Хочется кричать о том, что было. Здесь, в Балансе. Здесь, во Франции.
Здесь, в этом мире. Когда кричишь, начинает казаться, что это не страшно.
Не так страшно, как когда молчишь. Или когда шепчешь. Мы и говорим,
наверно, чтобы отогнать страх. А храбрецы молчат. Вы храбрец, мсье.
Увидев стройную тонконогую женщину лет сорока, пеленавшую ребенка, Пьер
понял, что забирать Бланш - безумие. Но и оставить дочь Базиля он не мог.
И Пьер остался. Три года он прожил рядом с мадам Бетанкур и Бланш, помогая
им, чем мог, а когда в 1947 году вдова кюре скончалась от сердечного
приступа, уехал с девочкой в Париж поступать в университет. В Веркоре
осталась его юность, его боль и две дорогие ему могилы - Василия Дятлова и
Люс Бетанкур.
Мяч в последний раз стукнулся о машину и отскочил в кусты. Цыплячья шея
Харилая торчала из черной судейской фуфайки. Он достал свисток и трижды
озабоченно свистнул.
- Продолжаем заседание!
Пока члены Совета гоняли мяч, Пьер скромно стоял на краю поляны. Был
теплый день. Хорошо, Кубилай пошел на уступки: отменил шарф и очки.
Правда, тут же сунул Пьеру холщовую торбу с бородатой рожей на одной
стороне и кудлатой певицей на Другой.
- Цукерторт, на кого вы похожи! Заправьте футболку, - сказал Харилай и,
встав на широкий пень, призвал собравшихся к энергичному и деловому
обсуждению проблемы.
Истерический выкрик прервал председателя. Какая-то женщина бросилась к
Пьеру:
- Долой! Долой фальшивую радость! Долой проклятые игры! Долой
режиссеров! Судью на мыло!
Она сорвала с головы парик. Потом еще один. Еще. "Сколько их у нее?" -
изумился Пьер. Два крепких молодца подхватили кричавшую под руки. В одно
мгновение они скрылись за деревьями.
- Талантливо сыгран стихийный протест, не правда ли? - спросил
очутившийся рядом Гектор.
- Боже мой! - прошептал Пьер. - Она играла?
- Конечно. Такова ее роль.
- А эти, которые ее увели?
- У них своя роль, - терпеливо разъяснил Гектор.
Председатель снова овладел вниманием собрания.
- Итак, я предлагаю высказаться главному техническому эксперту инженеру
Калимаху.
- Тот факт, - решительно заговорил Калимах, - что этот аппарат
сработал, находится в вопиющем противоречии с наукой. - Инженер обернулся
к Пьеру. - Сей сундук на гусеничном ходу мог закинуть вас черт знает куда,
мог разрезать пополам - половину бросить в двадцать третий век, а другую -
в двадцать седьмой. Он мог вообще растащить вас по атомам - на каждую
секунду по атому. Вы, дорогой мой, вытянули один шанс из миллиарда.
Пьер виновато улыбнулся.
- Вы сами это построили? - Инженер небрежно кивнул на машину.
- Не совсем, - сказал Пьер. - Это длинная история. Идею машины выносил
один человек. Василий Дятлов. Но построить ее он не успел. Дятлов погиб.
Перед смертью он передал мне свои записи. Потом я с двумя друзьями... - Он
замялся.
- Расскажите подробно, - потребовал председатель, - это интересно.
Как быстро Париж стал прежним, довоенным Парижем. Только чуть
сосредоточенней. Только куда голоднее - двести граммов хлеба в день. Из
них половину он отдавал Бланш. Но без Шалона и Дю Нуи было бы совсем
тяжко. Когда после занятий он забегал за девочкой и вел ее в
Люксембургский сад, увалень Шалон встречал их, случайно, конечно, как он
всегда подчеркивал, либо у входа, либо на главной аллее и тащил за собой,
бормоча:
- Тут, понимаешь, Альбер оказался... У него новая девушка. Он хочет ее
показать тебе.
Или:
- У Альбера сегодня праздник. Он расстался с Жюли и хочет нас угостить.
Альбер Дю Нуи встречал Бланш безупречным поклоном, сверкал зубами и
пробором, сажал ее на плетеный стул и грозно кричал:
- Самую большую чашку кофе со сливками и самое вкусное пирожное доля
мадемуазели!
Когда Пьер намекал, что ему неловко, Дю Нуи говорил:
- Оставь свою пролетарскую заносчивость. Считай, что ты экспроприируешь
моего отца.
К выпуску стало ясно, что сближает эту троицу многое. Лидером незаметно
стал Шалон. Он увлек их в организацию Ива Фаржа. А когда Пьер показал ему
тетрадь Дятлова, Шалон сказал, что отныне ему понятно, зачем он живет, а
также зачем живут они - Пьер Мерсье и Альбер Дю Нуи. Смысл этот явствовал
из такого сообщения:
- Ну что ж, это... Ясное дело, а? И вообще...
Они работали. Бланш росла. И когда в апреле 1961 года мир с восхищением
встречал Гагарина, Бланш стукнуло семнадцать лет, Шалон написал последнее
уравнение, а Пьер и Альбер расшифровали последние расчеты вычислительного
центра компании "Дю Нуи и сын". Стало очевидным: идея Дятлова не блеф.
Время не более властно над человеком, чем пространство.
Как они ликовали! Альбер привез ящик шампанского, Пьер позвонил Бланш,
чтобы она приезжала на виллу Дю Нуи, где они обычно работали, Шалон
приволок старика Гастона, садовника. Они пировали всю ночь и решили
отдохнуть недели две, а потом уже взяться за постройку самой машины. Тогда
казалось, еще немного, ну, скажем, год, и... Кто знал, что от цели их
отделяют семь мучительных лет.
Отдыхать они все вместе поехали в Сен-Мартен. Пьер любил горы, и потом
он хотел показать Бланш могилу ее отца. Он провез их по знакомым местам,
рассказал о Дятлове, д'Арильи, Декуре и обо всех-всех. В Балансе они зашли
в дом, где когда-то жил кюре, и Бланш вспомнила этот дом и его хозяйку,
Люс Бетанкур. За ними увязался парнишка с велосипедом. Он влюбился в Бланш
сразу, бесповоротно. Водил ее в кино, на танцы. Потом аккуратно доставлял
в кабачок, где Пьер с Шалоном и Дю Нуи сиживали по вечерам в блаженном
безделье. Накануне их отъезда он подошел к Пьеру и звонким голосом
попросил руки Бланш.
- Ну, а она, что она тебе сказала? - спросил Пьер.
- Она велела подойти к вам, мсье, и сказала, что сделает так, как вы
сочтете нужным.
- Сочту нужным? - Пьер опешил.
У Бланш и раньше были приятели, но она расправлялась с ними без его
помощи. "Может, она влюбилась в мальчишку? - подумал Пьер. - Он
симпатичный, простой. Смотрит на нее с обожанием".
- Вот что, дружок, зови-ка сюда Бланш. Я сочту нужным всыпать ей как
следует, чтобы она не морочила голову такому славному юноше.
Бланш появилась только поздно вечером.
- Что за фокусы? - спросил Пьер тоном скрипучего папаши. - Зачем ты
мучаешь бедного парня?
- А что ты ему ответил?
- Обещал отстегать тебя крапивой.
- Что ж, приступай.
Тут только до Пьера начало доходить, что Бланш, возможно, и впрямь
влюбилась. Что ей уже семнадцать. Что в последние месяцы он почти не
разговаривал с ней серьезно, считая ребенком, а она... Она ведь скоро
уйдет. Не с этим, так с другим.
- Ты стала совсем взрослой, дочка. Если он так тебе нравится, я не буду
возражать, я...
И тут что-то произошло. Бланш билась в рыданиях и выкрикивала горькие
упреки:
- Ты хочешь избавиться от меня. Ты обрадовался... Хорошо, я уйду. Ты
никогда, никогда меня не любил. А я... Я всегда мечтала, что ты будешь
приезжать от Дю Нуи и Шалона домой, и я буду... - Бланш плакала
неудержимо, как ребенок. - И не смей называть меня дочкой! Ты мне не отец.
Я никогда не считала тебя отцом! Ты - Пьер. Мой Пьер. Ты был моим Пьером.
А теперь...
Они вернулись в Париж и скоро поженились. А через два года Бланш умерла
от родов. Дочку Пьер назвал Люс, в память госпожи Бетанкур, спасшей ее
мать.
Игре в Совет не было конца. Какие декорации! Версальский регулярный
парк и тучные колонны египетских храмов, шатры Тамерлана из белого войлока
и зал заседаний ООН, ночлежка из пьесы Горького и кают-компания ракеты
Земля - Альтаир. За всем шутовством Пьер с трудом улавливал ход дела.
Обдирая шелуху лицедейства с речей и реплик, вопросов и заявлений,
аргументов и возражений, исходящих то от упакованных во фраки дипломатов,
то из уст трясущих кружевами вельмож, а то и услышанных в бормотании
шамана догонов, когда отблески ритуальных костров ложились на маслянистое
зеркало Нигера, Пьер пытался удержать в памяти суть того, что произошло на
последних заседаниях, то бишь в предшествующих актах, картинах, сценах и
явлениях.
- В хрониках не отмечен факт создания машины времени в двадцатом веке,
- назидательно поднимал палец худой мужчина со скучным взором, явившийся
на Совет в калошах и пальто на вате. - "Теоретические работы группы Шалона
при "Эколь Нормаль" быстро зашли в тупик и сейчас представляют интерес
лишь для играющих в историю науки. Поэтому возвращать туда, в двадцатый
век сей агрегат весьма опасно, чревато, я бы сказал... Как бы чего не
вышло. И вообще, перемещения во времени с момента узаконенного введения
таковых в обиход подвержены были и есть строжайшей регламентации
соответствующим Уложением, какового Уложения параграфы 76 и 144
недвусмысленно полагают невозможным...
Пьер потерял мысль, но Гектор перевел ему, что оратор указал на
нежелательность возвращения Пьера и машины в двадцатый век, поскольку это
может перекроить всю историю, в то время как появление его, Пьера, в их
времени теперь уже вполне безопасно, а стало быть, он может оставаться
здесь как угодно долго.
- А закон статистического подавления мелких возмущений? - ехидно бросил
на ходу ловкий усач в оперенном берете. - Отпустить его, без машины
конечно, а девчонку - вылечить. Пусть ее, чего там, - и ускакал,
нахлестывая вороную лошадь.
- Предлагаемое деяние означало бы непозволительное вмешательство в ход
исторического процесса, - бубнил тот, в калошах, поглаживая зачехленный
зонтик, - а потому считаю своим долгом предостеречь. Быть надлежит
предельно осторожным, а вы, сударь, - он повел головой в сторону
исчезнувшего всадника, - манкируете, да-да.
- Но раз история не сохранила факта создания машины в двадцатом веке,
стало быть, следы ее были уничтожены, что я и предлагаю сделать, оставив
машину здесь и возвратив нашего гостя в его мир после небольшой процедуры,
избавляющей его память от лишнего груза, - вставил Харилай. - А девочку,
что ж, я думаю, девочку надо вылечить, а?
- Фи, не нравится мне эта ваша "небольшая процедура", Харилай. - Это
говорил Николай Иванович. - Пьер, я уверен, даст слово, что прекратит
работу над машиной. Правда, если он сам захочет подвергнуться...
- Чтобы избегнуть, так сказать, соблазна, - подхватил Харилай.
- Вот именно. А сам факт исцеления одной девочки не страшен по той же
причине подавления мелких возмущений, - закончил Николай Иванович.
- Протестую! - не унимался владелец зонтика. - Почему из миллионов
обреченных в этом суровом веке мы должны спасать одну, именно эту девочку?
- Что говорить об абстрактных миллионах! Добро всегда конкретно. Самый
естественный поступок - вылечить девочку и вернуть ей отца, предоставив
истории развиваться естественным путем.
- Но на естественном пути ребенок и должен погибнуть...
И так без конца.
Доктор сдержал слово, и Пьер провел несколько дней в "Осеннем
госпитале": кленовые листья, рябина, заморозки по ночам и слабый запах
прели в парке, где молчаливо и печально стояли белые античные боги. Дважды
его навещала Урсула. Они ходили по зябким аллеям, и Пьер чувствовал легкое
головокружение. Прощаясь с ним после второй их встречи, она сказала:
- Ну вот, Пьер. Теперь вы никогда не будете болеть - в том смысле,
который имеет слово "болезнь" в вашем веке.
Ночь после госпиталя ему выпало провести в бунгало южноафриканского
магната. Широкая лежанка, застланная шкурами, деревянные маски над
камином. Спать не хотелось. Пьер сидел в кресле, смотрел на огонь и
вспоминал отсветы костра на лице Дятлова в последнюю его ночь, за
несколько часов до того, как он послал Пьера в штаб с сообщением об отходе
отряда.
- Что происходит, - говорил Дятлов, - когда глубину океанской впадины
измеряют тросом? Рано или поздно трос обрывается под собственной тяжестью.
То же происходит с причинными цепями. При очень большой длине они
изнемогают и рвутся. И тогда новый мир становится независимым от старого.
Это значит, что, улетев на тысячу лет вперед, можно встретить культуру,
забывшую своих отцов, столкнуться с дикостью, каннибальством...
- Значит, д'Арильи прав? - спросил Пьер. - Нет смысла стараться ради
будущего?
- Вовсе нет. Разрыв преемственности не фатален. Чтобы передать будущему
эстафету разума, нужно просто хорошо строить. Не пирамиды - общественный
порядок, противостоящий дикости. Но и слетать туда, к потомкам - тоже ведь
очень заманчиво.
- Нам отправиться туда? Может, реальнее, ждать их к нам?
- Для этого нужна машина. Откуда взять машину им, если ее не сделаю я,
ты, твой внук... Двигаться по времени запрещает причинный парадокс. Вот
улетишь ты лет на сорок назад и отобьешь невесту у собственного дедушки.
Как тогда родится твоя мать?
- Действительно, - пробормотал Пьер.
- К счастью, мы живем в вероятностном мире. Значит, можно лететь в
такие далекие времена, где вероятность воздействия на причинную цепь,
могущую парадоксально изменить наше время, ничтожна. Недавно я прикинул
кое-что. Изолировать аппарат от причинного окружения впрямую невозможно -
такой энергии не сыскать во всем нашем мире. Но есть другой путь: не через
барьер, а сквозь него. Энергии немного, а эффект! - Дятлов засмеялся,
похлопал по вещевому мешку. - Здесь описан этот путь...
- Скажите, Гектор, когда наконец соберется последнее заседание? Боюсь
вас обидеть, но эти игры, эти чудеса так далеки от меня. Проходит неделя
за неделей, а там... Люс.
- Напрасно волнуетесь, дружище. Если Совет примет решение помочь вам,
то вас вернут в тот же момент времени в прошлом, из которого вы
отправились к нам. Но ваше раздражение, Пьер, оно необоснованно. Вот уже
сто пятьдесят лет мы играем.
- Но ведь бывают минуты, когда вам не до игр? Бывают и здесь несчастья,
утраты друзей, родных, любимых... И потом, простите мне высокопарность, но
где же собственное лицо вашего времени? Один мой друг, знаток театра,
говорил, что великий актер не имеет собственного лица, собственной души.
Это и позволяет ему без остатка воплощаться в иной образ, в чужую душу, в
Другую жизнь. Но ведь это страшно - не иметь собственной души, своего
лица...
- Что вы называете лицом времени?
- Ну, свою поэзию, свою философию, научные открытия, страсти, страдания
- свои, не заимствованные у других эпох.
- Все это отлично вписывается в систему игр. Научные открытия? Так
входят в роль, что заткнут за пояс Эйнштейна. Стихи? Так разыграются, что
твой Байрон! Важно, чтобы режиссер и актеры были талантливы. Вспомните,
ведь и в вашем веке жили великие актеры - разве их страдания на сцене не
были прекрасны?
- Это так, но они потому и были прекрасны, что походили на жизнь. А у
вас и жизни-то... нет. - Пьер испуганно взглянул на Гектора.
- Наш друг хотел сказать, - вмешался Харилай, - что трагедия -
необходимый компонент положительного развития общества. Но, милый Пьер,
если игра стала нашей жизнью, разве жизнь стала от этого менее насыщенной?
Менее полнокровной? Менее достойной? Напротив, каждый из нас проживает
множество жизней, имеет столько судеб, сколько им сыграно ролей.
Индивидуальность не страдает. У нас есть гениальные универсалы: Дубовской
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг