пришел и взял его с того места, на котором он рос.
И все другие ветки тоже отделялись от липы без малейшего сопротивления.
Я не срывал их, а просто снимал со ствола.
Выходило, что мир не только остановился - он изменил свои физические
качества. Воздух стал густым, а твердые тела потеряли прочность.
Я мог бы очистить это деревце от ветвей с такой же легкостью, с какой
девочки срывают лепестки ромашки, повторяя: "Любит - не любит".
На тропинке, ведущей к совхозу, - для сокращения пути мы пошли по
тропинке - нам встретился велосипедист, которого свалил Бухтин. Велосипед
лежал на траве, а молодой паренек стоял рядом, взявшись за плечо рукой. На
лице у него было выражение боли и недоумения.
Конечно, он не мог понять, какая сила сбросила его на землю.
Оставив велосипедиста приходить в себя, мы двинулись дальше. Я увидел
какую-то птичку в полете и остановился ее рассмотреть.
По-моему, это был щегол. Он висел в воздухе, потом делал медленный и
довольно вялый взмах крылышками и несколько продвигался вперед. Вообще
полет не представлял собой плавного движения, а ряд коротких вялых рывков.
Можно было взять птичку в руки, но я побоялся ее искалечить.
За лесом начинались поля зеленой озимой пшеницы и сенокосные луга, где
сильно и приятно пахло клевером. Тут мы вышли с тропинки на грунтовую
дорогу. Я обратил внимание на то, что пыль, поднятая нашими ногами, висела
в воздухе очень долго - так, что мы даже не могли дождаться, пока она
уляжется.
Не стану описывать подробно все наше путешествие в Глушково. Оно было,
в общем, совершенно безрезультатным. Просто пришли в совхоз и убедились,
что там все обстоит так же, как и в поселке.
Сначала мы шагали довольно быстро, потом у меня все сильнее начал
болеть ушибленный о волну палец, и я захромал.
По воскресному времени в совхозе было совсем пусто. Ни возле
механической мастерской, ни возле конторы мы не встретили ни одного
человека. Только на скотном дворе у водокачки застыла какая-то фигура с
ведром в руке.
Не знаю, зачем, но мы пошли к школе. Здесь возле одной избы стоял
директор совхоза Петр Ильич Иваненко, полный блондин, одетый в полотняные
брюки и полотняный летний пиджак. Окно в избе было открыто, оттуда
высунулась женщина в платке. Они о чем-то разговаривали.
Женщина взмахнула рукой - очевидно, от чего-то отказываясь или что-то
отрицая. Но, поскольку этот взмах был виден мне и моему спутнику как
бесконечно долгий, нам со стороны казалось, что она хочет ударить
Иваненко.
Это выглядело довольно смешно.
Петр Ильич застыл, широко открыв рот и подняв густые седеющие брови.
Жора, опасливо остановившийся в некотором отдалении от директора,
показал на него пальцем:
- Обалдел!
- Почему - обалдел? - спросил я.
- А чего же он? - Жора кивнул в сторону Петра Ильича и разинул рот,
передразнивая его.
Почему-то это меня разозлило.
- Вовсе он не обалдел, - сказал я. - Что-то случилось со всей землей.
Какая-то катастрофа. Понимаете?
Жорж молчал.
- Что-то такое произошло, отчего весь мир замедлился. А мы остались
таким" же, как были. Или, может быть, наоборот...
Я произнес это "наоборот", не думая, и потом вдруг закусил губу.
А что, если в самом деле - наоборот?
Какая-то смутная мысль, какая-то догадка забрезжила у меня в голове. Я
прикинул скорость волны на заливе, скорость мотоцикла и, наконец,
положение солнца на небе. Мир замедлил свое движение, но в этой
замедленности была своя гармония. Солнце, движение воды, люди - все
замедлилось пропорционально.
Я схватил Жоржа за руку и уселся на скамью у избы, заставив своего
товарища сесть рядом. Потом я уставился на ручные часы, которые так и не
снимал со вчерашнего вечера.
Целых пять минут - я считал по пульсу - я смотрел на секундную стрелку
и наконец убедился, что она движется и что она прошла за это время одну
секунду.
Секунда, и моих, хотя и приблизительных, пять минут!
И за эту секунду женщина, спорившая с директором совхоза, опустила
руку, а Петр Ильич закрыл рот.
Выходило, что мир замедлился в триста раз. Или мы, наоборот, ускорились
в той же пропорции.
Но на лице Петра Ильича, на лицах всех тех людей, кого мы видели с
утра, не было никакого беспокойства. Никто из них не выглядел удивленным,
испуганным, озадаченным. Все мирно занимались своими делами.
Значит, что-то странное и необъяснимое произошло с нами, а не с тем,
что нас окружало.
При этой мысли я испытал немалое облегчение. Все-таки это разные вещи:
предполагать, что опасность угрожает тебе одному, или думать, что ей
подвергаются все люди, весь род человеческий. В конце концов я и Жорж
как-нибудь выкрутимся. Лишь бы со всей землей ничего не случилось.
- Это мы с вами стали ненормальными, - сказал я своему спутнику. - А
люди остались такими же, как были.
Жора тупо смотрел на меня.
- Что-то нас ускорило, понимаете? Мы стали двигаться и жить быстрее, а
люди живут нормально.
- Нормально!.. Сказал тоже! - Он недоверчиво усмехнулся и встал со
скамьи. - Вот гляди. - Он шагнул вперед. - Я иду, а этот стоит. И рот
разинул. (Петр Ильич тем временем опять начал бесконечно медленно
раскрывать рот.) А ты говоришь "нормально".
- Ну и что же? Просто мы очень быстро двигаемся и чувствуем. Поэтому
нам кажется, что все другие неподвижны.
Теперь мы уже шли обратно из совхоза в наш поселок, и я попытался
растолковать Жоре тот раздел классической физики, который трактует вопросы
движения и скорости.
- Абсолютной скорости не бывает, понимаете? Скорость тела высчитывается
относительно другого, которое мы условно считаем неподвижным. И, судя по
всему, изменилась наша скорость относительно Земли. А у других людей она
осталась прежней. Поэтому нам и кажется, что они стоят на месте...
Он посмотрел на меня с подозрительностью человека, которому на рынке
пытаются всучить гнилье.
- Ну вот представьте себе, например, что вы едете в автомобиле на
шестьдесят километров в час. Но это ваша скорость относительно земли,
верно? А если рядом идет другая машина на пятьдесят километров, то
относительно к ней ваша скорость будет уже только десять. Правильно?
Он нахмурил лоб и засопел, усиленно соображая.
- А на спидометре?
- Что - на спидометре?
- А спидометр сколько даст?
- На спидометре вашей машины будет, конечно, шестьдесят. Но ведь это
относительно земли...
- Ну вот, шестьдесят! А ты говоришь - десять. - Он усмехнулся, как
человек, окончательно посрамивший противника.
Я начал было новое рассуждение, но увидел, что Жора не испытывает ни
малейшего интереса к тому, о чем я говорю.
У него совсем не было способности абстрактно мыслить. Он меня
совершенно не понимал и, по-моему, думал, что я как-то пытаюсь обвести его
вокруг пальца.
Я замолчал, и мы шли около трех километров, каждый поглощенный своими
собственными соображениями.
Если допустить, что мы действительно "ускорились" в триста раз или
около этого, выходило, что мы пронеслись из поселка в совхоз за
какие-нибудь полминуты, если брать нормальное "человеческое" время. То
есть для всего окружающего мы промелькнули, как тени, как дуновение ветра.
Но в то же время для нас самих это был довольно долгий переход, занявший
примерно два с половиной часа по нашему счету.
Но могли ли мы двигаться с такой скоростью? Тысячу или даже тысячу
двести километров в час. Я помнил, что при скоростях больше двух тысяч
километров, которые достижимы только для реактивной авиации, поверхность
самолета нагревается до 140-150 градусов Цельсия. При скоростях за три
тысячи фюзеляж нагревается до 150 градусов, так что алюминий и его сплавы
теряют прочность.
А мы даже не ощущали сильной жары. По всей видимости получилось, что с
ускорением всех жизненных процессов в наших телах резко ускорился и
процесс теплообмена.
Это было единственным объяснением, которое я мог найти.
Впрочем, если я быстро взмахивал рукой, ту ее сторону, которая
встречала сопротивление воздуха, легонько и приятно покалывало...
А пыль, которую мы подняли на дороге, идя в совхоз, все еще не успела
опуститься.
Нога, ушибленная об волну, болела у меня все больше, и я постепенно
отставал от Жоры. Эта боль и убеждала меня в реальности всего
происходящего.
Когда мы вышли на приморское шоссе, оказалось, что в голове моего
спутника все же происходила какая-то мыслительная работа.
Он подождал меня на обочине.
- Значит, мы быстро, а они медленно?
- Кто "они"? - спросил я.
- Ну, вообще... Все. - Он обвел рукой широкий круг, показывая, что
имеет в виду все человечество.
- Конечно, гораздо медленнее, чем мы.
Жора задумался:
- Выходит, что им нас не поймать?
- Не поймать, - ответил я неуверенно. - А зачем, собственно, им нас
ловить? Мы и не собираемся скрываться.
Он засмеялся и зашагал по асфальту. Но теперь поведение его изменилось.
Прежде он боялся неподвижных людей, которых мы встречали по дороге. Теперь
страх его прошел, и он сделался каким-то неприятно прилипчивым по
отношению ко всему живому, что попадалось нам по пути.
Недалеко от поселка мы обогнали открытый "ЗИЛ-110". Машина шла
километров на сто двадцать, но для нас она двигалась не быстрее катка,
которым разглаживают асфальт. Даже медленнее.
Мы остановились возле автомобиля и стали рассматривать пассажиров. Это
была компания, отправившаяся на прогулку куда-нибудь на озера.
В машине сидело пятеро, и на всех лицах было то счастливое и
самоуглубленное выражение, которое бывает у человека, когда он вполне
отдается ритму быстрой езды и приятному ощущению упругого ветра.
Правда, все они казались чуть-чуть безжизненными.
Крайней справа на заднем сиденье была девушка лет семнадцати, школьница
с чистым и свежим лицом, одетая в цветастое платье. Она сощурила глаза с
длинными ресницами и чуть приоткрыла рот.
Жора долго смотрел на девушку, потом вдруг поднял руку, выставил
короткий и толстый указательный палец с грязным ногтем и вознамерился
ткнуть девушку этим пальцем в глаз.
Я едва успел отвести его руку. Мы с ним некоторое время боролись. Он,
хихикая, вырывался от меня, и я с большим трудом оттащил его от
автомобиля.
- Им же нас не догнать, - бормотал он.
В конце концов он сумел сорвать с девушки газовую косынку и бросил ее
на дорогу. Я поднял косынку, сунул ее в кузов и потащил моего спутника
дальше.
Он был силен, как бык, и тут я впервые подумал, какую опасность для
людей могут представить те преимущества, обладателями которых мы случайно
оказались.
А Жору теперь трудно было угомонить.
За обочиной он заметил клеста и кинулся за ним. Но, к счастью для себя,
птичка была так высоко, что он не мог ее достать.
По дороге нам попался мотоциклист - тот, которого я утром увидел еще из
дома. Он был примерно в полутора километрах от того места, где я его
впервые рассматривал. Жоре почему-то очень захотелось его опрокинуть.
Когда я опять стал его оттаскивать, он вдруг, вырвав руку, злобно
посмотрел на меня.
- Уйди, гад! А то ты у меня будешь не жить, а тлеть.
Я, опешив, молчал.
Он презрительно выпятил нижнюю губу:
- Чего пристал? На что ты мне нужен?
Еле-еле я его успокоил, и мы потащились дальше. Но теперь его тон по
отношению ко мне совершенно переменился.
После всей этой возни я почувствовал огромное облегчение, когда мы
наконец вошли в поселок, и я смог увести его с улицы в дом.
ДРАКА
По моим часам выходило, что мы отсутствовали чуть больше одной минуты
нормального "человеческого" времени. В поселке почти ничего не
переменилось с тех пор, как мы ушли.
В доме Мохова в окне его кабинета была поднята штора, и сам Андрей
Андреевич сидел за своим столом. (Ужасно далеким и чужим показался он мне,
когда я, прихрамывая, брел мимо.) Домработница Юшковых - веснушчатая
коренастая Маша - за заборчиком на противоположной стороне улицы застыла у
веревки с пеленкой в руках. Стоя на месте "недалеко от ларька, шел
незнакомый мне коренастый брюнет в брюках гольф. И надо всем этим висело в
небе неподвижное солнце, а ветви деревьев гнулись от ветра, которого я не
ощущал.
В столовой я устало рухнул на стул. Черт побери! Все мне уже порядком
надоело. Нужно было заставить себя сосредоточиться и подумать, откуда
взялись все эти странности. Но я был так удручен, что чувствовал себя
совершенно неспособным на сколько-нибудь объективную оценку окружающего.
И мне и Жоре хотелось есть.
Я, наконец, встал и, волоча ноги, принялся собирать на стол то, что
было в холодильнике и на газовой плите на кухне.
- Сбегаю за пол-литром, - предложил Жора.
- Сходим вместе, - ответил я. Мне не хотелось отпускать его одного в
поселок.
Он хмуро согласился. Я уже надоел ему со своей опекой, и он с
удовольствием от меня отделался бы.
За обедом мы просидели часа два или три.
Было много удивительного. Оброненная со стола вилка повисала в воздухе
и лишь минуты за полторы лениво опускалась на пол. Водка никак не хотела
выливаться в стакан, и Жоре пришлось сосать ее из горлышка.
Все совершалось как бы в сильно замедленном кинофильме, и только
усилием волн я заставлял себя постоянно помнить о том, что мир ведет себя
нормально и лишь другая скорость нашего восприятия позволяет нам видеть
его изменившимся.
Когда я смотрел на медленно опускающуюся вилку, мне вдруг показалось,
что когда-то раньше я уже видел это явление и когда-то раньше уже сидел с
Жорой за столом, пытаясь налить себе молоко в стакан. (Знаете, бывает
иногда такое чувство, будто то, что с тобой сейчас происходит, ты
переживаешь второй раз в своей жизни.)
Потом я хлопнул себя по лбу. Не видел, а читал. Читал в рассказе Уэллса
"Новейший ускоритель". Там тоже был стакан, который повисал в воздухе, и
неподвижный велосипедист.
Странно, как тесно даже самая смелая фантазия соприкасается с
действительностью. Хотя, впрочем, если вдуматься, в этом нет ничего
удивительного. Любое, даже самое фантастическое предположение все-таки
основывается на действительности, так как, кроме нее, у человека ничего
нет.
Я вспомнил, что в этом рассказе есть эпизод, где один из героев,
живущих ускоренной жизнью, берет болонку и перебрасывает ее с одного места
на другое. Этого, пожалуй, не могло быть, так как у собачонки оторвалась
бы голова.
Дело в том, что в нашем положении вещи не только плавали в воздухе. Они
лишились прочности. Я брал стул за спинку, и спинка оставалась в моей
руке, как если бы я снимал телефонную трубку. Я пытался прибрать постель,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг