слова, с которых ты начал.
- Наверно, глупые слова?
- Нет. Не глупые, а странные. Хочешь, я напомню?
- Ну напомни, раз у тебя такая память. Латынь ты запоми-
наешь плохо.
- Так то латынь. А твое начало мне прямо врезалось в соз-
нание. Еще бы. Ребята смеялись. Ты свой роман начал так: "У
нее были глаза, нос, рот и имя. Ее звали Офелия. Но иногда
ее называли просто книгой".
Когда Ирина произнесла эти слова, мне стало не по себе. Я
с трудом взял себя в руки. Они дрожали. Я поставил стакан с
чаем на стол, чтобы его не разбить.
Когда мы вышли из столовой, я спросил:
- Откуда ты знаешь эти слова? Ты их не должна знать. Мо-
жет, я бредил во сне, а ты подслушала. Если это не так, то
все возможно...
- Что например?
- Например, мы придем, раскроем шкаф, а там вместо скеле-
та живой человек.
- Этого не может быть.
Ирина так часто напоминала мне о трех главах якобы нача-
того и не законченного мною романа, что временами я почти ей
верил.
По ее словам, этот незаконченный роман, роман-эмбрион,
унесли с собой контрразведчики вместе с брошюркой Каутского
и студенческим рефератом на тему "о том, каким должно быть
искусство".
Каким же оно должно быть? Об этом шла речь не только в
реферате, но и в трех главах, найденных при обыске и забран-
ных как одно из вещественных доказательств.
Ирина чем-то походила на вас, мой дорогой читатель. Она
хотела, чтобы я в двух словах изложил ей идею своего произ-
ведения. Да, именно главную мысль, и чтобы я сделал это с
той безукоризненной четкостью, которую требовал от нее в
свое время словесник, спрашивая, например, какую главную
мысль положил в основу "Дворянского гнезда" И. С. Тургенев.
- Образ девушки-книги, - допытывалась Ирина, - это символ
искусства?
- Я не символист, - отвечал я.
- Но главная мысль в романе должна быть изложена ясно и
четко. Этому меня учили еще в гимназии.
- Лучше поговорим о чем-нибудь другом.
- Нет, это мне мешает спокойно спать по ночам. Я должна
знать, почему и зачем ты создал этот странный образ? Уж не
хотел ли ты сказать, что искусство в будущем станет так по-
хоже на жизнь, что их невозможно будет отличить?
У Ирины была потрясающая память. И она начинала по памяти
воспроизводить мир, в который то верил, то не верил
штабс-капитан Новиков, мечтавший увидеть тапира.
В эти минуты я почти ненавидел ее. Ведь она вносила пута-
ницу и неразбериху в мою жизнь, которая начала налаживаться
после возвращения из тюрьмы и вливаться в обыденность с ее
успокаивающим нервы ритмом.
Я был как все. И мне это нравилось. Я был доволен окружа-
ющей меня реальностью, и реальность, кажется, была довольна
мной. Я ничего не хотел знать кроме нее. А Ирина напоминала
о чем-то загадочном и странном, о каком-то фантастическом
романе, якобы начатом мной.
- Угу! - несложно отвечал я. - Охота тебе рассуждать о
том, чего нет. Ведь романа-то не было!
- Был! Целых три главы!
Как вскоре выяснилось, о существовании трех глав знала не
только она, но и несколько моих однокурсников.
Однажды в самый неподходящий момент, когда у меня ныл зуб
и болела челюсть, в сквере перед университетом состоялся ли-
тературный диспут.
Ох уж эти студенческие диспуты, где каждый хочет себя по-
казать умнее других!
В глупое положение я попал. Стоял и слушал, как мои прия-
тели обсуждали замысел романа, который писал некто Покровс-
кий, и этот Покровский был не кто иной, как я сам.
На широкоскулом лице Иннокентия Сыромятникова - сына сто-
рожа таежного зимовья - появилось глубокомысленное выраже-
ние. Сыромятников только что проштудировал эстетику Гегеля и
говорил таким тоном, каким говорят с кафедры молодые доцен-
ты:
- Покровский нарядил свою мысль в пышное, но обветшавшее
платье, сшитое еще в эпоху романтиков. Предположим, что в
двадцать втором веке книги будут влюбляться в своих читате-
лей и затевать рискованные авантюры. Но где же здравый
смысл? Синтез Андерсена с Гербертом Уэллсом - это лебедь и
щука в одной упряжке. Долой Андерсена и да здравствует
Уэллс!
Кешка схватил меня за руку и стал требовать:
- Объясни свою идею. Сними со своей мысли карнавальный
наряд. Убей, раздави сказку! Долой Андерсена!
И тут я, забывшись, горячо стал защищать Андерсена и
сказку.
- Гегель утверждает... - перебил меня Сыромятников.
- Гегель не был врагом сказки, врагом поэзии.
- Гегель утверждает...
- Ничего этого не утверждал твой Гегель! Роман - это чудо
куда более необыкновенное, чем телефон или даже радио.
- Телефон изобрели!
- А сказка и книги сами возникли, что ли? Или их создал
господь бог?
- Нет, ты изложи в двух словах свою идею. Долой Андерсе-
на! Ведь не хотел же ты сказать, что Андерсен со своей сказ-
кой будет существовать и в двадцать втором веке?
- Вот именно. Это и есть моя идея!
Тут Ирина схватила меня под руку и демонстративно повела
из сквера.
11
Мы пришли в комнату Ирины. Ирина открыла шкаф, где в пах-
нущей нафталином темноте еще недавно висела юбка и стоял в
стыдливой позе скелет. Юбка была на месте, а скелета не ока-
залось. Вместо скелета стоял живой незнакомый человек. Это
был высокий мужчина с черной курчавой бородкой и в пенсне,
похожий на страхового агента или учителя приходской школы.
Ирина побледнела, но, видя, что я спокоен, взяла себя в
руки.
- Кто вы такой? - спросила она незнакомого человека, сто-
явшего в шкафу и растерянной рукой трогавшего свою курчавую
бородку.
- Язвич, - сказал он, приветливо улыбаясь.
- Что это значит?
- Не понимаю вашего вопроса. Я - Язвич, Густав Адольфо-
вич. Со мной паспорт. И визитная карточка.
Он пошарил в боковом кармане пиджака и вытащил визитную
карточку, узенькую и изящную, на которой было напечатано:
"Язвич Густав Адольфович. Страховой агент".
- Я ничего не понимаю, - сказала Ирина, и ее калмыцкие
глаза сузились, с испугом выглядывая из неаккуратно вырезан-
ной прорези. - Ничего не понимаю, - повторила она.
- Нечего тут и понимать, - перебил я ее, - время потекло
вспять.
- Как в твоем романе?
- Не было никакого романа.
- Нет, был. Да еще какой роман! Целых три главы, перепе-
чатанных на пишущей машинке.
- Не было!
- Нет, было!
Она так увлеклась спором, что забыла о постороннем, но он
деликатно напомнил о себе.
- Извините меня, если я вам помешал и нарушил распорядок
вашего дня. Язвич, - и он поклонился.
Язвич. Это имя к нему подходило. Он мог быть только Язви-
чем и ни кем другим.
- Вы Язвич? - для чего-то спросил я, словно сомневаясь.
- Язвич, - ответил он охотно. - Густав Адольфович. Можете
в этом не сомневаться. Мое имя и безупречное поведение всем
известно, так же как и страховое общество, которое я предс-
тавляю.
Ирина, по-видимому, не слышала этих слов, а может, и слы-
шала, но не придала им никакого значения. Она хотела объяс-
нить себе необъяснимый факт, но факт не давался, он затеял с
Ириной какую-то странную лукавую игру, опровергая опыт и
здравый смысл, которым Ирина очень гордилась. Действительно,
не мог же скелет превратиться в живого человека, значит, это
вор или, еще хуже, какой-нибудь белогвардеец, спрятавшийся
от погони.
Повернувшись к незнакомцу и оглядывая его с ног до головы
своими калмыцкими глазами, на этот раз почти вылезшими из
узкой прорези наружу, она строгим голосом повторила свой
вопрос:
- Кто вы? И как попали сюда?
- Язвич я. Страховой агент Язвич, - ответил незнакомец
чрезвычайно приятным, необыкновенно звучным и вежливым голо-
сом. - Язвич. Пришел застраховать ваши вещи.
- Но, во-первых, у меня нет никаких вещей, кроме взятого
напрокат скелета. Его я почему-то не вижу. А во-вторых, сей-
час революция, гражданская война. И по этой причине никто не
страхует свое имущество. Все страховые компании давно не су-
ществуют.
Незнакомец, называвший себя страховым агентом Язвичем,
развел руками.
- Хорошо, - согласился он. - Допустим, сейчас революция,
как вы говорите, гражданская война и страховые компании уже
не существуют. Но как же тогда объяснить, почему я оказался
в вашей комнате? Уж не думаете ли вы, что я вор?
- Вы хуже вора.
- Почему хуже?
- Сами знаете - почему. Объясните лучше, как вы оказались
в шкафу?
- Как я оказался в шкафу? Не мешайте. Я, кажется, вспом-
нил. Я вышел в девять часов утра. Это был, если я не ошиба-
юсь, четверг, семнадцатое февраля тысяча девятьсот второго
года.
- Тысяча девятьсот второго? - перебила его Ирина. - А
сейчас тысяча девятьсот двадцатый. Где же вы провели восем-
надцать лет?
- Не знаю.
- Зато я знаю.
Тут я вынужден произнести тривиальную фразу. В женщинах
много детского. А когда ребенок попадает в логический тупик,
он начинает плакать. Расплакалась и Ирина. Устроила мне фор-
менную истерику.
- Это было! Было! - кричала она.
- Где было? - спросил я. - Когда?
- В твоем фантастическом романе. Там тоже время текло об-
ратно и скелет превращался в страхового агента. Если бы
контрразведчики не забрали бы и не унесли рукопись, я бы те-
бе доказала.
- Не было никакой рукописи!
- Нет, была! Была! - кричала Ирина, и слезы обильно текли
из ее сливоподобных калмыцких глаз. - И я догадываюсь. Ты
пригласил актера и оставил его в шкафу, чтобы меня испугать.
Это все твои сумасшедшие штучки. Сам в тюрьме сошел с ума и
хочешь свести других.
Язвич стоял со сконфуженным видом, словно и в самом деле
был в тайном сговоре со мной. А я стоял и думал, - ну, дело
дрянь, Офелия опять принялась за свою игру с временем, не
считаясь ни с фактами, ни с опытом, ни с нервами людей, пе-
ренесших гражданскую войну.
12
В комнате нас было трое: Ирина, я и страховой агент Яз-
вич. Я уговорил Ирину не ходить в милицию, а обождать час
или два, пока не объяснится совершенно необъяснимый и зага-
дочный факт. Должен же он рано или поздно объясниться.
Язвич уже сидел за столом возле стены, где висела репро-
дукция с картины какого-то иностранного художника, изобра-
жавшая большую железную клетку, в которой проводил свой до-
суг джентльмен-экспериментатор, повидимому пожелавший изу-
чить жизнь зверей, запертых в Зоологическом саду.
Язвич сидел за столом и жадными глотками пил чай, который
подогрела ему Ирина на спиртовке, и с интересом рассматривал
джентльмена, сидевшего, положив ногу на ногу, в клетке на
стуле.
Язвич пил чай вприкуску, и улыбался, и морщил лоб, желая
понять то, чего понять бы не сумел сам Спиноза (настоящий, а
не электронный), советовавший всем не смеяться и не плакать,
а проникать в суть вещей. Но, повидимому, у этого странного
обстоятельства не было сути, и мы смотрели на Язвича и не
знали - радоваться нам или огорчаться.
Язвич, должно быть, очень проголодался, пока стоял в шка-
фу в виде учебного пособия, он сейчас жадно жевал хлеб с
колбасой из конины.
- Так, так, - повторял он, - значит, я проспал ровно во-
семнадцать лет. Хорошо, но укажите то место, где я спал? Не
в этом же шкафу я простоял столько лет, ожидая, когда вы
разбудите меня. Нет, нет! Все это слишком не убедительно,
господа. Как хотите!
Мы не спешили его убеждать, ни я, ни тем более Ирина. Мы
думали уже о том, как объяснить этот факт не самому постра-
давшему, а обществу. Человек отсутствовал восемнадцать лет.
Отсутствовал ли? И где? Его только что не было, и вдруг он
оказался. Оказался? А может, он здесь стоял, как стоит чело-
век у дверей, нажимая на кнопку электрического звонка? Время
потекло в обратную сторону? Но почему оно потекло только для
Язвича? Почему все остальные покойники остались в своих мо-
гилах?
Ирина опять хотела удариться в истерику, ища в слезах вы-
ход из тупика, но что-то ее удержало. Может, репродукция,
где был изображен элегантно одетый джентльмен в смокинге и в
цилиндре, но сидящий в звериной клетке с таким видом, словно
клетка - это земной рай.
Язвич тоже смотрел на клетку и на джентльмена, и на его
цилиндр, и на безупречно выглаженные брюки, ища в содержании
этой странной картины точку опоры.
Сколько раз я просил Ирину снять эту нелепую картинку со
стены и бросить в мусорную корзину. Меня раздражал глупый
сюжет, клетка и этот джентльмен, и его безупречные брюки, и
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг