ГЕННАДИЙ ГОР
ИЗВАЯНИЕ
Фантастический роман
Советский писатель
Ленинградское отделение
1972
В новой книге Геннадия Гора мы встречаемся с редким жан-
ровым сплавом. Волшебная сказка - и трактат о сложнейших
вопросах философии искусства, мемуары - и научная фантасти-
ка, история литературы - и детектив... Так же сложна и проб-
лематика романа. Автор размышляет о времени и бессмертии, о
природе слова и парадоксах логики.
Как всякая сказка, роман Геннадия Гора одарен светом
мечты. Он пронизан тягой к творчеству и знанию, он утвержда-
ет возможность гармонического единства человека, природы и
культуры. Вне такого единства невозможно ни счастье, ни
бессмертие человечества. Прообраз этого бессмертия и счастья
является нам в искусстве, в народных сказках, в созданиях
поэтов и художников. Вот почему главная героиня романа -
Офелия, женщина-книга, романтический символ поэзии, сказки,
мечты...
Сегодня вставил ты глаза мне
И сердце в грудь мою вогнал.
Уже я чувствую желанье.
Я, изваянье,
Перехожу в разряд людей.
К. Вагонов
У нее были глаза, рот, нос и имя. Ее звали Офелия. Но
иногда ее называли просто книгой.
Девушка-книга или книга-девушка? А может, просто "полус-
кульптура дерева и сна", как сказал один поэт?
Но если бы это было только скульптурой, каким-то неиз-
вестным составом склеенной со сном! Нет, это было явлением
куда более химеричным, чем обычный человеческий сон.
Книга? Но кто же поверит? И что это за книга, которая не
стояла на полке, прежде чем войти в меня и навсегда слиться
с моим сознанием? Она была со мной, после с другим, а до не-
го и до меня с тысячами - слово, картина и одновременно жи-
вое существо.
Когда она хотела пошутить, она называла тебя читателем.
Лукавое, старинное, наивное слово. Читать? Про что читать?
Зачем? Для чего?
Да, она называла иногда себя книгой, хотя у нее был смею-
щийся девичий рот и круглые красивые руки ожившей статуи или
богини. Она смеялась. Она плакала. Она ревновала тебя к дру-
гим девушкам, которые были просто девушками, а не богинями,
управлявшими твоим временем и твоей судьбой.
Я не хочу ничего объяснять. Пусть объяснит за меня сам
век. Но он разучился объясняться с такими, как я.
Я долго отсутствовал, а когда появился здесь, в земное
бытие уже вкралась чужая мысль, занесенная, как космическая
пыль, из других миров.
Она и была олицетворением этой тревожной вкрадчивой мыс-
ли, мысли с длинным лицом и двумя большими, слишком большими
насмешливыми глазами.
- Офелия!
Я звал ее, я кричал в тюрьме, пытаясь пробиться к ней
сквозь время и сквозь сырые, толстые, пропахшие парашей сте-
ны.
- Офелия!
И она приходила, и стены расступались, и я снова попадал
в тот сад, где впервые встретил ее, или на берег реки, над
которым медленно проплывали облака моего детства.
Она переносила меня с собой сквозь время и сквозь страх,
сквозь ожидание скорого и неизбежного расстрела. Ведь она
была и книгой, но оставалась девушкой с большими глазами, с
кусочком неба или синей волны на своем смеющемся лице.
Затем наступал перерыв и начиналась новая глава. В этой
сравнительно безмятежной и спокойной главе я еще пребывал на
воле. Но я был чужой всем и даже самому себе. И вот тогда
появлялся автоматический воспитатель, механический толмач,
электронный философ, полу-Гегель, полу-Спиноза, а может, и
Кант с рыжими усами и выгоревшей на солнце бородой. Из како-
го материала сделали этого полу-Спинозу? - думал я. Чей мо-
делированный мозг положили в его непробойную сверхпрочную
голову?
- Я добрый, веселый, отзывчивый, - говорил он мне, - хотя
я чуточку болтун. Вы скоро привыкнете к моим недостаткам.
К недостаткам куда легче привыкнуть, чем к достоинствам.
И я привык. Я привык к нему, к его усам и бороде и к его ма-
нере покашливать и поднимать палец с ногтем, под которым
чернел траур. Он старался изо всех сил походить на людей, и
иногда это ему удавалось.
Искусственный философ, умный предмет с живыми и печальны-
ми глазами. Он был игрушкой, которой решила развлечь и поза-
бавить меня сама судьба.
Он заботился обо мне. Он помогал моим несколько оторопев-
шим чувствам осваиваться с неожиданными и парадоксальными
ситуациями, которые на каждом шагу щедро развертывала передо
мной жизнь, обогнавшая меня ровно на пятьдесят лет.
Когда я возвратился со звезд - отдадим дань обветшавшим
традициям жанра, - я не узнал других и они не узнали меня.
Мои сверстники превратились в стариков и старух, но, как по-
казалось мне, в чем-то ненатуральных, неестественных, словно
занявших свою внешность у своих покойных дедушек и бабушек.
А я остался тем, кем был - молодцеватым прыщавым парнем,
будто был изъят из времени и не подвержен изменению. Я тогда
не подозревал, что изъяты из времени были они, а не я, что
им инопланетный разум преподнес коварный подарок - вечность,
бессмертие и все, что с ним связано.
Я еще не знал об этом. От меня это скрывали. И мне каза-
лось, что я смотрю на себя их завистливыми глазами и что
время пронеслось мимо меня, не задев даже кончика моих паль-
цев, державших сигарету.
Теперь не было ни сигарет, ни табака, ни курильщиков. И
только в моем рту еще дымилась последняя сигарета - зыбкий
символ далекой, теперь уже казавшейся всем романтической
эпохи.
Не все дождались моего возвращения, в том числе и Клава.
Сохранились дерево и аллея, где мы назначали свидания, лест-
ница, по которой бежали ее легкие девичьи ноги, спеша ко
мне, отражение ее синих ласковых глаз и ее улыбка, ее милый
голос, то мелодичный и громкий, то переходящий в шепот. Но
ее-то не было. Она-то не дождалась, хотя и ждала.
Искусственный философ, электронный наставник, жароустой-
чивый мудрец по имени Красавец Стронг был симпатичным су-
ществом, сделанным из неизвестного засекреченного технолога-
ми вещества. Красавец Стронг (он же электронный Спиноза)
состоял из реализованных формул и гипотез, из синтезирован-
ных психологами эмоций, из тщательно отобранных и хорошо
проверенных социологами мыслей. Он улыбался нежно и привле-
кательно. Знал наизусть всех поэтов, начиная с Данте...
Просветитель! И когда знакомился с людьми и с человекоподоб-
ными вещами, быстрой скороговоркой уведомлял:
- Красавец Стронг.
Нет, уж кто-кто, а он не был красавцем. Совсем наоборот.
Да и само старинное слово "красавец" теперь выглядело совсем
безобидно и давным-давно потеряло свой пошловатый смысл.
Красавец Стронг, или просто Стронг (хочу выпустить на
этот раз начало его настораживающего имени), ходил за мной
как тень и деликатно наставлял меня, так, чтобы я не чувс-
твовал своего невольного невежества и отсталости.
А до чего я отстал, судите сами. Я все время попадал
впросак, как дикарь, попавший из лесных трущоб в большой го-
род и познавший самое унизительное из всего, что есть на
Земле, - презрение самих вещей, которых цивилизация сделала
высокомерными.
- Сюда нельзя бросать окурки, - учил меня терпеливый
Стронг. - Это не урна.
- А что же это такое? - спрашивал я.
Красавец Стронг пропускал мой вопрос мимо своих волосатых
ушей, идеально копирующих настоящие, живые, человеческие
уши. А когда я настаивал, Стронг говорил мне, что я еще не
созрел, чтобы понять смысл и значение некоторых вещей, поя-
вившихся в годы моего отсутствия и вызванных новыми потреб-
ностями человечества.
Лицо Красавца Стронга делалось чрезвычайно обаятельным и
милым, и я думал о тех генах, которые пронесли сквозь сумрак
поколений это обаяние, а потом с разочарованием вспоминал,
что все это происходило без всякого участия генов и мутаций,
ведь Стронг был искусственным существом. К человеческому
обаянию я уже давно относился подозрительно, как к признаку
адаптации в борьбе за существование. Я знал, что такое обая-
ние, и предпочитал людей сухих, прямых, с виду эгоистичных
людям милым и лжедобродушным. Этому научило меня мое пребы-
вание там, где до меня никто не бывал.
Но вернемся к Красавцу Стронгу и к его умению пользовать-
ся своим обаянием и расточать улыбки или погружаться в мол-
чание, как в океан, одновременно погружая туда и своего со-
беседника.
Иногда я был слишком настойчив, и он снисходил к моему
жалкому любопытству. На лице его я уже не замечал ни обая-
ния, ни улыбки, а видел что-то другое. Тогда я думал, что
лукавое слово "красавец" не случайно стало частицей его бла-
гополучного имени.
Он показывал мне на какой-нибудь предмет своим не слишком
чистым толстым пальцем, на какой-нибудь предмет, замеченный
мною на дороге, и объяснял мне, что это знак или символ.
- Символ чего? - спрашивал я.
- Не забегайте вперед, - отвечал он. - Это десятая или
двадцатая страница книги, а мы с вами еще читаем первую.
Загадочно и странно. Может, Стронг шутил? И это возможно.
Ведь он не принадлежал сам себе, не уходил корнями в глубину
сменявших друг друга поколений, а был собран... Поставим
здесь несколько точек и не будем углубляться в тайну проис-
хождения электронного Спинозы. Надо уважать чужие секреты.
Теперь о вещах. Почти все вещи и предметы стали знаками,
и окружающий мир беседовал с прохожими о чем угодно, даже о
погоде.
- Все это потомки дорожных знаков, - объяснял мне Стронг.
- Их более элементарные предки когда-то лаконично беседовали
с водителями машин. Эти же... Каждый из них готов прочесть
вам целую лекцию.
- А вы не находите, Красавец, - говорил я, - что предметы
стали слишком болтливыми?
- Не болтливыми, а умными.
В его голосе прозвучала плохо скрытая обида. Ведь и он
был тоже дальним родственником дорожных знаков. Но он ни за
что не хотел в этом признаваться. Уж очень ему хотелось быть
человеком.
Раз уж зашла речь о человеческих подобиях, придется расс-
казать про один случай.
Я прогуливаюсь по берегу канала, на этот раз без Стронга.
Красавец ушел навестить свою искусственную тещу, сделанную
из пластичного, женоподобного, овально-румяного вещества. Я
забыл сказать, что Стронг был женат на довольно милой ис-
кусственной женщине с яркими чувственными губами, всегда не-
деликатно и слишком настойчиво напоминавшими, что существует
странное слово "поцелуй". По-видимому, химики и технологи -
создатели этого существа - подражали людям палеолита, сотво-
рившим Венеру из Брассемпуи, самую древнюю и толстую из всех
Венер.
Итак, я прогуливался по берегу канала. Вдруг металличес-
кий столб, неподвижно стоявший у самой воды, начал подмиги-
вать мне своим красным электрическим глазом. Он делал мне
знаки, которые я не понимал. А рядом со мной не было толма-
ча. Электрический глаз подмигивал мне, явно намекая на ка-
кую-то связь, существующую между ним - вещью-знаком - и
мною, случайным пешеходом, попавшим в эту безлюдную часть
города. Что-то издевательски насмешливое было в его подмиги-
вании и необычайно фамильярное, словно невидимая нить уже
протянулась между ним и мной, и протянулась не сейчас, а
давно.
Он подмигивал, обращаясь уже не только ко мне, а к моему
подсознанию, знавшему обо мне больше, чем знал или хотел
знать я сам. По-видимому, он хотел установить со мной кон-
такт вопреки моему желанию, как гипнотизер или телепат.
Но самое удивительное, что у металлического столба оказа-
лась человеческая рука. И эта рука вдруг погрозила мне паль-
цем.
Я дал себе слово не заходить без Стронга в эту загадочную
часть города. Но чувство, которое манило туда, было намного
сильнее меня. И однажды там случилось со мной то, что и
должно было случиться. Столб остановил меня и сказал, чтобы
я был осторожен, что меня ждет беда и, самое главное, что я
ее заслужил.
Разумеется, я не сказал Стронгу ни слова об этом загадоч-
ном столбе. Но беда действительно нашла меня. Об этом я
расскажу позже.
Было странно, что в новом мире я не видел книг. Может,
раздвижные стены комнат прятали их от нескромного взгляда,
как и другие предметы физического и духовного быта, которые
раньше мозолили всем глаза. Однажды я заговорил о книгах со
своим наставником, но электронный Спиноза повернулся ко мне
спиной, хотя и искусственной, но очень похожей на все спины.
До меня донеслись не совсем понятные слова:
- Книги, хе-хе... Для своих мыслей и эмоций человечество
нашло более живую и подходящую упаковку. За полвека измени-
лось все. В том числе и наши портативные собеседники.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг