Дмитрий Гаврилов.
МЕЧ НЕ ЗНАЕТ ГОЛОВЫ КУЗНЕЦА
"Твоей лишь душе
ведомо то,
что в сердце твоём;
худшей на свете
хвори не знаю,
чем духа томленье".
("Речи Высокого")
Здравствуй же, свет моих тёмных очей! Вот уже всё плохое позади, и уже
ничто не может угрожать тебе каждую минуту. Боль ещё остается, но это же
та боль, которая со временем проходит? А я неизлечимо болен, болен тобой и
не желаю выздоравливать уже никогда. Зачем? Как томительно тянется время
от каждой прежней встречи до новой встречи, и как оно несётся вприпрыжку,
едва ты позволишь встретиться. День, как миг, пролетает, а я стою под
твоим окном. Может, хотя бы рукой помашешь вслед?
О, твоя рука, эти точёные холодные пальчики, к которым я припадаю щекой,
ужасаясь их холода, и в порыве согреть! Но ты прячешь руку. Не прячь, я
отпускаю, хотя на губах ещё странный терпкий привкус кожи и трепет в
груди, который надо унять, во что бы то ни стало. И напрасно...
Потом я ухожу. Медленно-медленно я иду тенистым парком, тем самым, где ты
когда-то давно так бесстрашно ответила мне на первый поцелуй новым, таким
восхитительным.
Когда ты рядом, я счастливейший из смертных, и я несчастнейший из них,
если тебя рядом нет. За что мне это смятение, за что мне это счастье, моя
дорогая Марианна? Может, за то, что надеялся до последнего? Может, за то,
что не высказал, не допел, недолюбил там, в какой-то иной жизни? Я теряюсь
в решении этой загадки, и лишь ты способна дать на неё ответ, ответ, от
которого всё зависит для меня в этой, последней...
Но я утомил тебя, я не буду, я умолкаю... сейчас, сегодня... А если
всё-таки сломаешь ты молчания печать... Сломаешь ли? Так спи, не смею я
тревожить твой сон и твой покой. И я тоже забудусь сладкой грезой, а утром
всё растает...
* * *
- Ну и погодка, Ридар! - молвил Старик, прислонив посох к плечу, и
протянул к огню длинные, белые, как у мертвеца, пальцы.
- Почему ты решил, что я - рыцарь? - удивился тот.
- Потому что там, на перекрёстке, вороны клевали чью-то павшую лошадь. Вот
я и решил, что хозяин ушёл недалече по такой слякоти, - объяснил Старик.
- А ты прозорлив, - усмехнулся Ридар и сдвинулся по бревну, давая место
гостю. - Одно не пойму, сам-то из лесу вышел, а знаешь, кто нынче у
падальщиков на ужин. Впрочем, я уже ничему не удивлюсь. Ты садись, Старик.
Держи-ка, согрейся малость!
- Благодарю, путник-странник! Да вознаградят тебя боги! - с этими словами
гость приставил посох к высившемуся тут же морщинистому дереву и уселся
рядом с хозяином кострища, подобрав полы грязного выцветшего от времени и
солнца дорожного плаща.
Потом он принял обеими руками, как велит обычай, баклажку и щедро вылил её
содержимое в рот, более похожий на хищную волчью пасть.
Ридар покосился на топор, что был у него за бревном по левую руку.
"Пустое! - успокоил он себя. - Дед, конечно, не слабак, но на татя не
похож..."
Старик фыркнул, отёр усы и бородищу, огладил её, стряхивая капли браги, и
вернул флягу Ридару.
- Многие отвернулись от старой веры, - сказал он затем, - а ты, должно
быть, ездил к самому великому Ясеню.
- Да, я оттуда, и я держусь веры предков моих, и силы прошу у истинных
богов наших, - подтвердил Ридар неохотно и, не вставая, подложил в огонь
сучьев.
- Добро, - вроде обрадовался его гость. - Но в телеге прошлого далеко не
укатишь.
- И так же плохо, коли за спиной пустота, - возразил Ридар, оглядывая
Старика.
Долговязый гость оскалился, покачал головой, и снова протянул руки к
пламени, разве что не в самый костёр залез. А руки были мощные - жилы, как
толстые тетивы - только ещё белее, чем сами ладони.
- Ты ведь не из местных? - спросил Ридар Старика.
- Ну и что? Тут всё окрест мне хорошо знакомо, настоящих драконов здесь
нет - а мелочь всю повывели, - неожиданно откликнулся тот, - и Орма,
которого ты желаешь найти, тут тоже нет.
* * *
... Не успел я выйти за порог, а меня тут же потянуло обратно, к твоему
окну, Марианна, и я чуть ли не за волосы развернул себя в сторону своей
усадьбы.
И снова весь вечер я метался от стены к стене, комкая баллады, не
уложившиеся в размер, как в ложе коварного еллинского Прокруста. То я звал
тебя, то проклинал собственное воображение, то снова призывал могучих
богов.
Лунный день был ничуть не лучше, я сходил с ума, изыскивая малейший повод
увидеть тебя, чтобы убедиться, не совершил ли я ещё какой-нибудь дикой
ошибки, задев милое черноокое создание. Твой несносный Ридар большой
путаник...
Вот уж скоро настает время Тюра, бога побед. Какой-нибудь час. И с голубем
моим почтовым ты получишь эти черты и резы, ты пробежишься по ним
взглядом, и подумаешь, что в части рифмоплётства у Ридара получалось
лучше. Но стихи - такой хитрый предмет, они, как мёд. Так, напои же меня
хоть как-нибудь, хотя бы один глоток, потому что при эдакой жажде я не
способен к науке благословенных Одином скальдов! А ты, показывая баклажку,
полную сладчайшего напитка, вновь закрываешь горло, измучив меня так, что
свет порою меркнет в глазах.
Я сейчас как натянутая струна, я так чутка к каждому твоему жесту, слову,
что если он неверен, а оно - холодно - я не смогу больше звучать.
Я - струна, и мечтаю, жажду хоть что-то спеть для тебя и только для тебя,
а ты боишься моего звучания. Да, позволь же мне это сделать, потому что
рано или поздно я оборвусь, а новая струна, которую ты натянешь - то буду
уже не я.
Ведь то единственное, о чём я прошу - быть тебе необходимым. Человек лишь
тогда человек, а рыцарь - лишь тогда рыцарь, когда он нужен хоть кому-то,
а если же он необходим любимой, то обретает небывалые силы.
Как вырваться к тебе на волю в ещё пущий плен твоих мягких волос, манящих
уст и чарующих глаз - разве же это не счастье?
Сейчас же представляю себе внимательные взгляды друзей, когда я войду...
Кто-то улыбнётся из них, чисто из любопытства наблюдая за нами. Я
приближусь к тебе, я подойду близко, совсем близко, но ты ничем не выдашь
себя, и я, как ни в чём ни бывало, целомудренно коснусь твоей ладони
иссохшими губами.
Мы разочаруем их - не так ли? Но весь следующий вечер я буду вновь ловить
твой взгляд, внимать твоему дыханию и стараться удержать твои пальцы хоть
на секунду в своих, и только лёгкая дрожь самых кончиков выдаст меня с
головой...
Чего же мне ещё? Я верю, я чувствую - ты тоже не так невозмутима, как
кажешься, потому что между нами есть такое, что и не снилось им,
наблюдающим с лёгкой дружеской улыбкой. Светлое, невесомое, непередаваемое
словами и, по мне, совершенно немыслимое притяжение.
Но я должен отталкивать тебя, и ты должна меня сторониться. Мы продолжаем
друг друга проверять, чтобы ненароком не причинить боль, но я уже согласен
испытать и её вновь... когда-нибудь. Потому что сейчас нет большего
мучения, и большей радости, чем эта странная неопределённость, назначающая
сроки. Сроки до чего?
Ты "не готова", но я с тебя и не брал никакого слова, и ты ничего мне не
должна, ты всё уже знаешь про меня и так, и мне было это необходимо, чтобы
хоть кто-то это про меня знал.
Я пишу, а по телу - нега, меня качает волна таких переживаний, которые я
не променял бы на прежнюю успокоенность и скованность. Мне хорошо
настолько, что мне плохо. Нелепо это звучит, и я не понимаю, да и не хочу
понимать, как это можно объяснить.
Стоит мне отправить одно письмо - я уж сажусь за новое, и ты опять рядом,
здесь, перед моим мысленным взором, и мы вместе. Какой изуверский, но
единственно верный путь не потерять тебя - это оттолкнуть до поры до
времени!
Ты посмотри мне вслед - я не стану оборачиваться, плохая примета, и хоть я
не суеверен - лучше смотреть друг другу в глаза, не отрываясь, чем потом в
спину.
А теперь спи, и приснись мне, моя родная Марианна. Это же твоё время, оно
уже скоро, оно уже наступило! Ночь.
- ... настоящих тут нет, кроме одного, Ридар!
- Ты непростой старик, - сказал Ридар.
Ухватив быстрым движением топор, он вскочил на ноги, развернулся в прыжке,
и мигом оказался по другую сторону костра.
- На гостя, да с топором! Как это по-людски! - ухмыльнулся Старик и взялся
за посох, длинный, в рост, и чёрный, как сама ночь. - Что стоишь,
раздумываешь?
- На старого у меня рука не поднимется! - ответил Ридар.
Ветер качнул макушки нависших над поляной сосен. Они и мокрые заскрипели,
засмеялись. Заухал, точно филин, и Старик:
- Дурень! Кабы ты на капище Ясеня не чертил рун - разве кто прознал бы про
твою мольбу богам.
- Уф! Так и ты был у Ясеня? - облегчённо вздохнул Ридар, опуская топор. -
Значит, ты ведаешь нашу вязь?
- И там тоже был! - ответил Старик, ударив посохом оземь. - И сплетение
знаков смыслю. Но я не пытаю свою Судьбу, ибо сказано:
"Следует мужу
в меру быть умным,
не мудрствуя много;
лучше живётся
тем людям, чьи знанья
не слишком обширны..."
Затем гость сел на прежнее место и продолжил нараспев, покачивая посохом:
"Следует мужу
в меру быть умным,
не мудрствуя много;
ибо редка
радость в сердцах,
если разум велик.
Следует мужу
в меру быть умным,
не мудрствуя много;
тот, кто удел свой
не знает вперёд,
всего беззаботней..."
- Возьми-ка лучше, да выпей до дна. В остатке, как говорится, вся сила
сокрыта, - пробасил дед и, не вставая заново, швырнул Ридару баклажку.
Тот выронил оружие и едва успел ухватить свою флягу обеими руками. Она
оказалась на удивление полнёхонькой!
- Пей, глупец! Потому что не надо искать драконов - они сами тебя находят,
они бродят меж людей, и главное вовремя распознать их змеиную природу.
Распознать прежде, чем они ужалят. Укус дракона не смертелен, но это хуже,
чем смерть.
Опростав флягу до дна, Ридар, покачиваясь, двинулся назад.
Старик подложил в огонь еще пару-тройку толстых сучьев, а когда Ридар
приблизился, хлопнул ладонью по бревну, на котором сидел. Сюда, мол!
Словно уже не Ридар, а он сам, этот Старик, был хозяином места:
- Нас здесь только двое, Ридар! И дракон - из нас двоих - это ты.
Марианна, родная! Я не хочу тебе надоесть, я не могу позволить стать для
тебя обыденностью, как уже писал - иначе мне суждено тебя потерять, а это
смерти подобно. И всё-таки, если сейчас влетит твой почтовый голубь - я не
сумею устоять.
И душа рвётся к тебе, и вырывается, и взмывает в небесную синь каждый день
и каждую ночь - ты сумеешь различить её лишь по этим скупым строчкам
письма. Она вряд ли надоедлива - моя душа, не то, что бородатое,
изрезанное шрамами лицо.
Как бы там ни было - ты не ответила ни на одно из четырёх моих последних
посланий за суматохой дел и событий. Это мелочь по нынешним неспокойным
временам. А вот, представь себе наши два замка, и я шлю тебе письмо с
самым быстрым гонцом. Потом ещё... И ещё одно. А потом, не получив ответа,
либо принимаю яд из рук кормилицы, либо еду штурмовать твой замок во главе
шайки головорезов. Какая острота!
Первый предмет, брошенный тобой со стен осажденной крепости, убивает меня
наповал, и ты даже слезинки не прольёшь над моим бездыханным телом.
Так вот. Если бы спросили меня боги, что надобно мне в этой жизни - я
попросил бы заключить тебя в самую высокую башню на Земле, до вершины
которой мог бы добраться лишь сам. Будь же прекрасным исключением из
общего правила! Поэтому, когда я полезу вверх по лестнице - ты не торопись
её ломать, не торопись резать веревки. Лестница ещё слишком длинная,
больно стены твоего замка высокие. Тем тревожнее и увлечённее будет моё
роковое восхождение. Но ведь не неприступные же они!
Да ты и так гордо взираешь с балкона, как с крепостных стен, к которым я
придвинул лестницу. Не отталкивай её сразу царственной ножкой. Дай мне
залезть повыше, чтобы при падении сломать шею, а не просто ушибиться.
... Я как представил, что на полмесяца, бесконечно долгих полмесяца ты
уедешь - сосчитал по пальцам, на сколько ночей и дней, полных одиночества,
я расстанусь с тобой... Лучше бы и не представлять.
Ощущение твоей близости, когда ты рядом - это просто неописуемо, словно
какие-то ласковые волны счастья нежно качают меня... И вот лишиться этого
на невозможно длинные полмесяца?!
Ах, я бесконечно признателен тебе, милая моя, родная Марианна! Хотя бы
только за то, что ты даёшь мне возможность вновь пережить искренние,
светлые, не замутнённые никакой корыстью чувства. И сделать хоть что-то
для тебя - означает, прежде всего, продлить собственное существование.
Уезжай! Скорее, уезжай прочь - потому что знать, как ты близка и
недосягаема - худшая из пыток. Ты будешь там одна, ты многое передумаешь.
Суета этого мира схлынет - всё предстанет в истинном свете. Может быть,
только там, на тёплом берегу, ты поймёшь, что не будет в твоей жизни
другого, более сумасшедшего Ридара. Остальные - они уже будут расчётливы.
А я теперь перед тобой, как на ладони. И никто не скажет тебе всё, как
есть, кроме меня.
Но, я надеюсь, до встречи! И раз мне отказано в милости коснуться твоих
коленей, считай, что я впился в одних своих мечтаниях в твои молчаливые
холодные губы. Ей-ей, даже такие, я бы не оставил их вовек, я желал бы
вечно пить из их источника.
А ты, словно Фрейя из пены тёплого моря, сойдёшь на берег и ни разу не
вспомнишь обо мне. Ты будешь нежиться в раскалённом песке, и капли
терпкого вина заскользят у тебя по груди, пьяня голову ветром свободы.
Я вижу это, как наяву, но я не смею тревожить твоего уединения на том
южном берегу. Как много бы я отдал за то, чтобы лишь день провести бы там
с тобой, чтобы я мог разбить рядом наши шатры, и, зарывшись в песок,
строить немыслимые замки. Они - и шатры, и эти замки - куда приятнее
мрачных стен наших северных твердынь.
Одно твоё слово, один твой взгляд, одно твоё касание - мои невероятные
сооружения обретут плоть и кровь. Лучшие мои строки - тебе, все победы -
тоже тебе. Вся моя жизнь - одной лишь тебе, лишь тебе, Марианна!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг