Север Гансовский
Ослепление Фридея
-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Три шага к опасности". М., "Детская литература", 1969.
OCR & spellcheck by HarryFan, 26 October 2000
-----------------------------------------------------------------------
Иногда мне просто хочется кусать себе пальцы, когда я думаю об этом -
так глупо все получилось. То есть, конечно, я и так не маленький человек.
Если я с женой появляюсь в концертном зале - у нас в городишке недавно
сделали концертный зал, - по рядам проносится: "Бескер на концерте", и
многие привстают в креслах, чтобы поймать мой взгляд и поздороваться. Но
это все не то. Если б Фридей не совершил своего дикого поступка, я бы уже
не жил в этой дыре. Ворочал бы миллиардом, как Рокфеллер. Шутка судьбы,
да?..
Собственно говоря, мои отношения с Фридеем можно разделить на два
этапа. Университет и после университета. После университета он меня и
подвел так трагически.
Я его знал давно. Мы, собственно, были земляки, потом учились на одном
курсе в университете и как-то в течение двух семестров даже жили вдвоем в
одной комнате. Многие считали его талантом, но, по-моему, это раздуто.
Конечно, он был усидчивым и посвящал занятиям больше времени, чем мы все.
Редко принимал участие в разных вечеринках и не был членом ни одного из
наших студенческих объединений. Но мне даже не кажется, что это из-за
того, что он был так уж предан науке. Просто у него, по-моему, как-то не
хватало жизненной силы, чтобы танцевать ночи напролет или гоняться на
автомобиле из одного города в другой. Кроме того, он и не пользовался
популярностью на факультете. Не блистал остроумием, одевался плохо, а если
и попадал случайно куда-нибудь в компанию, то сидел целый вечер где-нибудь
в углу неподвижный. Другими словами, ему и нечем было заниматься, кроме
как наукой.
Вообще, честно говоря, я не верю во все эти разговоры о таланте и
гениальности. Когда речь идет о великих открытиях, на девяносто процентов
все решает случай. Взять, например, пенициллин. Если бы у Александра
Флеминга в чашку с культурой не попала случайно плесень, до сих пор не
было бы никакого пенициллина, и о самом Флеминге мы думали бы не больше,
чем о прошлогоднем снеге. А теперь он считается гением и благодетелем рода
человеческого.
То есть бывают, конечно, люди, которые в восемнадцать - двадцать лет
выступают уже с какими-нибудь своими всеобъемлющими теориями. Вроде
Эйнштейна, скажем. Но Фридей-то как раз не был таким. Никаких особых
теорий у него не было, или, во всяком случае, никто не слыхал, чтобы они
были. Просто он сидел целые дни в физической лаборатории, с помощью призмы
разлагая свет, или валялся в общежитии на койке, расставив на полу стопки
книг.
А на самом-то деле он был даже туповат. Уж наверняка тупее меня. Никак
не мог запомнить, например, с какой стороны нужно чистить апельсин, чтобы
шкурка легче снималась. Я ему раз десять объяснял, что с той, где плод
прикрепляется к ветке. Но как только апельсин подпадал ему в руки, он
обязательно начинал чистить его неправильно. Глупо, верно?.. Так что о
какой-то гениальности Фридея не может быть и речи.
Между тем в целом-то я ему симпатизировал. И даже жалел его после той
истории, которая у него случилась с Натти. Дело в том, что Фридей вообще
не пользовался успехом у девушек. Это и не удивительно, если учесть, что
он не умел ни танцевать, ни водить машину, а каждое слово из него
приходилось вытаскивать чуть ли не клещами, как искривленный гвоздь из
доски. Но он был довольно высок ростом, держался прямо, и его усидчивость
создала ему какой-то ореол учености. Так или иначе, всем на удивление, его
полюбила Натти Паерлс, лучшая партия в нашем городе. Веселая и живая, она,
кроме того, что была дочерью самого крупного в наших краях человека,
отличалась еще одной особенностью - у нее были огромные и совершенно
фиолетовые глаза. Многие ребята в университете не отказались бы видеть ее
своей женой, и, конечно, то, что она предпочла всем Фридея, выглядело
полным идиотизмом. Поэтому мне даже кажется правильным появление того
письма. Когда Натти и Фридей стали встречаться каждый день и прошел слух,
что у них уже все сговорено, кто-то послал старому Паерлсу письмо, где
было сказано, что у Фридея плохая наследственность, поскольку отец
сумасшедший. Хотя письмо было анонимное, старик Паерлс проверять ничего не
стал, а просто увез дочь в Европу. В университет она больше не вернулась и
года через два вышла замуж за какого-то банковского туза в Неваде.
На Фридея все это произвело, кажется, очень мало впечатления.
Единственное, что можно было по нему заметить, так это то, что он как-то
побледнел. Он родился и вырос на ферме, и первые три года в университете
на щеках у него так и оставался степной загар. Но после истории с Натти он
побледнел и таким бледным уже и остался на все те годы, что я его знал.
О Натти потом ходили слухи, что она несчастлива в браке и что однажды
ее видели совершенно пьяной в каком-то отеле в Чикаго. Лично меня это
как-то успокоили. В свое время я тоже прицеливался на Натти, но что же я
теперь стал бы делать с женой-пьяницей?..
Первое свое открытие Фридей сделал... или, вернее, на первое свое
открытие Фридей наткнулся, когда был еще студентом четвертого курса. Об
этом в "Университетском вестнике" была статья с длинным названием. Что-то
вроде "Образования пары вещества из лучей гамма радия при прохождении
через сильное магнитное поле". А может быть, это звучало немного иначе, и
имелись в виду лучи не гамма радия, а световые... Во всяком случае, речь
шла об опытном доказательстве теории Дирака. Насколько мне помнится, на
факультете это никого не заинтересовало, за исключением двух-трех
преподавателей физики.
При зарождении его второго, так сказать, "открытия" я присутствовал
сам. В это время - на пятом курсе университета - нас как раз поселили в
одной комнате. Однажды вечером я зашел в физическую лабораторию, чтобы
взять у Фридея ключ - свой я где-то потерял. Фридей сидел над рисунком,
который он сделал сам. Это были прочерченные на пестром поле прерывистые,
строго концентрические окружности. При долгом взгляде они казались
спиралью, а при коротком - выглядели окружностями, как это и было на самом
деле. Фридей освещал рисунок искрой и следил, сколько времени нужно, чтобы
глаз начинал видеть спираль вместо окружностей. Глаза у него уже устали, и
он попросил меня несколько раз взглянуть на рисунок, в то время как сам
освещал его искрами разной длины. Потом он сказал, что в голове у него
есть прибор, который мог бы с большой точностью определять потребное глазу
время, чтобы начать видеть неистинное изображение вместо истинного. Такой
промежуток он называл "единицей инерции зрения" и считал, что она у
каждого человека разная. Прибор этот под названием "Инерциатор
Бескера-Фридея" теперь широко известен в медицине, применяется всеми
врачами-офтальмологами, так что я не буду его описывать.
Тогда, в тот вечер, разговаривая о приборе, мы пошли к нам в комнату, и
Фридей набросал мне чертеж. Принцип действия прибора я понял так быстро и
легко, что мне сразу пришло в голову, что я и сам мог бы изобрести такой
же, если б вообще задумывался над тем явлением, которое Фридей называл
"инерцией зрения".
Целую ночь мы обсуждали чертеж, и, по-моему, я тоже внес в него
кое-какие усовершенствования. В предполагаемой конструкции была одна
сложность, которую мы сначала никак не могли решить. Пять предложенных
Фридеем вариантов я отверг, а шестой показался мне, как, впрочем, и ему,
удовлетворительным. Оба мы очень устали, но тем не менее утром я сказал,
что было бы неплохо еще сегодня зарегистрировать _наше детище_ в Бюро
патентов. Фридей согласился. Вообще надо сказать, что его обычно
интересовала только чисто научная сторона той или иной проблемы.
После этого наступила, так сказать, золотая пора научной деятельности в
университете Фридея и моей. Неожиданно для себя я обнаружил большие
способности к физике. Метод творчества вдвоем выглядел у нас так: обычно
мы ложились вечером на койки, и Фридей начинал излагать мне идеи, которые
у него накопились за годы затворничества в лабораториях. Если я
чего-нибудь не понимал, он принимался объяснять это мне, и таким образом
те или иные положения уточнялись для него самого. Затем, благодаря своей
способности обобщать, я отбирал наиболее существенное из мыслей Фридея и
понуждал его думать именно в этом направлении. Те идеи, которые он
высказывал при мне, я считал как бы _нашими общими_, в дальнейшем надзирал
над ними и подбадривал Фридея ставить новые опыты. Так нами был написан
"Этюд о происхождении "слепого пятна" в глазу" и созданы приборы для
зрительного определения квантовой прерывной природы света и для
определения величины порога зрительного раздражения.
Не скрою, что на факультете нашлись завистники, которые утверждали,
будто я лишь примазываюсь к открытиям Фридея. Но в действительности это
было не так. Во-первых, уже тот факт, что я так легко понимал мысли,
высказываемые Фридеем, показывает, что я тоже мог бы к ним прийти. А
во-вторых, многое из того, что осенило Фридея, являлось ему только в
результате соприкосновения со мной. Он рассказывал мне и начинал
вдохновляться сам. Я бы сказал, что он высекал искры именно ударом о меня.
Кроме того, напомню, что вообще-то Фридей был весьма недалеким парнем.
Как раз тогда я в этом и убедился. Поскольку мне хотелось, чтобы он лучше
отдыхал, я сделал попытку ввести его в свою университетскую компанию и
несколько раз знакомил его с хорошенькими девушками. Но с этими
знакомствами он меня только конфузил. Однажды, например, он доказал свою
тупость, когда мы пошли в кино и специально для него я пригласил одну
очень умную девицу. Мы смотрели какой-то французский фильм. "Удары
судьбы", или "Тяжелые удары", с Симоной Сеньоре в главной роли. Когда мы
возвращались к себе, девица стала объяснять, что в этой картине она видит
влияние экзистенциализма, фрейдизма и еще какого-то "изма", которого я не
помню. Одним словом, настоящий разговор об искусстве, профессиональный и в
то же время вполне светский. И что же, вы думаете, выкинул Фридей? Он
вдруг остановился посреди тротуара, вперился в эту девицу злобным взглядом
и сказал:
- Но неужели вы не понимаете, к чему призывает этот фильм?
И ушел, оставив нас на месте окаменелыми. Идиотизм, верно? Уж если не
разбираешься в искусстве, молчи...
Вообще на последнем курсе университета характер, у него стал заметно
портиться.
Он и так был довольно угрюмым типом, а после истории с Натти эта
угрюмость возросла. Кроме того, он постоянно испытывал денежные
затруднения. На факультете он был совсем одинок, за исключением меня, не
дружил ни с кем, да и мне бывало порой нелегко выдерживать его вспышки
плохого настроения.
Но при всем этом наша научная деятельность шла вперед, и даже мой отец
поверил, что передо мной открывается карьера крупного ученого. Если я
видел, что Фридей начинает злиться, когда я слишком часто произношу "наша
теория" или "наш способ", я давал ему возможность совершенно
самостоятельно напечатать что-нибудь в научном журнале и, клянусь, не
испытывал никакой ревности.
Но тут дурацкий случай все разрушил.
У нас в университете было студенческое мужское объединение
"Альфа-Ламбда", и тот, кто хотел стать его членом, должен был пройти целую
серию испытаний. Самым глупым было одно, заключавшееся в том, что
абитуриенту следовало украсть что-нибудь, обязательно вскрыв при этом
чемодан. Один из первокурсников, стремившийся в "Ламбду", не нашел ничего
лучшего, как забраться в мой чемодан, когда ни меня, ни Фридея не было в
комнате. На мое несчастье, он наткнулся на копию того письма, которое
когда-то было послано отцу Натти.
Само собой разумеется, копия еще ничего не доказывала. Во всяком
случае, для непредубежденного свидетеля. Если бы у меня в чемодане нашли
рукописную копию "Гамлета", было бы глупо утверждать, что я Шекспир, не
правда ли? Но у каждого заметного человека есть недоброжелатели и
завистники. Одним словом, дело раздули, и... Короче говоря, я ушел из
университета.
Интересно, что именно Фридей отнесся к случившемуся с полным
равнодушием.
Когда я пришел в нашу комнату, чтобы забрать свои вещи, он как раз был
дома. Он сидел у стола и, закусив губу, что-то очень быстро записывал на
листе бумаги. Я начал было объяснять ему, что копия письма попала ко мне
случайно, но он прервал меня, махнув рукой.
- А, плевать!
Теперь, оглядываясь на прошлое, я прихожу к выводу, что добровольный
уход из университета был одним из самых перспективных и дальновидных
поступков моей жизни. В сущности, я не ученый по натуре. Чтобы стать новым
Максом Планком или Робертом Вудом, мне недостает смирения перед фактами.
Обычно я всегда старался стать _выше фактов_, добытых опытным путем, и
только добросовестная, но несколько скучноватая усидчивость Фридея как-то
осаживала меня.
В то же время в другой области - в сфере руководства и координации я
чувствую себя вполне на месте. Как только я начинаю координировать и
указывать, я сразу делаюсь умнее, содержательнее и интересней. Возможно,
это зависит от того, что в этой сфере приходится иметь дело не столько с
фактами, сколько с _мнениями_.
Так или иначе, я покинул тогда университет, уже через год стал
руководителем отдела рекламы в фирме отца.
Фридей тоже вернулся в наш город, по мы не встречались. Краем уха я
слышал, что он устроил себе небольшую лабораторию, где занимается
проблемами света. Несколько раз он печатал статьи в специальных журналах,
и однажды мне сказали, что им получена какая-то очень почетная премия от
Общества врачей-глазников. Позже стали говорить, что он сделался совсем
нелюдимым и живет один.
А потом, через пять лет после того, как мы с ним расстались, он вдруг
пришел ко мне. Вот в этот раз он меня и подвел самым жутким образом.
Я очень хорошо помню его появление. В тот день - в середине августа -
над городом стояла жуткая жара, и я, поскорее закончив дела в конторе,
приехал домой уже к четырем, выкупался, переоделся и поднялся в зал к жене
и детям, с которыми я, как правило, провожу послеобеденный час.
Я только собрался послушать, как мой младший читает стишок о козленке,
заданный ему в школе, как вошел Форбс и сказал:
- К вам посетитель, сэр.
(Форбс - это мой лакей. То есть на самом деле его зовут как-то иначе,
но для меня он Форбс. Это мое правило - лакей, который меня обслуживает,
зовется Форбсом.)
Я сказал:
- Но вы знаете, Форбс, что я принимаю только в конторе. Есть
специальные часы.
- Он говорит, что он ваш знакомый, сэр. Его зовут Фридей.
И тут меня кольнуло в сердце. Вы понимаете, Фридей! Интуитивно я
почувствовал, что это неспроста. Все-таки Фридей знал меня достаточно
хорошо, чтобы понимать, что без дела приходить ко мне не имеет смысла.
Я извинился перед Эмилией, потрепал своего младшего по щеке и спустился
на первый этаж.
Вестибюль у меня в доме большой, просторный и сделан в готическом
стиле. Свет от высоких окон падал прямо на Фридея. При первом же взгляде
меня удивило, как он похудел. Пиджак висел на его костях, будто на
вешалке.
Когда я вошел, он повернул голову:
- Джим?
- Да, - сказал я.
Голос у него был хриплый, а лицо поражало какой-то странной
неподвижностью. Он сделал несколько шагов ко мне и вдруг споткнулся о край
ковра. На миг я даже подумал, что он пьян.
- Послушай, - сказал он, подходя, - мне нужно помочь. Мне нужно, чтобы
ты мне помог.
- Да? - спросил я.
Дело в том, что я ненавижу неудачников. Неудачнику как ни помогай, все
равно это не принесет ему пользы. Я с этим уже несколько раз сталкивался.
Но Фридей, несмотря на свою бледность и поношенный костюм, не выглядел
неудачником. Наоборот, в нем было даже что-то гордое. И кроме того, я
помнил о наших работах в университете и о той премии, которую он получил
от общества врачей-офтальмологов.
Поэтому я осторожно добавил!
- А в чем дело?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг