в центре мира, как предполагалось, а на
периферии. Они узнали, что таких планет, как Дильнея, миллиарды и что
природа, подчиненная закону больших чисел, беспрерывно дублирует и
повторяет живые биологические формы, вовсе не располагая безграничной
фантазией. Наступило отрезвление умов, великое отрезвление, за которым
последовало изменение всех форм видения мира - науки, искусства,
психологии. Кончилась пора беспочвенного романтизма. Математика и физика
внесли свои железные законы во все, даже в поэзию и музыку.
- Ну, он, конечно, преувеличивает, увлекается, - сказал Математик.
- Это ты о ком? - спросила Физа Фи.
- О вашем Эрудите. Преувеличивает, увлекается, - Никогда! Прежде чем
произнести, он взвешивает каждое слово. Его программировал коллектив самых
крупных специалистов.
- И все же он увлекается, преувеличивает. И мне это даже нравится. Никак
не ожидал этого от машины.
- Чего вы не ожидали от машины, дорогой Математик? - спросила Эроя. Она
только что вошла в лабораторию и была не одна, с ней вместе вошел
широкоплечий дильнеец.-Арид, - сказала Эроя своему спутнику, - знакомьтесь
с моими помощниками. Это Физа Фи, а это Математик. Я про них вам
рассказывала. А это электронный Эрудит. Он немножко устарел. И как многие
мои приборы - чуточку наивен. Я вам про него тоже, кажется, рассказывала.
Они часто встречались, Арид и Эроя, может быть, даже чаще, чем следовало.
Но Арид нуждался в собеседнике.
А никто не умел так скромно и самозабвенно слушать, как она. Она буквально
превращалась в слух, впитывая каждую идею логика. Ведь он пытался создать
искусственного гения, ум, способный пренебречь узкой специализацией,
отчуждавшей дильнейцев друг от друга.
В разговоре они часто возвращались к этой теме.
- Гений! Но ведь гении бывают разные, - как-то сказала Ариду Эроя. - Вы,
насколько я понимаю, хотите создать необыкновенно емкий ум, чья логика
могла бы разрешать проблемы, считавшиеся неразрешимыми. Не так ли?
- Да, - ответил Арид.-Ум нового типа. Совершенно нового, не бывшего
раньше.
- Вы панлогист, Арид. Вы хотите оторвать логику от дильнейских чувств, от
фантазии.
- Да, я противник дильнеецентризма. Искусственный ум должен взглянуть на
все, в том числе и на нас с вами, со стороны. Он должен быть лишен всякого
субъективного начала.
- Но вы же говорили недавно, что он будет уметь смеяться и плакать. Разве
можно смеяться и плакать, не будучи личностью?
Логик Арид рассмеялся.
- Личностью? - повторил он. - Я знаю существо, для которого личность - это
нечто весьма относительное. Хотите, я расскажу вам о нем. Это была первая
моя попытка создать искусственный ум, наделенный особой, не во всем
похожей на дильнейскую, логикой. Я долго размышлял и еще дольше работал
вместе с друзьями, сотрудниками моей лаборатории. Нам хотелось создать
объективный ум, ум трезвый, лишенный той поэтической дымки или той
красочной призмы, через которую смотрит на мир каждый дильнеец. И вот что
случилось. Это создание обладает одним дефектом. Оно одушевляет мертвые
предметы и, наоборот, все живое принимает за мертвое. "Уважаемый стул", -
обращается оно к предмету или: "Милая полка, не откажите мне в любезности
выдать эту книгу".
- Этот ваш ум очень вежлив.
- С вещами - да. Но зато невежлив с одушевленными существами: со мной, с
моими сотрудниками. Он держится при нас так, словно мы отсутствуем.
- Но почему?
- Это так и не удалось выяснить до конца. По-видимому, при его создании
вкралась какая-то неточность. Но посмотрели бы вы, как он нежен с вещами!
Слушая его, можно подумать, что мы чего-то не знаем о вещах, чего-то очень
существенного, что знает он.
- Любопытно, - перебила логика Эроя. - Эта поэтизация, это одушевление
мертвой природы напоминает мне мышление древнего дильнейца. Я много лет
изучаю первобытное мышление, древние памятники, записи фольклора. Для
мышления древних характерно одушевление мертвого. Под взглядом древних
каждая вещь оживала, становилась почти личностью. В ней дикарь умел
раскрыть нечто неповторимое, индивидуальное... Может, и созданное вами
искусственное существо владеет первобытной анимистической логикой и
фантазией.
- Нет, - категорично ответил Арид. - Ведь древний дильнеец, мысленно
одушевляя мертвое, в то же время не омертвлял живое. Не так ли? Мне
кажется иногда, что мой Вещист-мы его так называем-способен создавать
контакт с вещами, потому что сам вещь. Его мышление слишком вещественно,
предметно... Но эту свою гипотезу я пока не могу подтвердить конкретными
фактами. Мой Вещист для меня все еще загадка. Его видение мира - это
проблема. Он словно живет в другом измерении, где другие представления о
времени и пространстве. Я слишком занят, чтобы изучать сейчас его видение
мира или добираться до причин, которые заставляют его так странно видеть
мир. Но когда-нибудь я этим займусь.
- Когда?
- Может быть, и скоро. Мне это нужно для того, чтобы создать
всеобъемлющий ум... Видение мира? Что может быть интереснее! Старинные
книги и фильмы рассказывают нам о том, как видел мир дильнеец в
капиталистическую эпоху. Это было обыденное видение. Сейчас так видит
что-либо дильнеец только натощак в хмурое утро, когда болит голова. Наше
видение-поэтичное видение мира. Оно возникло несколько сот лет назад,
когда дильнеец расстался со всеми пережитками прошлого, в том числе с
пережитками индивидуализма и эгоцентризма, когда он стал любить природу,
жизнь и всех себе подобных... Мне удалось однажды смоделировать ум и
чувства себялюбца, эгоцентриста, чтобы изучить эти реликтовые особенности.
Если хотите, я познакомлю вас с этой моделью.
- Пока я не испытываю желания знакомиться с ней. Помню, как мой отец
демонстрировал таракана, извлеченного из тьмы веков. Это, поверьте,
что-нибудь подобное. Эпоха капитализма была самая страшная эпоха в истории
Дильнеи. Нет, меня интересуют более древние времена.
В ДВУХ ШАГАХ
Они ожидали. Что же им еще оставалось? И однажды Веяд сказал своему
спутнику Туафу:
- Ожидание может заполнить жизнь, занять все наше время до самого нашего
конца. Но ожидание не может быть профессией. Когда я вернусь домой на
Дильнею, меня спросят: "Что ты там делал, Веяд?" Не могу же я им ответить:
"Ожидал". Ожидать - это слишком мало, слишком бездейственно. И чтобы не
сидеть без дела, я продолжаю работу, начатую еще дома...
-Я знаю, - перебил его Туаф.-Ты разрабатываешь вопрос о конечном и
бесконечном. Ты философ. Но что делать мне? Здесь нечего украшать. Уэра не
нуждается в декорациях. Да и зрителей нет, кроме нас с тобой. На днях я
тоже начал одно дело. Я переделываю электронного игрока, искусного
гроссмейстера. Ты, надеюсь, не возражаешь?
- Не возражаю. Но кого ты из него хочешь сделать? Механического слугу?
Повара? Медика? Актера?
- Я хочу превратить его в нашего собеседника, чтобы он задавал нам
вопросы, тормошил нас, не давал нам покоя, беспрерывно будил наше
сознание...
- Разве мы не можем это делать сами?
- Иногда можем, а иногда нет. Мы слишком быстро примирились с законами
этого крошечного мирка и, кажется, забыли о большом мире. Здесь, на Уэре,
всe в двух шагах от тебя, всe и все, и ты сам в двух шагах от себя. Тебе
некуда от себя уйти. Ты каждый день должен видеть одно и то же. Я не могу
больше терпеть это. Здесь все в двух шагах. И нам не вырваться отсюда. Мне
тесно здесь, Веяд, мне не хватает масштабов. Я отдал бы полжизни, чтобы,
проснувшись, увидеть вдали горизонт. Но горизонта нет. И ничего нет, кроме
маленького искусственного островка да нас с тобой - и ее. Но существует ли
она? Ты это знаешь лучше меня. Скажи правду. В мире, где все в двух шагах
от тебя, не стоит врать.
- Ты поддался монотонности долголетнего ожидания. Тебе нужен не просто
собеседник, тебе нужен друг, сильный не только умом, но и духом, волей.
Мне тоже нужен он. И он здесь есть. Хочешь, я тебя познакомлю с ним?
- Кто же он, этот сильный духом?
- Инженер Тей.
- Но его нет. Он погиб, возвращаясь на родину.
- Он оставил дневник. Хочешь, я тебе почитаю.... Когда мне трудно, я ищу
поддержки, разговаривая с ним через время и пространство. Его дневник-это
письмо, адресованное нам с тобой.
- Но он нас не знал. Мы родились спустя целое столетие.
- Нет, он нас знал.
Они пришли в библиотеку. И Веяд, раскрыв дневник инженера Тея, стал читать
вслух:
"Мой сын все еще мне представлялся смеющимся ребенком, протягивающим две
детские пухлые ручонки, но, когда мы построили космическую станцию Уэра,
он был уже юношей. Он вырос без меня. Я ни разу не приласкал его.
Не сделал ни разу ему подарка. Как ни странно, это обстоятельство
почему-то больше всего мучило меня. Что подарил бы я ему, если бы жил
вместе с ним? Игрушку? Нет, я подарил бы ему весь необъятный мир, все
звезды, которые я видел, и этот мост, соединивший бесконечность с
Дильнеей, мост, который мы наконец построили, я и мои друзья,.
Теперь, когда Уэра была закончена и пригодна для того, чтобы принять
терпящих бедствие путешественников, мы начали готовиться к возвращению.
Казалось бы, это должно было радовать нас. И это действительно нас
радовало, но наша радость умерялась печалью, ведь мы возвращались не
совсем туда, откуда начали свой путь... То, что было нашим настоящим и
осталось на Дильнее, безвозвратно кануло в прошлое, и нам предстояло
увидеть другую Дильнею, новую, может быть более прекрасную, но лишенную
того, что было всего дороже нам... Где найти силы, чтобы побороть самого
себя, свою тоску по безвозвратно утерянному? И я наполнил все чувства, все
свои мысли предвидимым будущим. Я мысленно видел тех, для спасения которых
я отдал так много. Я мобилизовал все свое воображение, и вот я перекинул
мост к вам, мои неведомые друзья. Я не знаю ваших имен, но я вижу вас,
нашедших опору в бездонном пространстве, обретших надежду там, где не
могло быть никаких надежд...
Того, что я не сумел подарить сыну, я отдаю в дар вам необъятный мир..."
Веяд прервал чтение дневника Тея и спросил:
- Что же ты молчишь, Туаф? Скажи что-нибудь, хотя бы одно слово.
- Я предпочту молчание словам.
- Почему?
- Потому что мне стыдно за свою слабость, за те недели, месяцы и годы,
которые я провел здесь не так, как их следовало провести.
ПОЕТ ПТИЦА
Затейник-солидный дильнеец с седыми усами сказочного волшебника-менял
пейзаж. Нет, это было не хитроумное оптическое приспособление, специально
созданное для обмана чувств. Передвигалось пространство и время. Домики
переносились в другую местность быстро и незаметно для их обитателей, а
затем снова возвращались. Затейник был слишком старателен и услужлив.
Иногда хотелось задержаться в одной точке трехмерного пространства, а не
менять ее на другую. И все же было приятно подойти к окну и увидеть рядом
озеро, то озеро, которое вчера было далеко.
Эроя проснулась рано и подошла к окну. Она подняла занавес и подумала:
"Что же я увижу сегодня за окном?"
Она взглянула. За окном стоял олень. Он стоял как бы вынутый из
пространства. За ним не было никакого фона.
Он стоял, словно бы на облаке, отражаясь вместе с облаком в синей воде
горного озера. Огромные детские влажные глаза оленя смотрели вдаль. Затем
олень исчез и облако рассеялось. По-видимому, седоусый волшебник перенес
домик Эрой на верхушку горы.
Эроя рассмеялась.
- Посмотри, Зара, - сказала она подруге, - до чего забывчив этот
несносный старик. Третьего дня он тоже проделал с нами эту же штуку. Он
начал повторяться.
По предписанию врача-стимулятолога Эрою и Зару направили в отделение
биохимической стимуляции.
В обыкновенных условиях организм дильнейца химически обновляется за
шестьдесят дней. Здесь, в этой камере, куда направили Эрою с подругой,
молекулы клеток, кроме тех, из которых состоят нуклеиновые кислоты, должны
были обновиться за несколько часов.
Эроя и Зара вышли из отделения биохимической стимуляции обновленными и
посвежевшими.
- Мы ли это, Зара, - спросила Эроя, - или не мы?
-Духовно-мы, - ответила, смеясь, Зара. - Но химически-не мы.
Морфологически-мы, физически-не мы. Как же осуществляется единство между
содержанием и формой?
- Спроси об этом врача.
Клетки биохимически обновились. Но было нечто важнее физического
самочувствия-это духовное восприятие мира. Этим занималась сестра
седоусого "волшебника", специалист в области изучения психического поля.
Эроя хотела отказаться от эксперимента, как это сделали многие отдыхающие,
не пожелавшие освежать свое видение мира, но после непродолжительного
раздумья решила: "Попробую! Чем я рискую?"
И она рискнула.
Дверь камеры открылась, и Эроя села в кресло. Вдруг что-то случилось с
миром. Планета шатнулась и как бы сдвинулась с места. Уж не превратилась
ли снова Эроя в пчелу, как это случилось однажды в детстве?
Она слышала музыку, тихую музыку, которая перешла в шепот. Шепот сменился
свистом утренней птицы. Этот свист, это мерцание звуков, этот птичий голос
как бы сорвал занавес с бытия. У ног Эрой гремел ручей. И низко-низко, над
самым холмом, висела радуга. С нее падали крупные капли дождя. Эроя
кружилась вокруг цветка. Запах хмелил сознание. В нем был целый мир, как в
мерцающих звуках птичьего пения. Пространство качалось возле самых глаз -
синие, желтые, фиолетовые полосы.
И снова запела птица. Она щелкала, свистела, переливалась то весельем, то
тоской, она превращала в звуки весь мир.
- Ну, как вы чувствуете себя? - спросил Эрою женский голос.
- Хорошо.
- На этот раз довольно.
Эроя вышла из камеры на лесную поляну. Теперь у нее было другое зрение,
другое обоняние, другой слух. Ей словно подменили все чувства. Она
смотрела на все вокруг, словно видела все в первый раз. Ее все поражало,
но больше всего удивляли ее самые простые вещи: деревья, лица, слова и их
способность облекать в звуки предметы и явления. Казалось, она появилась
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг