километров. Как я и ожидал, Жоржа там не было видно.
Влево, к Ленинграду, дорога начинает что-то вроде длинной параболы,
один конец которой упирается в крайние дома нашего поселка, а другой - в
курортное местечко, называющееся Волчий хвост. Финский залив образует тут
что-то вроде маленького заливчика, и обсаженное липами шоссе повторяет
изгиб берега.
По прямой на лодке, от поселка до Волчьего хвоста всего один километр,
а по дороге набирается целых четыре.
Стоя у самой воды, я довольно долго всматривался в эти липы. Оттого,
что сам был убежден, что Жорж пошел к Ленинграду, мне показалось, будто я
вижу между стволами какое-то движущееся пятнышко.
И вдруг мне пришло в голову, что я должен ринуться наперерез сбежавшему
хулигану прямо по воде и перехватить его где-то, не доходя Волчьего
хвоста.
Я уже раньше думал, что при нашей колоссальной скорости движения мы
могли ходить по волнам, как по суше. Теперь передо мной была прекрасная
возможность это испытать. В крайнем случае я ничем не рисковал, так как
глубины здесь у берега везде очень небольшие, и в самом центре заливчика
мне могло быть не более, чем по грудь.
И представьте себе, я действительно пошел по воде.
Даже не знаю, с чем можно сравнить ощущение, возникшее у меня, когда я
ступил на первую неподвижную волну. Это было совсем не то, что чувствуешь,
когда шагаешь по болотистой местности и, начиная проваливаться, поспешно
вытаскиваешь ноги из трясины. И не то, что получается при движении по
рыхлому песку.
Я, собственно, и не проваливался. Я шел как бы по тонкой пленке,
которая довольно ощутимо прогибалась и пружинила подо мной. У меня все
время было при этом такое чувство, что вот сейчас я и начну проваливаться,
но прежде, чем это случалось, я уже убирал ногу с того места.
Один раз, примерно на середине заливчика, я остановился и, прорвав
пружинящую пленку, стал медленно погружаться в воду. Но, пустившись
дальше, я тотчас опять выбрался на нее.
Я бы сказал, что в зависимости от скорости движения вода ощутимо меняла
для меня свое качество.
По моему собственному счету я пробежал километр за две с половиной
минуты. Неплохое время, если иметь в виду ушибленную ногу.
Выбравшись на берег и продираясь к шоссе сквозь кусты ольховника, я
даже улыбнулся, подумав о том, как изменится лицо Жоржа при встрече со
мной.
Однако мне так и не пришлось полюбоваться его растерянностью, поскольку
на дороге Жоржа не было.
До сих пор не знаю, что привиделось мне с другого берега заливчика.
Может быть, это было просто то темное пятно, которое возникает от
утомления зрительного нерва.
Шагая обратно к поселку, я встретил несколько автобусов. Один шел к
Ленинграду и был совершенно пустым, а два других, двигавшихся в
противоположном направлении, тяжело осели под тяжестью многочисленных
пассажиров.
Это навело меня на мысль, что сегодня, собственно говоря, воскресенье,
выходной день, и, вместо того чтобы отдыхать, я гоняюсь по дороге за
бандитом.
Тогда я первый раз очень отчетливо понял, насколько понятие "свобода"
противоположно возможности делать все, что захочется. Я-то действительно
мог делать все, чего желала душа, - даже бегать по воде. Но в то же время
я чувствовал себя чем-то вроде узника, находящегося в одиночном
заключении. Все ехали загорать, купаться, болтать с друзьями, а я даже не
мог рассказать никому тех чудес, которые уже испытал.
Впоследствии, пока длилось это мое странное состояние, я возвращался к
этой мысли несколько раз.
Свобода - это прежде всего возможность свободно общаться с людьми, а
без такой возможности все другое теряет цену.
Раздумывая об этом, я незаметно дошел до поселка и остановился в
нерешительности.
Куда идти? К Андрею Мохову, чтобы получить ответ на свою записку?
Домой, чтобы перекусить что-нибудь?
Я уже чувствовал довольно сильный голод. Вообще я заметил, что и мне и
Жоржу хотелось есть гораздо чаще, чем в нормальных обстоятельствах - может
быть, потому, что мы все время находились в движении.
И где искать теперь этого самого Жоржа?
Почти бегом я добрался до станции электрички и некоторое время
разыскивал его там.
Только что пришел поезд из Ленинграда, и перрон был полон приехавших и
встречавших. Празднично одетые мужчины и женщины, молодежь с рюкзаками,
несколько велосипедистов.
Наверное, в действительной жизни на станции было очень оживленно, но
для меня это все представляло собой толпу манекенов, сошедших с витрины
магазина готового платья.
В одном месте на ступеньках, ведущих с перрона на дорогу, стоял
поддерживаемый дедушкой за плечо двухлетний малыш в матросском костюмчике.
На круглом личике у него застыла радостная улыбка, а в двух шагах к нему
протягивали руки счастливые отец с матерью.
Было такое впечатление, будто все они репетировали для фотографа
слащавую семейную сценку: "Миша встречает папу с мамой".
Тут же впервые я испытал ощущение стыда, оттого что я не такой, как
все.
Позже это чувство все росло и росло во мне. Но в первый раз оно пришло
именно тогда на перроне.
Возможно, это покажется странным, но меня ужасно угнетало то, что все
вокруг были хорошо одеты, чисты и веселы, а я бродил среди них в грязной и
разорванной в нескольких местах пижаме, небритый и усталый.
Я знал, что никто не мог меня видеть, так как я постоянно двигался, но
все равно мне не удавалось побороть чувство стыда.
Осмотревшись на перроне, я вышел на дорогу к Ленинграду, которая идет
здесь совсем рядом с железнодорожной линией, и увидел наконец Жоржа
примерно метрах в восьмистах впереди.
Тогда началась погоня, которая длилась целых два часа.
Впрочем, не уверен, что это можно было назвать погоней. Жорж от меня не
убегал, он не знал, что я пытаюсь его догнать.
Возле станции "Спортивная", которая находится в шести километрах от
нашей, я чуть было не настиг Жоржа, потому что он остановился обшарить
карманы пожилого профессорского вида гражданина в сером костюме.
Я был в это время метрах в ста от обоих и спрятался в кусты, боясь, что
Жорж меня заметит. Потом я стал пробираться по кустарнику вперед, но Жорж
в это время кончил свое дело, бросил бумажник гражданина на землю и быстро
зашагал дальше.
Бумажник так и лежал на асфальте, когда я шел мимо пожилого мужчины.
Пиджак у него был весь разорван.
Вообще, вся неестественность и даже дикость этого преследования
заключались в том, что я просто физически был не в состоянии догнать Жору,
хотя все время видел вдалеке его коренастую фигуру в пиджаке. Мы обгоняли
автомобили и автобусы, мы двигались быстрее транспорта любого вида. На
земле не существовало силы, которая могла бы мне помочь.
Как в эпоху первобытного человека, результат зависел только от наших
ног. А у Жоржа они были проворнее, потому что я с каждым новым шагом
хромал все сильнее и сильнее...
Когда мы были недалеко от следующей станции, случилось нечто, в конце
концов принудившее меня совсем отказаться от погони.
ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНАЯ КАТАСТРОФА
Сначала был звук, который заставил меня насторожиться.
Я хромал мимо бесконечно длинного железнодорожного состава, когда вдруг
откуда-то издали пришел и раскатился низкий, все усиливающийся рев.
Это так походило на гром, что я остановился и взглянул на небо. Но на
нем не было ни облачка.
Помню, что этот рев меня даже испугал. В нем было что-то всеобъемлющее.
Как будто бы кричала сама земля. А я чувствовал, что с меня уже достаточно
всяких чудес и космических катастроф.
Затем я посмотрел в сторону паровоза, увидел неподвижное облако пара
возле трубы и понял, что это всего лишь паровозный свисток.
Машинист предупреждал начальника станции о приближении поезда.
Очень долго я брел мимо этого состава. Сначала шли платформы, груженные
камнем, затем несколько вагонов со скотом, три нефтеналивные цистерны,
опять платформы и опять вагоны.
Это был совершенно бесконечный поезд, и я устал обгонять его. Он мне
надоел, когда я дошел еще только до середины.
Это может показаться странным, но, если мы с Жоржем куда-нибудь шли,
нам вовсе не казалось, что мы движемся со сверхъестественной быстротой.
Нам казалось, что все остальное стоит на месте, а мы сами двигаемся только
нормально.
Дело в том, что "быстро" и "медленно" - это чисто субъективные понятия.
Поэтому мне представлялось, что я с нормальной скоростью иду вдоль
бесконечного поезда, который почти что стоит неподвижно. (В
действительности он двигался со скоростью километров сорок в час.)
Я дошел до первых вагонов, когда в рев паровозного свистка начали
вплетаться гудки высокого тона. Было такое впечатление, будто они идут от
колес.
Потом, уже возле тендера, я увидел внизу, под невысокой насыпью,
старуху в вязаной кофточке, которая с совершенно отчаянным лицом
протягивала руки к чему-то, находившемуся на рельсах впереди паровоза.
Так как я шел почти рядом с вагонами, мне было не видно, что это такое.
Я сделал еще несколько шагов и миновал паровоз. Помню, что меня обдало
жаром, когда я проходил мимо шатуна.
Метрах в двадцати от передних маленьких колес, которые называются
бегунками, на шпалах стояла девочка лет четырех или пяти.
Вернее, не стояла, а бежала. Но так как для меня весь мир был
неподвижно застывшим, мне казалось, что она стоит в позе бегущей.
Обыкновенная девочка. Гривка волос пшеничного цвета, штапельное
короткое платьице, пухлые неуклюжие детские ножки.
Я посмотрел на девочку, на старуху, на машиниста, который почему-то
высунулся чуть ли не до пояса из своего окошка, и пошел дальше.
Жорж был еще виден в полукилометре от меня на дороге.
Я отошел метров на десять, и только тогда меня вдруг осенило.
Что я делаю? Куда я иду? Ведь сзади происходит катастрофа! Ребенок
попал под поезд!
Уже позже я понял, как это все получилось. На насыпи и возле нее всегда
поспевает в июне много земляники, Хотя железнодорожная администрация и
борется с этим, но дачники из окрестных поселков и деревенские ребятишки
часто тут ее собирают.
По всей вероятности, старуха с девочкой как раз этим самым и
занимались. Потом старуха вдруг увидела издалека поезд и крикнула внучке,
которая была на другой стороне насыпи, чтобы та береглась. А девочка не
расслышала и побежала к старухе.
Понять я все это понял, но что я должен был делать?
Я знал, что, если просто сниму сейчас девочку со шпал и поставлю на
траву, это будет означать, что я налетел на ребенка со скоростью пушечного
снаряда.
Я помнил, как отрывались спинки от стульев, когда я пробовал
переставлять их с места на место.
Не скрою, что я ощутил сильнейшую ненависть к глупой старухе. С
маленьким ребенком идти на насыпь за ягодами! По-моему, у нас мало
штрафуют за различные железнодорожные нарушения...
Паровоз медленно, но неотвратимо приближался к девочке.
И ребенок, и старуха застыли совершенно неподвижно, а огромная махина
локомотива каждую секунду неуклонно отвоевывала по сантиметру. Лицо
машиниста выражало крайнюю степень ужаса и отчаяния. Я теперь понял, что
гудки, которые вплетались в рев паровоза, были скрипом тормозных колодок.
Сначала мне пришло в голову попытаться поднять девочку за платье. Но,
как только я потянул подол вверх, легкая материя начала расползаться.
Затем я решил, что скину пижаму и возьму в нее девочку, как в мешок. Я
совсем забыл, что я уже однажды пробовал снимать пижаму, и конечно,
штапельное полотно тоже поползло у меня под пальцами.
Странное было положение. Застывшая на бегу девочка, искаженное
отчаянием лицо машиниста - он, конечно, был уже уверен, что раздавит
ребенка, неуклонно приближающиеся тяжелые буфера паровоза и я, не знающий,
как мне взяться за это маленькое светловолосое создание.
Но медлить было нельзя. Еще мгновение, и поезд смял бы ребенка.
В конце концов я решил просто взять девочку руками. Трудность была в
том, чтобы не повредить ей слишком быстрым движением.
Бесконечно осторожно я просунул ладони под мышки ребенку и медленно
начал поднимать маленькое хрупкое тельце. Девочка так и осталась в
положении бегущей, когда ее ножки отделились от шпал.
А полотно железной дороги уже ощутимо прогибалось под тяжестью
паровоза.
Когда круглый плоский буфер подошел ко мне совсем близко, я, оставаясь
сам на месте, осторожно начал двигать девочку в воздухе. Затем буфер
уперся мне в спину, жарко дохнуло запахом смазочных масел. Я сделал
несколько шагов по шпалам, сошел с насыпи и просто отпустил девочку над
землей.
Даже не знаю, с чем можно сравнить то, что я делал. Примерно так в
нормальной жизни человек нес бы налитый до самых краев таз с водой.
Со стороны это выглядело, как если бы девочку перед самыми колесами
поезда просто сдуло ветром со шпал.
Некоторое время я стоял возле нее, глядя, как она постепенно опускается
на траву. На лице у нее появилось выражение испуга, которое начало затем
сменяться удивлением.
По-моему, я ей все-таки не повредил.
Старуха продолжала стоять так же, как стояла, а машинист еще больше
высунулся из окошка и смотрел теперь под колеса паровоза. Он, наверное,
думал, что ребенок уже там.
Я испытывал по отношению к нему очень теплое чувство. Хотелось
похлопать его по испачканному маслом плечу и сказать, что все окончилось
благополучно.
Потом я посмотрел на шоссе, ища глазами Жоржа. Но он за это время уже
скрылся из виду.
Уже совершенно не веря, что я его догоню, я дошел до станции "Отдых".
Здесь шоссейная дорога делится на две. Одна ветка поворачивает к заливу,
чтобы соединиться там с приморским шоссе, а другая идет на Красноостров и
дальше тоже на Ленинград.
Не было никакой возможности угадать, в какую сторону направился Жора.
Минут десять я бродил по станции, надеясь где-нибудь на него
наткнуться. Мне хотелось пить, и я подошел к маленькой очереди возле
ларька газированных вод. Пока продавщица неподвижно отсчитывала сдачу
полному вспотевшему, несмотря на ранний час, гражданину, я взял стакан и
попытался сам налить себе воды без газа. Но для меня это оказалось слишком
длительным процессом. Не дождавшись, когда мой стакан наполнится, я
поставил его на прилавок и вырвал другой из рук гражданина.
Поесть я тоже был бы не прочь, и рядом, на станции, уже работал буфет.
Но я не мог заставить себя войти в помещение, наполненное народом. Я снова
начал испытывать чувство стыда оттого, что я не такой, как все.
Я проверил свои ручные часы по станционным. Они шли секунда в секунду.
После этого я, сильно хромая, побрел домой.
Очень плохое у меня было настроение. Впервые мне пришло в голову, что,
в сущности, человеческий век не так уж долог - всего каких-нибудь
восемьсот месяцев. А поскольку я жил в триста раз быстрее, оставшиеся мне
тридцать лет я проживу всего за один или полтора месяца нормального
времени. Сейчас конец июня, а в середине августа я буду уже глубоким
стариком и умру.
Но вместе с тем для меня самого - для моего внутреннего ощущения - это
будут полных тридцать лет со всем тем, что образует человеческую жизнь. С
надеждами и разочарованьями, с планами и их исполнением. И все это пройдет
в полном одиночестве. Ведь нельзя же считать общением те записки, которыми
я смогу обмениваться с неподвижными манекенами - людьми...
Времени было десять минут девятого. Через два нормальных "человеческих"
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг