горчицей, и, сморщившись, спросил:
- А что хорошего у вас лично? Как раскопки? Ничего нового в смысле
подтверждения вашей знаменитой находки?
- Ничего.
- А жаль. И меня вы ставите в неловкое положение. Я опубликовал несколько
статей. Читатели присылают мне сердитые письма. Требуют фактов...
- Не читатели, - сказал я, - а всего-навсего один и тот же читатель.
- Откуда вы знаете?
- Догадываюсь. Это пишет все тот же Апугин, скрывшись за разными фамилиями.
Виктор Марсианин рассмеялся.
- Действительно письма похожи одно на другое. Ну пока!
Он помахал мне рукой сорокапятилетнего школьника и, дожевывая сардельку,
вышел. Затем он вернулся, очень быстро шагая, словно что-то забыл. Он
действительно забыл портфель, набитый книгами и поставленный на полу возле
ножки столика. Подняв портфель, он подошел ко мне и, сделав озабоченное
лицо, сказал:
- А вам все-таки следовало бы поторопиться.
- С чем поторопиться?
- Ну, с этими фактами. Нельзя затягивать. Годы идут.
- Да, годы идут.
Потом выражение его лица резко изменилось, показался золотой зуб, а затем
появилась улыбка, такая же счастливая и сверкающая, как золотой зуб.
Я вспомнил, кто-то мне рассказывал недавно, что Виктор Марсианин, прежде
чем стать детским писателем, долго работал в эстраде и выступал на детских
праздниках с приклеенной бородой, играя одну и ту же роль деда-мороза.
Когда я оглянулся, детского писателя уже не было. Марсианин исчез.
Дома мне открыла дверь моя мать, самое земное из всех земных существ, с
насмешливой улыбкой на недоверчивом лице.
- Ну что там у твоих астрогеологов? Какие полезные ископаемые они открыли
в космической пустоте?
Я поспешил уйти в кабинет. И сразу сел за работу.
Нелегкая стояла передо мной задача - делать доклад о необыкновенной
археологической находке, сразу же уничтоженной взрывной волной фугасной
бомбы и запечатленной на единственном фотографическом снимке, почти у всех
специалистов вызывающем сомнения в его подлинности.
Уже первая фраза показалась мне нескромной. Я перечеркнул ее. Но что
делать! Находка действительно была слишком необыкновенной, чтобы сознание
специалистов могло примириться с ее существованием. Против меня были не
только специалисты, но и "здравый смысл". И вот я решил начать свой
будущий доклад с характеристики "здравого смысла". "Здравый смысл" еще со
времен Джордано Бруно и Галилея оказался не в ладах с передовой наукой.
Это он, "здравый смысл", возражал против теории относительности и
квантовой механики, против теории вероятности, против кибернетики, против
всего, что приводит в недоумение слепую, обленившуюся, примирившуюся с
привычным мысль.
Почти до утра я стучал на пишущей машинке, ища все новые и новые улики
против здравого смысла.
Но, как выяснилось на другой же день, "здравый смысл" с не меньшей
энергией искал улики против меня.
Я уснул в четыре часа утра. Мать разбудила меня, громко постучав в дверь.
- Так ты проспишь, - сказала она, - все на свете...
Я больше всего на свете не люблю спешки и суеты.
- Успею, - сказал я и стал одеваться. Я действительно опаздывал. Но не
хотел показать это матери. Побрился. Не спеша съел завтрак. Но, выйдя из
дому, я побежал к трамвайной остановке, как мальчишка. В Университете меня
уже ждали студенты, похудевшие от зубрежки и страха. Я долго экзаменовал
их, потом отпустил, сделав вид, что вполне удовлетворен их ответами. Они
думали, как думал учебник, говорили на языке учебника и верили, считали,
что идеалом человеческого мышления является содержание учебника - сухое,
точное и безразличное ко всему на свете, кроме предмета, о котором шла
речь. Я не стал их разубеждать. Это выглядело бы непедагогично. "Опять
здравый смысл", - подумал я.
Придя в Институт истории материальной культуры, я спустился в подвал, где
хранились предметы, привезенные мною из экспедиции. Кремневые наконечники
стрел, каменные рубила, кости животных, тщательно пронумерованные.
Пронумерованное, завернутое в бумагу время. Время, попавшее в учебник и
уже вызубренное студентами, отвечавшими сегодня мне на экзамене. Мне
вспомнились тихие, неуверенные голоса студентов, слепые фразы, лица,
глядевшие на меня и желавшие только одного - скорее получить отметку.
Разве для того по колено в грязи я и мои помощники рылись в земле?
Когда-нибудь и о той необыкновенной находке преступно скучными и
равнодушными словами учебника будут отвечать экзаменующиеся студенты.
Были слышны чьи-то шаги. Кто-то спускался по лестнице.
- Сергей! Ты здесь?
Я узнал голос секретаря партийной организации Снежинцева.
- Здесь.
Лицо Снежинцева было смущенным.
- Ну, что нового?
- Ничего. Делаю доклад в Географическом обществе о космическом
путешественнике.
- А когда?
- Скоро.
- Вот что я хочу тебе сказать... Апугин принес разгромную статью. Мы ее не
хотим печатать. Он собирается жаловаться. Какой-то французский философ с
русской фамилией, по-видимому из эмигрантов, выступил с новой реакционной
концепцией философии истории.
- Но при чем здесь я и мой доклад?
Снежинцев улыбнулся.
- Я тоже считаю, что ты ни при чем. Но Апугин придерживается другого
мнения. Он тебя считает ответственным за эту реакционную концепцию. Дело в
том, что этот философ опирается на твою находку.
- Ты не помнишь его фамилию?
- Кажется, вспомнил: не то Арапов, не то Агапов. Кажется, Агапов. Нет,
Арапов!"
Бородин ходил по институту, пряча в густых пушистых усах улыбку.
Дело подвигалось. И не так уж далек был тот день, когда новый аппарат,
создание его рук и его ума, должен был заявить о себе и показать всем, что
и невозможное стало возможным.
В лаборатории, действительно самой лучшей в городе, ежедневно толпились
посетители и гости - журналисты, писатели, научные сотрудники других
институтов и учреждений. Бородин был не только талантливым физиологом, но
и крупным математиком, незаурядным техником и блестящим организатором.
Гостей приводили в восторг приборы, созданные им, действительно
свидетельствующие о большой технической изобретательности заведующего
кибернетической лабораторией, но еще больше изумляло их остроумие, глубина
и свежесть научных идей Бородина, его энтузиазм, чуточку приперченный
скепсисом и иронией по отношению к самому себе, и к своим идеям, и к самой
науке.
Сочетание энтузиазма с иронией и скепсисом было неожиданно и непривычно.
Борода как бы верил себе и не верил, а это еще больше заставляло верить в
него и его идеи и замыслы.
- Не беспокойтесь, - говорил он посетителям, показывая свою лабораторию -
Мы еще не создали искусственного Спинозу, а тем более Гегеля. Да и не
собираемся их создавать. Зачем? Нужен аппарат, способный к решению все же
не таких уж простых задач, логический виртуоз, механический математик,
удивляющий профанов своей сообразительностью.
Он шутил. А в его умных, иронически-насмешливых глазах поблескивала мысль,
готовая увидеть нечто новое в далях науки и бытия.
Он был почти постоянно в хорошем настроении. И все его помощники и
помощницы, люди по большей части молодые и здоровые, тоже поражали всех
своей веселостью и кажущейся беззаботностью. Впрочем, уместно ли говорить
о беззаботности, имея в виду лабораторию, где создавался сложнейший
аппарат, логический механизм, автомат для утилитарного мышления?..
Сегодня в лаборатории было особенно шумно от посетителей и гостей. Но вот
все ушли, остался один Виктор Марсианин. Детский писатель уже исписал
быстрыми значками (он знал стенографию) толстый блокнот, но все еще
продолжал задавать вопросы. Ученый, с его красивой, пушистой, тщательно
вымытой сначала в воде, а потом в одеколоне бородой, казался Марсианину
библейским богом, беззаботным, остроумным и грозным богом, способным из
ничего создать все.
- Скажите, пожалуйста, - спросил Марсианин, - а чем будут заниматься люди,
когда весь физический и утилитарно-умственный труд возьмут на себя
кибернетические машины и роботы?
Бородин улыбнулся.
- Будут коллекционировать почтовые марки или стоять в очереди у киоска за
"Миром приключений", ожидая очередной ваш научно-фантастический рассказ.
- Вы шутите, а я спрашиваю вас всерьез.
Бородин рассердился - или сделал вид, что рассердился.
- Какого черта вы задаете мне праздные вопросы? Что я вам, гадалка, чтобы
на них отвечать? Мое дело - создать аппарат. А если он заменит вас и у вас
окажется больше свободного времени, чем вам хочется, это не моя забота.
Кстати, у вас и так много свободного времени. Вам не пора идти?
- Меня заменить не легко, - сказал Виктор Марсианин обиженным тоном.
- Я думаю.
Бородин с нетерпением ждал, когда наконец детский писатель уйдет. Скоро
должен прийти фельетонист Глеб Морской. Морской, желчный и умный, не
переносил Марсианина. В прошлый раз фельетонист из-за него ушел из
лаборатории.
Между Бородиным и Морским установилось что-то вроде дружбы. Глеб Морской
влюблялся во всех умных и талантливых людей, которых ему приходилось
защищать в своих фельетонах от рутинеров, бюрократов, склочников,
завистников и чиновников-карьеристов. Вот уже полгода как разгорелся его
страстный профессионально-журналистский интерес к Архиерейской Бороде.
Морского еще больше других изумлял ум ученого, его обширные,
энциклопедические знания, его руки, руки бога-экспериментатора, легкие и
мудрые, казалось вобравшие в себя весь опыт человечества.
Донеслись быстрые шаги Глеба Морского.
- Здравствуйте, - помахал лупой Бородин. - Чем недовольны?
- Встретил этого балбеса Марсианина.
- Я заметил, вы недолюбливаете его. За что?
- Завидую его уму и выдающемуся таланту. Готов, как Сальери, отравить его.
Если я его тут еще встречу...
- Ну-ну. Выходит, я должен утверждать у вас список своих посетителей? Вы
слишком многого требуете, Морской. Садитесь. Я расскажу вам об опытах
одного канадского нейрохирурга.
Морской сел на табуретку. Недовольное выражение лица сменилось
восхищенно-удивленным. Он смотрел влюбленными глазами на быстрые пальцы
физиолога, уже изображавшие на листе бумаги поверхность больших полушарий
головного мозга.
- Леон Абгарович как-то говорил мне: ничто из того, что попадает из
действительности в мозг, не пропадает бесследно. Возможности мозга
необъятны. И вот, как выяснилось в результате опыта одного канадского
ученого, если воздействовать на участки мозга, ведающие памятью,
электрическим током, то возвращается утраченное, возникают воспоминания,
давным-давно забытые.
- Дьявольски интересно...
- Вот глядите сюда...
Рассказывая, Бородин смотрел на Глеба Морского слегка прищуренными,
усмехающимися глазами. Он думал о том, что рано или поздно он использует
Морского, этого смелого, великодушного и принципиального человека, как
фигуру в шахматной игре. Именно этой фигурой он сделает мат королю -
директору института.
И эта холодная мысль доставляла ему огромное наслаждение. Он тоже
испытывал почти нежное чувство к Морскому. Ему нравился этот человек, его
острый честный ум, его преданность правде, его слегка смягченный юмором
энтузиазм. Он дорожил знакомством с Морским. Но в тысячу раз больше он
дорожил игрой, которую вел, и будущей победой в этой игре.
Расставшись с Морским, Архиерейская Борода поехал домой. Он сам вел свою
машину. Ему доставляла удовольствие быстрая езда, тревожившая пешеходов и
постовых милиционеров, в сущности, опасная езда с почти недозволенной
скоростью.
И вот сейчас он мчался, не думая о том, что он мог сбить какого-нибудь
зазевавшегося пешехода. Важнее чужой жизни и ответственности за чужую
жизнь была эта быстрая, сумасшедшая езда и удовольствие от нее и
связанного с нею риска.
Приехав домой, он отказался от обеда, съел бутерброд с колбасой и,
закрывшись в кабинете, сел за работу.
Телефонный звонок вырвал его из глубокой задумчивости. Он сразу узнал
голос Апугина. Он выслушал Апугина, потом сказал:
- Дайте мне вашу статью, мне наплевать, что ее не захотели печатать в
Ученых записках вашего института...
Затем он долго ходил из угла в угол кабинета, думая о черепе космического
гостя и о реакционной концепции буржуазного философа Николая Арапова. И
ему доставляла почти такое же удовольствие, как быстрая езда, мысль, что
статья Апугина поможет ему сделать ловкий и неожиданный для противника ход
в той игре, которую он недавно начал. Как хорошо, что Арапов - двоюродный
брат Тамарцева. Директора нельзя свалить, не подмочив сначала репутацию
его друзей и защитников - Тамарцева и Арбузова. Ему было приятно, вдвойне
приятно еще и оттого, что в игре, и притом на его стороне, принимал
участие космический гость, живший сто тысяч лет тому назад, но в
метафорическом смысле вновь оживший и воскрешенный.
Анастасия Сергеевна зашла в "Гастроном" и купила курицу. Хотя Арбузов ни
разу не жаловался ни на кишечник, ни на печень, все же завидным здоровьем
он не отличался. У него страдали нервы. На днях он пришел из института,
отказался от еды, лег на диван и долго лежал на спине, рассматривая
потолок ничего не видящими глазами.
Анастасия Сергеевна тихо спросила:
- Опять Архиерейская Борода?
- Да.
- Неужели он сильнее всего института? Партийной организации?
- Дело не в этом.
- Но есть же на земле правда?
- Есть, - ответил Арбузов. - Бог видит ее, да не скоро скажет.
- А ты не принимай все это так близко к сердцу.
- Пробовал. Но сердце глупое. Не хочет считаться с твоим доводом и
доводами рассудка. В институте поговаривают, что Глеб Морской собирает
материал для фельетона. Ты когда-нибудь читала фельетоны Морского? Не
читала? Напрасно. После его фельетона остается только одно - живым лечь в
гроб.
- Преувеличиваешь.
- Нисколько. Это самый талантливый фельетонист. Он начинен юмором, яростью
и жаждой правды.
- Но правда на вашей стороне. За вас весь коллектив, разве вы не пробовали
переубедить Морского?
- Пробовали, но он влюблен в Бороду. Он настолько влюблен, что не видит
ничего, кроме того, что подсовывает ему Борода. Ему невдомек, что причину
конфликта надо искать не в бухгалтерских книгах и не в Ученых записках, а
в сердце Бородина, в его страстях. Только там и нигде больше. Оставим,
Туся, этот разговор. Он не сулит нам ничего приятного...
Анастасия Сергеевна спешит домой. Несет в правой руке корзину, в левой
держит курицу. Курица свежая. Отличный будет суп. Наваристый. И мясо
нежное, не обременительное для желудка.
Вот так и течет время, течет в забегах, но ведь без забот и хлопот нет
никакого смысла в жизни.
На прошлой неделе Арбузов принес книгу, купленную в букинистическом
магазине. Старое, дореволюционное издание. Книга так прямо и называется:
"В чем смысл жизни".
- В чем же он, этот смысл? - не удержалась Анастасия Сергеевна, спросила
мужа, читавшего эту книгу.
Он улыбнулся, потрогал свою мефистофельскую бородку и посмотрел с
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг