раз-ворожил нечто, до поры до времени спрятанное в книгах и вот теперь
затеявшее с нами странную игру, вовлекая, как в сон, в удивительное
путешествие вокруг света, где унылый класс с узкими партами и черной
доской вот-вот превратится в каюту, в белый парус, в двугорбую спину
верблюда, в покачивающуюся походку индийского слона, в соленую океанскую
волну, в баобаб, в рыжую обезьяну, сидящую на ветке и кормящую лысого
младенца своей полуженской-полукозьей грудью, в тайфун, в перестрелку
туарегов, в золотые копи, в небоскреб, в турецкий гарем, в кумирню
тибетского монаха...
Все было здесь, рядом с картой, и в нашем сознании, рядом и бесконечно
далеко, но даль и близь сливались по еще неведомым нам законам мысли,
которая вмиг могла обежать весь земной шар.
Она бежала, эта мысль, увлекая нас за собой в безмолвные леса, на простор
океана, где несет себя вместе с волной кит, в темноту пещер, в западню,
прикрытую мхом, на гладь горного озера, в душу дикаря, в синеву реки,
грохочущей в ущелье, в обвал, в полет ласточек, несущих на своих крыльях
небо.
Мы боялись одного: как бы не прозвенел вдруг звонок и не оборвал наш
разговор с пространством. Вместо звонка услышали выстрел.
Выскочив из класса в коридор, мы увидели шестиклассника Меньшикова.
Пришпилив кнопкой к стене коридора фотографическую карточку прелестной
гимназистки Нади, дрожащей, обезумевшей, пьяной рукой он стрелял в нее из
изящного дамского браунинга, похожего на игрушку.
Безумие. Но рядом с этим безумным миром, который так выразительно
олицетворял шестиклассник Меньшиков, был и другой, куда доступ имела моя
тетя.
Доступ в этот мир был опасен, он грозил пытками в белогвардейской
контрразведке, тюрьмой и расстрелом, и я догадывался, как близка к гибели
была моя тетя, никогда не называвшая, уходя из дому, час, когда ее следует
ждать.
Каждый раз, когда я ее ждал, я старался не смотреть на старые ходики,
висевшие на стене, словно стрелки этих всегда отстававших часов были в
заговоре с опасностью, угрожавшей тете.
Так странно, что у этой опасности было живое, красивое и очень симпатичное
лицо с черными усиками и мило улыбающимися губами.
Этого высокого улыбающегося молодого человека я видел много раз
прогуливающимся возле нашей калитки, и каждый раз, увидя его карие
ласковые глаза и легкую походку аристократа или знаменитого артиста, я
думал, что он назначил свидание какой-нибудь девушке, живущей недалеко от
нас, и теперь ждет ее, с интересом поглядывая на прохожих. Но когда я
сказал тете об этом молодом человеке, прогуливающемся по тротуару или
стоящем возле тополя с таким непринужденным видом, словно все это
происходит не в жизни, а на сцене, она грустно покачала головой.
- Боюсь, что это шпик,-сказала она. Я еще два раза видел красивого
молодого человека и его карие ласковые глаза и пытался мысленно примерить
к нему и к его симпатичным глазам слово "шпик", произнесенное тетей с
особой интонацией, но из примерки ничего не получалось. Всем своим видом
он опровергал тетино подозрение, и от этого мне становилось неловко. А в
последний раз, когда я его видел, у него, должно быть, остановились часы,
и, вынув их из специального карманчика новых полосатых, аккуратно
выглаженных брюк, он покачал головой и, подозвав меня, спросил:
- Ты не знаешь, который час, мальчик?
- Не знаю,-ответил я так, как меня учила тетя. В тот ужасный день, когда
это случилось, я поздно попал домой. Меня долго задерживал Меньшиков на
улице, заранее договорившись с услужливой тишиной.
В этот раз Меньшиков был в ударе. Он долго стоял передо мной, читая то про
себя, то вслух отобранную у меня книгу, прежде чем начать экзекуцию над
ней. В его характерном булькающем голосе слышались торжество и явная
насмешка надо мной, над книгой, а может, и над-всем человечеством, не
придумавшим ничего лучшего, чем издавать книги и учить их читать.
Покончив с книгой, он сказал:
- Ну, а теперь-пролетай.
И наступила тишина.
Я помню эту тишину, и сумерки, и скрип снега под подошвами моих
валенок-этот голос томской зимы.
Когда я вернулся домой, там уже заканчивался обыск, начавшийся, как
оказалось, рано утром.
Тетя сидела в углу. Рядом с ней стоял солдат. А несколько офицеров -
сотрудников контрразведки - рылись в наших вещах, вспарывали матрасы и
просматривали книги.
Похоже было, что это никогда не кончится, но конец наступил.
Они ушли, уведя тетку и оставив меня одного среди разбросанных как попало
вещей.
На полу я увидел разорванный на кусочки рисунок Дароткана. Я собрал
обрывки и стал складывать их, пытаясь из кусочков склеить потерянный мною
мир.
OCR: SCOUT
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг