ние и искусственный Гегель с раскрытым зонтиком в руке, но
одежда моя промокла насквозь, и меня стало слегка знобить.
- Почему я здесь? - спросил я Офелию.
- А почему вы должны быть там? Я вижу, вам не терпится
вернуться в свою камеру?
- Как я попал туда? Зачем? Я же не отказался от бессмер-
тия, как мой сосед по камере Синеусов. За что же я был выс-
лан в другой век?
Лицо девушки быстро начало меняться, особенно глаза, и
мне уже казалось, что здесь рядом не она, а семафор, семафор
в легком летнем платье, и в одном большом девичьем глазу уже
горит красный электрический свет, а другой закрылся. Красный
глаз подмигнул мне.
- Вы не должны знать об этом, - донеслись до меня тихие
слова. - Еще не пришло время.
А дождь лил и лил. Слышен был звон и плеск. А мы стояли
на одном месте - электронный Спиноза со своим зонтиком, Офе-
лия, похожая на ожившую статую, и я.
- Неужели здесь под дождем хуже, - спросила Офелия, - чем
там в камере, теперь уже одиночке? Вашего соседа расстреля-
ли.
- Нет, здесь все же лучше... Но разве я больше не вернусь
туда?
- Вы скоро вернетесь. Дождь кончится, и вы снова окаже-
тесь там. Поэтому просите судьбу, чтобы дождь продолжался.
- Сколько же он может продолжаться? - спросил я. - Вы
промокли до ниточки. И мне жаль вас.
- Пожалейте лучше себя. Меня не нужно жалеть. Я - книга.
- Вы - книга? А кто я?
- Я не отвечу на этот вопрос.
- Почему?
- Потому что это очень сложно. И во всем этом нет логики.
В иные часы - вы человек, в иные - знак.
- Знак?
- А почему бы и нет? Раз вы превратились в одного из пер-
сонажей книги - значит, вы стали символом. Актер, который
исполнял роль в старинном театре или кино, разве, не стано-
вился символом, знаком? Впрочем, не будем вдаваться в фило-
логические тонкости. Как вам нравится штабс-капитан?
- Штабс-капитан? На днях он заявил мне, что намерен опуб-
ликовать мои показания под своим именем как научно-фантасти-
ческий роман. Ему надоело работать в контрразведке. Не отсы-
лайте меня к нему, оставьте здесь.
Я посмотрел на Офелию. Она начала меняться как в сказке,
становясь все больше и больше похожей на Клаву, которая жда-
ла моего возвращения на Землю и так и не дождалась.
- Вы действительно книга? - спросил я.
- Сколько раз вы меня об этом спрашивали!
- Но раз вы книга, значит вы не человек?
- На этот вопрос может ответить не логика, а только чувс-
тво. О чем ваши чувства говорят вам, когда вы смотрите на
меня?
- Они говорят, что вы прекрасны. Вы реальность и сновиде-
ние. Но почему вы называете себя книгой? Книга это вещь,
предмет.
- Мысли и чувства нельзя называть предметами.
- Разве вы только мысль? Ведь вы живая девушка, кусок
смеющейся плоти. Мысль бесплотна. А у вас синие насмешливые
глаза, круглые руки, вздернутый нос и губы, сложившиеся в
улыбку.
- То нет меня, - сказала она, - то я есть. Я - как сказ-
ка. Через несколько секунд я исчезну, и вы снова очутитесь в
тысяча девятьсот девятнадцатом году, в городе Томске.
6
Страница снова перевернулась. И я снова сидел лицом к ли-
цу со штабс-капитаном.
- Я хочу, чтобы вы немножко отвлеклись, - сказал Новиков.
- Это облегчит вам страдания, даст возможность забыться. Я
тоже забываюсь, когда слушаю ваш рассказ. Вчера вечером пе-
речитал ваши показания. Бред... Обрывки сна, а не протокол.
Как я покажу его начальству? Как объясню то, что не могу по-
нять сам? При чем тут двадцать второй век, когда все ваши
приметы совпадают с приметами некоего Покровского Михаила
Дмитриевича? Я показывал вам его фотографическую карточку.
Что может быть убедительнее снимка? Конечно, если бы вы су-
мели доказать, что вы не Покровский. .. Но вас взяли на той
улице, в том доме, где жил этот студент. Тюремный врач ос-
матривал вас вместе с психиатром. Подозрение, что вы психи-
ческий больной, отпадает. Остается подвести итоги и поста-
вить точку в вашем затянувшемся деле.
- Я готов ко всему.
- Вы-то готовы, зато я не готов. Временами мне кажется,
что мы оба стали жертвой какой-то путаницы, логической ошиб-
ки. И тогда я начинаю думать, что вы действительно человек
другой эпохи, попавший в наш век.
- Нет, -ответил я, - я Покровский.
- Бросьте, не валяйте дурака. Не так уж важно, кто вы -
Покровский или не Покровский. В протоколе я уже написал, что
вы Покровский. А протокол - это ваша судьба. Но сейчас не
будем говорить о конце, а вернемся к началу. Расскажите о
вашем прошлом.
- О чьем прошлом? О прошлом Покровского?
- Нет, о вашем. Расскажите мне о планетке, на которой вы
побывали. Опишите фауну, флору. Только, знаете, все по по-
рядку. Как в учебнике географии с изображением тапира. До
чего нравился мне этот тапир, когда я был гимназистом. Ска-
жите, там, конечно, тапиры не водятся?
- Не водятся.
- Напрасно. А мне очень хотелось, чтобы водились. Я всю
жизнь мечтал увидеть тапира, но не на картинке, а в естест-
венной обстановке. Но не довелось. Сначала гимназия. Потом
лесопромышленная контора. Потом юнкерское училище. Потом
гражданская война... А там как, на вашей планетке? Воюют или
нет? Есть белые и даже красные? Но если тапиры не водятся,
она меня мало интересует. Так вы действительно там побывали?
- Я-то побывал. А вам не бывать.
- Зато я буду жить. Долго-долго жить. Заведу жену, этакую
пухлую сдобную бабенку. Буду с ней спать. Жрать икру, стер-
ляжью уху, пить по утрам какао. А вас послезавтра расстреля-
ют.
Эти слова еще звучали в моих ушах, когда меня привели в
камеру. Синеусова я уже не застал. Койка хранила вмятину от
его тела. Он только что был тут. Но его тут нет. И нет ниг-
де. И я никогда уже не услышу его тихий голос, похожий на
шепот.
Еще недавно он мне говорил о том, что есть люди и есть
знаки и их отнюдь не легко отличить. И при этом он рассмеял-
ся, рассмеялся как бы невзначай, и стал кашлять, чтобы
скрыть свой смех. Не правда ли, очень смешно, что знак иног-
да очень трудно отличить от человека?
- Штабс-капитан Новиков, - сказал Синеусов, - это типич-
ный знак. Символ.
- Символ чего? - спросил я.
- Символ того, что дважды два - четыре. Вот если бы дваж-
ды два было не четыре, а пять, то штабс-капитан Новиков был
бы невозможен.
- Но тогда было бы невозможно все, в том числе и мы с ва-
ми.
Он не ответил. По-видимому, внезапно осенившая его мысль
вырвала его из настоящего мгновения и унесла за пределы ка-
меры.
Немного погодя он повторил:
- Новиков это знак. Он равен сам себе.
Потом наступила тишина.
7
До расстрела осталась всего одна ночь. Одна ночь и утро.
Но Офелия все-таки вспомнила обо мне. Вспомнила ночью, когда
до утра осталось несколько быстрых часов.
Я проснулся, но не в тюремной камере, а в лесу, на той
далекой и милой планетке, о которой я рассказывал штабс-ка-
питану.
Я чувствовал себя необычайно легко, словно попал не в бу-
дущее, а в прошлое, в свое далекое и навсегда утраченное
детство.
Планета разговаривала со мной, как няня. Она рассказывала
мне сказки и пела песни. Я слушал ее. То ласковый материнс-
кий голос, то шепот. О чем она шептала мне? Все о том же:
что она, эта планета, - моя мать.
Ее голос был вдали и ее шепот рядом, словно она была там
и здесь, здесь, на расстоянии протянутой теплой и легкой
женской руки. Я слушал прикосновение ее пальцев и запах ее
волос, но ни разу не видел ее. Передо мной были воды, тропы,
ветви и птицы. Этот лес был как поэма, живое и трепетное со-
четание волн, ветвей и птичьих голосов.
Вступая на незнакомую тропу, я уже знал, что тропа не
уведет меня никуда от самого себя, как это было в детстве,
где родные и близкие окружали меня и повсюду, где бы я ни
оказался, были ласковые руки моей матери.
Удивительный мир. Здесь не было людей, но я не чувствовал
одиночества.
Люди появились позже. И хотя я видел их впервые, мне ка-
залось, что я их когда-то знал, что их послало ко мне сюда
мое детство. Обращаясь ко мне, они называли меня на "ты". В
этом не чувствовалось никакой фамильярности.
Впервые за всю жизнь я почувствовал загадочный смысл это-
го стертого, как старая монета, слова. Сквозь привычное со-
четание звуков чуть приоткрылась тайна, может одна из самых
глубоких тайн бытия.
Они надели мне на глаза повязку, чтобы я не мог видеть
их.
Я оказался в темноте. Голоса смолкли. И вдруг я услышал
шепот.
- Кто это шепчет? - спросил я. - Кто это говорит в темно-
те?
- Я, - ответил женский голос.
- А кто вы?
- Биосфера этой планеты, - сказал кто-то удивительно ме-
лодичным и бесконечно знакомым мне женским голосом.
- Биосфера? Но почему же у вас голос моей матери, которая
давно умерла? Ее могила далеко отсюда. На Земле. Почему вы
произносите слова с той же характерной интонацией, с какой
произносила она?
- Я тоже мать, - сказала она.
- Но не моя.
- Я мать всего, что живет здесь и дышит. Я мать рек и об-
лаков, птиц и деревьев.
- Но почему у вас голос моей матери?
- Не знаю. Хотите, я спою песню, которую напевала ваша
мать?
- Спойте. Но сначала снимите повязку с моих глаз. Я хочу
взглянуть на вас.
Она сняла повязку с моих глаз.
8
Она сняла повязку с моих глаз, и я увидел свет, красный
огонь светофора. Я стоял на перекрестке ночной улицы, неда-
леко от того самого канала, где мы частенько прогуливались с
электронным Спинозой.
Металлический столб, стоявший у самой воды, начал подми-
гивать мне своим красным электрическим глазом. У металличес-
кого столба оказалась почти человеческая рука. И этой рукой
он поманил меня, приглашая подойти ближе.
- Ты что, не знаешь языка дорожных знаков? - спросил он
меня хрипловато-одутловатым голосом уличного пропойцы. - Или
ты зазнался и не хочешь быть коммуникабельным? Напрасно. Но
если ты не знаешь символики знаков, я поговорю с тобой на
вашем несовершенном и неточном человеческом языке. Я - вещь.
Тебе это понятно? Я вещь, но я мудрее тебя. Я вижу, ты не
согласен. Не согласен со мной и торопишься пройти мимо? Но я
тебя задержу. Это моя обязанность задерживать тех, кто слиш-
ком спешит. Святой долг. Обычно меня мало интересует - кто и
куда спешит. Одни торопятся на свидание с подругой, другие к
себе, чтобы отдохнуть или развлечься. Ты спешишь на свидание
со смертью. До утра осталось всего несколько часов. А утром
тебя должны расстрелять. Но между твоим расстрелом и тобою
стою я со своим красным глазом. Я мигаю тебе, я не пускаю
тебя, я говорю тебе: "Постой! Постой!" Из-за меня ты можешь
опоздать на расстрел. Колчаковские палачи не подозревают,
где ты сейчас. Они думают, что ты в тюрьме досыпаешь послед-
ние свои часы. Досыпай! Досыпай! Спи! И думай, что тебе
снится сон. Во сне с тобой разговаривают дорожные знаки. И
дорога, на которой ты стоишь, ведет тебя к продолжению жиз-
ни, а не к концу возле кирпичной стены в глухом закоулке,
где тебя ждет, подрагивая от холода, отделение солдат, не-
вольных твоих палачей. В подсумках у них патроны. И в каждом
патроне завершение твоей судьбы. Но не щурься, не щурься, я
тебя прошу, и сдержи дрожь. Я задерживаю тебя на твою казнь,
и может случиться - ты опоздаешь. За тобой придут, но на тю-
ремной постели они не найдут тебя, словно ты прошел сквозь
стены. Не спеши! Не надо никуда и никогда спешить, тем более
на свою собственную казнь. Что ты молчишь? Скажи мне нес-
колько слов. Подмигни мне, рассмейся и пойми, что на свете
нет ничего важнее символов, знаков. Я - знак. Я живу на до-
роге. Благодаря мне дорога становится живой. Не спеши! Пусть
спешат твои палачи. Мы одурачим их и оставим пустыми их
пальцы, которые тянутся к твоей шее. Сейчас я прочту стихи,
которые написал один необыкновенный поэт. "Свое существо-
ванье прекратив, в чужую жизнь он вторгнуться стремился, и
только следующая страница иной раз означает перерыв..."
Я взглянул на фонарь. Теперь вместо ярко-красного огня
светил ярко-зеленый.
- Иди, - сказал он тихо. - Путь открыт.
9
И я проснулся. Я проснулся на тюремной койке. На этот раз
я проснулся уже не во сне, а наяву. Я проснулся и стал
ждать, когда за мной придут. Со мной и возле меня не было
часов. Часы были внутри меня. Они отсчитывали секунды, ос-
тавшиеся до расстрела.
- Раз, два, три, в детстве.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг