испугалась, а он все наклонял мою голову, и лицо мое уже касалось тухлой
воды, а пальцы его как клещи сдавили затылок. Но мимо проходил Жиль -
пастух. Он отбил меня у старика. Но и Жиль не узнал меня. "Оставь старуху,
Кола", - сказал он отцу. А я подошла к нему ближе и сказала, что я Урсула.
Та самая, которая спасла его от укуса гадюки, та самая, которую он все это
время тайно любил. "Урсула умерла, - сказал пастух, - я сам убил ее".
И я вернулась в замок. Но барон не допустил меня к себе. Только
разрешил жить в дальней башне и велел меня кормить. И с тех пор я живу без
любви. Кому нужна любовь старой ведьмы...
Пьер сжался, оцепенев.
- А завтра - смерть, вечный покой, вечные муки. Барон теперь, - в
голосе старухи появились злобные нотки, - он теперь женится на племяннице
этого борова Бийона. Я всегда не любила попов, а этого ненавижу. Подлый
аббат требует моей смерти, я знаю. Но они просчитались! Ненависть вернула
мне силу, я выйду отсюда и убью их всех, убью, убью... - Старуха выла
высоким голосом, и Пьера охватил ужас. - Я снова чувствую жар в моих
руках, - шипела Урсула и тянула к нему скрюченную лапку.
Он вздрогнул от ожога. Старуха сидела неподвижно, отвернув лицо. На его
колене расплывалось пятно горячей смолы, упавшей с факела.
И вдруг на Пьера нахлынуло неистребимое, сумасшедшее желание рассказать
кому-нибудь, хотя бы этому нахохлившемуся монстру, тупо смотрящему во
мрак, рассказать все-все: о неповторимом запахе кулис; о черной клеенке
эсэсовских плащей на площади Этуаль; о том, как рвутся легкие, когда
бежать уже не можешь, но бежишь; о том, как опустели глаза Базиля, когда
Буше принес известие о смерти Колет; о том, как умирал Базиль и свистело
его простреленное горло; о драгоценной коричневой тетради; об испуганных
объятиях Бланш; о Люс, которая звонко смеялась и говорила: "Я сегодня
бабочку поймала - в-о-о-т такую", - и показывала неподвижными руками.
- Я вообще считаю, что в этой затее "французского редута" к востоку от
Роны много звона и мало толку. - Тяжелое лицо Дятлова в полумраке блиндажа
казалось неподвижным.
Пьер сидел в углу перед ящиком с патронами и набивал пулеметные диски,
стараясь не упустить ни слова.
- Вы полагаете, мы вообще тут сидим зря? В чем же вы видите ошибку,
господин Дятлов? - Д'Арильи вытянул журавлиные ноги и упер их в ящик,
блестя на Пьера идеально начищенными сапогами.
- В месте и способе ведения боевых действий. Здесь в горах максимум на
что мы годимся - это сковать несколько тысяч немцев. Разве это стоящее
дело для трех тысяч партизан плюс рота альпийских стрелков?
- Могу добавить, что сегодня к нам присоединились еще остатки
одиннадцатого пехотного полка и саперная рота из Армии перемирия. Они не
выполнили приказа Петена разоружиться, переправились через Рону у Баланса
и явились в Васье.
- Прекрасно. Однако им не следовало переправляться.
- Прикажете идти на Париж?
"Неужели, - думал Пьер, - Базиль не чувствует, что д'Арильи над ним
издевается. Ведь он смеется над Дятловым, эта аристократическая каланча".
- На Париж бы неплохо, - гудел ровный голос Дятлова. - Но Париж далеко.
А вот оседлать дороги от Прованса на север и рвать составы, идущие в
Нормандию, - этого от нас ждут и союзники, и де Голль.
- Я непременно передам генералу, что у него такой верный
единомышленник. А пока, поскольку до де Голля еще дальше, чем до Парижа, я
приглашаю вас от имени Эрвье в Сен-Мартен. Сегодня в двадцать ноль-ноль.
Судя по болтовне Декура, там будут обсуждаться идеи, близкие к вашим. К
тому же приехал связной из Тулузы. Кстати, русская. Поэтесса. Впрочем,
эмигрантскую поэзию вы, конечно, не любите.
- Где уж нам, медведям, - и добавил по-русски: "У нубийских черных
хижин кто-то пел, томясь бесстрастно; я тоскую, я печальна оттого, что я
прекрасна".
- Как вы сказали? Это русские стихи?
- Эмигрантская поэзия. Автор решил, что в Африке все черное, даже
хижины. И у этих хижин бродит черная же, очевидно, дама, испытывая
мучения, но вместе с тем оставаясь холодной. И, прогуливаясь в таком
противоречивом расположении духа, упомянутая особа поет, ставя словами
песни в известность случайных прохожих - разумеется, тоже черных, - что
причина переживаемого ею угнетенного состояния заключается в высокой
степени ее внешней привлекательности. Однако, если в двадцать ноль-ноль
нас ждет Эрвье, то пора ехать. - И, надев широкий ремень с кобурой. Дятлов
открыл дверь.
Изумленный Пьер смотрел ему вслед.
- Каков медведь, а? - сказал д'Арильи, когда Дятлов вышел. - Да ты в
него влюбился, что ли? Смотри, станешь красным. У них там все красные, так
же как в Нубии все черные. - И довольный, д'Арильи вышел вслед за
Дятловым, оставив Пьера набивать пулеметные ленты.
Из дома Эрвье, где помещался штаб, расходились уже близко к полуночи.
Было тихо. Немцы не стреляли, только изредка пускали ракеты. Дятлов стоял
у палисадника и ждал Сарру Кнут - связного из Тулузы, чтобы проводить ее в
дом Колет. Оттуда обе женщины завтра утром отправятся на запад. Так решил
Эрвье. Маленькую Бланш Дятлов отвезет мадам Тибо - старуха не откажется
взять внучку. При мысли о том, что Колет уедет. Дятлов испытывал жалость,
почти страх: она попадет в самое логово немцев, а его с ней не будет.
Сарра Кнут вышла вместе с полковником. Эрвье подвел ее к Дятлову и
сказал:
- Базиль, скажете Декуру, чтобы он вывел женщин к дороге на Шатильон. У
заставы их встретит Буше, там они останутся до ночи. Затемно он выведет их
к Дрому и переправит на тот берег. До Монтелимара они пойдут одни, а
оттуда через Ним поедут в Тулузу, если поезда еще ходят. Проститесь с
Колет и возвращайтесь к себе - боши что-то зашевелились. Клеман принял
радиограмму от Сустеля. По их данным, к Веркору движется танковая дивизия
Пфлаума. Предполагают, что в Гренобле ее переформируют, пополнят из
резерва и направят в Нормандию. Вряд ли они будут с нами связываться,
но...
Эрвье поцеловал руку Сарре, махнул Дятлову и исчез в доме.
В лунном свете Сарра казалась моложе, чем когда он увидел ее в штабе.
Тогда он дал ей лет пятьдесят: лицо болезненное, с черными подглазьями,
волосы почти седые, голос низкий, хотя и звучный. Говорила она немного
медленнее француженок, не по незнанию языка, конечно, а, видимо, по складу
характера, с некоторой обстоятельностью и московской округлостью. Сейчас
она молчала, и профиль ее был чист и молод.
- Сколько вам лет, Сарра? - спросил он по-русски.
- Узнаю соотечественника. И не только по языку. Ни один француз не
спросит женщину, даже такую старуху, как я, о ее возрасте. Мне сорок. Но
уж коли мы говорим по-русски, то называйте меня и настоящим моим именем -
Ариадна. Ариадна Александровна Скрябина.
- Дятлов, Василий Платонович. А почему Сарра Кнут? Впрочем, это не мое
дело.
- Я не делаю из этого тайны. Я пишу, вернее, писала стихи. А имя отце
слишком ко многому обязывало.
- Скрябина? Александровна? Так вы - дочь?
- Да, его дочь.
- И давно вы во Франции?
- С восемнадцатого года. Мне тогда четырнадцати не было. Но Россию
помню. Больше всего Москву. Арбат, Пречистенку. Кончится война, поеду в
Москву. А вы откуда родом?
- Я из поморов. Но учился и жил до войны в Ленинграде.
- Как Ломоносов. Вы случайно не физик для полноты сходства?
- Именно физик. Правда, очень односторонний. Мозаикой не занимаюсь,
стихов не сочиняю. Но люблю и слушаю с удовольствием, Прочтите что-нибудь
свое.
- О, момент не слишком располагает к стихам, но... Вы первый человек
оттуда, который услышит мои стихи. - И она негромким, но внятным низким
голосом произнесла, почти пропела:
Московская земля. Реки излучина.
А в памяти гудят колокола.
С какою силой я сегодня поняла -
Судьба и время неразлучны...
Когда она кончила читать, Дятлов помолчал, а потом попросил еще.
- В другой раз, вы не обижайтесь. Я сейчас не могу.
Колет уже легла. Она выскочила в рубашке, с торчащими, как у подростка,
ключицами и прильнула к Дятлову, не замечая его спутницы.
- Базиль, Базиль, какой ты молодец, что пришел. Ты голодный? Ой,
здравствуйте, проходите, сейчас я зажгу свет, только опущу шторы и закрою
Бланш. Пойди, Базиль, посмотри на нее. Она сегодня так плакала. Мишо
сказал, это зубки режутся. - Колет говорила без остановки.
Такой и запомнил ее Дятлов - в белой полотняной рубашке, полуребенка,
смотрящую обращенными вверх, в его лицо, заспанными глазами и бормочущую
быстро-быстро: "Она так плакала... зубки режутся..."
Восемь дней он ничего не знал о ней, а на девятый, когда немцы уже
перекрыли все проходы и танки Пфлаума, двигаясь от Гренобля на юг, утюжили
деревню за деревней, подползая к рубежу Сен-Мартен - Васье, на правом
фланге которого держал оборону отряд Дятлова, к нему пробрался Буше и
рассказал, что Колет, Сарра и еще четыре франтирера были схвачены в Тулузе
во время облавы. Колет застрелили при попытке вырваться, остальных забрали
гестаповцы.
Взвизгнув, решетка поползла вверх, и Пьер очнулся. Этот звук после
стольких часов тишины - неужели ночь прошла? - показался и страшным и
желанным. На пороге возникли те же два воина. Потоптавшись, один из них
буркнул беззлобно, даже с некоторым, как показалось Пьеру, сочувствием:
- Ну, Урсула, надо идти. - А потом Пьеру, уже безразлично: - Вставай.
Старуха молча шагнула в проем за решетку. Пьер вышел следом и увидел,
вернее почувствовал по мотнувшемуся свету и короткому шипению, как страж
выдернул факел из кольца и швырнул в воду. Ступеньки были высокими, Урсула
подхватывала расползающиеся тряпки, тонкие грязные лодыжки мелькали перед
глазами Пьера. На последней ступеньке она обернулась и сказала громким
хриплым шепотом:
- Это конец, чужеземец! Готовься к смерти, молись своему богу!
Пьер попятился. Но старуха уже мчалась вперед.
Коридоры замка были темны. Оранжевые пятна редких факелов создавали
иллюзию сна, и Пьер шел легко и плавно. Реальность вернулась ярким
солнечным светом, заливавшим двор, где широким кругом стояли слуги, воины,
монахи, дети. Взгляд вырвал из толпы знакомые лица. Вот испуганно поникшая
мордочка Ожье рядом с бородачом-гигантом, который вчера волочил на аркане
босоногого оборванца. А вот и сам оборванец, но руки его уже свободны, и в
глазах не мука, а живое гнусное любопытство. Разбойник-поп с красными
наливными щеками высунулся из толпы своих зеленокафтанных приятелей, а за
его плечом маячит Крошка, приоткрыв щербатый рот. Здесь же на корточках
пристроился паж Алисии, а рядом - поливальщик оленя, как его, ах да,
Жермен. И тучный дворецкий, и вертлявый Жоффруа... Отдельной группой на
небольшом помосте стояли хозяин замка, аббат Бийон, граф де Круа, Алисия
Сен-Монт и Морис де Тардье. Низко надвинув капюшон, в смиренной позе
застыл перед аббатом рыжий монах в веревочных сандалиях.
В центре круга подобно верхушкам прясел торчали из куч хвороста два
столба. Рыжий монах подошел к Урсуле и что-то забормотал, суя ей крест.
Напряженная спина старухи не шелохнулась. Стражи медленно повели ее к
одной из куч, на скате которой Пьер заметил широкую доску с набитыми
поперечинами - нечто вроде трапа, ведущего к столбу. Старуха покорно
ступила на трап. Пьер смотрел на нее как завороженный и не сразу понял,
что монах с крестом уже стоит перед ним и шевелит толстыми губами. Урсула
сбросила драный балахон и осталась в тонкой белой рубахе. Она прижалась
спиной к столбу, и пока стражи обматывали ее веревкой, Пьер успел увидеть,
как под отброшенными ветром седыми волосами гордо блеснули глаза.
Справа и слева, качаясь, поплыли лица, куча хвороста выросла и
заслонила небо. Две сильные руки подперли поясницу и вознесли его, вновь
открыв голубое окошко. Ноги в рифленых туристских ботинках уцепились за
шершавый дощатый скат.
- Ин номине патрис эт фили эт спиритус санкти...
Позвоночник и затылок уперлись в столб.
Две серые приплюснутые фигуры медленно приближались к горе хвороста.
Прозрачный огонь факелов едва виден в солнечном свете.
"Какой бездарный конец", - подумал Пьер и закрыл глаза.
- Стоп! Стоп! Все не так! Что за чучело мне подсунули? Помощника ко
мне! Костюмера! Где помощник, я вас спрашиваю?
Истошный голос несся снизу. Пьер открыл глаза. Маленький патлатый
человечек неистово рубил ладонью воздух и топал деревянными башмаками по
древним плитам замкового двора.
Невесть откуда явился длинный нескладный мужчина в серых помятых
штанах, в детских сандалиях с дырочками и начищенном медном шишаке. Он
замер перед патлатым, приоткрыв рот и быстро двигая кадыком.
- Кто это? - визжал человечек, тыча пальцем в Пьера.
- Н-не знаю, - выдавил длинный, хлопая ресницами.
- А кто знает?
Длинный молчал.
- Что ни день, то скандал. Вчера какой-то хулиган палил из пищали по
Лонгибуру. Пищаль в двенадцатом веке! А этот откуда взялся? Кто его
одевал? Где костюмер?
Из толпы выдвинулась хрупкая девушка в платье служанки.
- Ваша работа? - Патлатый мотнул головой в сторону Пьера.
- Нет, - тихо ответила девушка.
- Так кто смеет мне мешать, черт побери! - Он быстро переступал
деревянными подошвами, переходя в гневе с фальцета на бас и обратно.
- Видите ли, Реджинальд Семенович, - начал было длинный, но человечек
остановил его жестом.
- Давайте его сюда, - сказал он устало. - И ее тоже.
Веревки отпустили обмякшее тело. Пьер сполз по хворосту.
- Кто вы такой? - спросил Реджинальд Семенович.
- Я Пьер Мерсье.
- Какой еще Мерсье, - застонал патлатый. - Урсула, звездочка моя,
откуда он взялся?
Пьер оглянулся на старуху. Но старухи не было. Молодая горбоносая
красавица с живым интересом смотрела на него желто-карими глазами.
- Понятия не имею, котеночек. Я думала, это твой новый ход.
- Господи, какой еще ход! Белены вы объелись, что ли? И вы, и вы... -
Реджинальд Семенович тыкал пальцем в тихо приблизившихся Жиля де Фора,
Мориса де Тардье, Бийона, Алисию. - Так кто же вы такой все-таки? - Он
снова повернулся к Пьеру.
- Я уже сказал, мое имя - Пьер Мерсье. Могу только добавить, что я
мирный путешественник. А вы кто?
- Я? - задохнулся человечек. - Вы не знаете _меня_? - Он взглянул на
Пьера с неподдельным изумлением. Потом приподнял подбородок, слегка
наклонил голову и произнес с расстановкой: - Я - Реджинальд Кукс.
- Видите ли, - сказал Пьер, - я прибыл из такого далека, что ваше имя
вряд ли что скажет мне.
Лицо длинного в шишаке исказилось в приступе суеверного ужаса. Он
наклонился к Пьеру и громко зашептал:
- Бог с вами, это же Реджинальд Кукс, главный режиссер Второй зоны
Третьего вилайета.
- Режиссер? Вилайета? - Пьер с трудом ворочал мозгами. - Простите, меня
только что хотели сжечь, и я как-то еще не совсем...
- Вот что значит вжиться в образ! - восхищенно пробормотал аббат Бийон.
- Но ведь как будто к тому и шло, - сказал Пьер, слабо улыбаясь.
- К тому шло, - повторил Жиль де Фор, - ха... ха... - И он зашелся
тяжелым басом.
К нему присоединился заливистый дискант Реджинальда Семеновича Кукса,
главного режиссера Второй зоны Третьего вилайета. Через секунду грохотала
вся площадь: визжали мальчишки во главе с Ожье, ржали парни в зеленых
кафтанах, церковным колоколом бухал разбойник-монах, сверкая зубами,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг