Владимир Галкин
Золотые листья
Сказ
Над Вознесенским селом по праздникам благовест, какого нигде
поблизости нет. Чудным басом поет большой колокол, малые колокольцы
радостно заливаются. Народ из церкви валом, да не расходится, слушает,
покуда не стихнет.
Сказывали старики, давным-давно от перелива на пушку избавил большой
колокол Петр-царь. В те времена со всей России к Литейному двору их
свозили, государь собственноручно на звон пробовал. По душе пришелся
Вознесенский - чистый, без гнусавины. Ну и заявил:
- Вертайте назад!
Купцы везли колокол домой на первой подводе, гордые за оказанную честь
и довольные, что с барышом возвращаются да с товарами московскими. Однако
умышлили их пограбить разбойники. На второй версте от родного села врасплох
налетели со свистом, с гиканьем. Повязали, золото из кошелей в один большой
вытряхнули; хотели купцов порешить, подводы в тайгу увезти, да ни с того ни
с сего бухнул колокол, как раньше, в лихой год, про пожар извещая.
На селе да в деревеньках окрестных горевали: без колокольного
перезвона тишь да скучища, а тут вдруг гул услыхали. Кинулись люди -
купцов, товары спасли. А потом стали гадать, как это колокол голос подал,
да никто толком не мог объяснить, чудодействием посчитали. Потому купцы
новую церковь построили, каменную, с колокольней высокой. Колокол запоет -
далеко слыхать.
А разбойники с золотом все же в тайгу успели уйти, схоронились на
острове, что посреди лесного озера находился. На закат от села лежало оно.
Стемнеет вечером, старики говорят:
- Спать пора - в озере солнце утопло.
Остров высокий, длинный, кедрачом покрытый. Гривою прозывался. Коли
издали поглядеть, будто конь плавает.
Принялись разбойники добычу делить да повздорили, насмерть постреляли
друг друга, со временем в прах истлели, и кошель истлел, а золото так и
осталось лежать. Как-то в предночный час девчонка-русалка по бережку
бежала, о кучку золотую споткнулась, червонцы рассыпались. Ойкнула
русалочка, в ладошки хлопнула:
- Ишь, как блестят, поди, водяной покрал звезды у месяца.- И давай
монеты, будто зерна, наземь бросать с приговорами: - Пущай из каждой по
деревцу вырастет, да на каждом по сотне таких же звездочек. Вот и не станет
водяной звезды у месяца красть.
Последнюю денежку бросила, ножку к ножке приставила, хвостик рыбий
вместо них получился, всплеснула, нырнула в омут.
С той поры много лет пролетело, на остров мужики шишковать плавали,
хороший орех добывали и заметили - осинки по берегу прорастать стали,
тянутся из песка, листочками трепыхают и будто позванивают. Крутили мужики
головами, плечами пожимали:
- Откуда звон?
Да так и не догадывались.
Как-то в звездную ночь сидел водяной на кочке, глянет на небо, и
завоет. В прошлую-то ночь на вершину кедра залез, звезды в мешок стал
собирать, тут месяц невесть откуда вынырнул да как боднет рогом в бок.
Звезды из мешка по небу рассыпались. Водяной в озеро плюхнулся. Сидел
теперь, бок почесывал - болел бок-то. А звезды в озере отражаются, горят
алмазами, так и дразнят. И забылся водяной, перепутал небо с гладью озера,
решил звезду ухватить - шлеп лапою по воде - брызги в разные стороны, а в
лапе пусто. С досады громче завыл. Вскоре ветерок легкий по камышу
пробежал. Слышит водяной - на острове зазвенело. Подплыл ближе, глянул - на
осинках листочки золотые трепыхают, позванивают и блестят шибко, не хуже
звездочек. Вспомнил водяной русалочкин рассказ про червонцы, на берегу
разбросанные, и аж крякнул от радости:
- Ну, русалочка! Ну, затейница! Уважила старика!
Стал листья в мешок собирать. И как дотронется, в червонец лист
превратится. Наполнил мешок, уволок в озеро. Так каждую ночь по мешку
набирал, на звезды не зарился, оттого с месяцем дружба наладилась.
По осени рыбак Аника Бубуев к ночи на карася сеть поставил, а еще
светло было, он и подумал: "Сплаваю-ка на Гриву, гляну - поспел ли орех?"
На острове забрался на кедр, пару шишек попробовал: "Не годны, в орешках
молочко одно". Хотел спускаться. Вдруг недалече забулькало. Из воды на
берег чудище мохнатое вылезло, за собой тянет что-то. Аника и
залюбопытствовал, во все глаза глядит. А уж смеркаться стало. Чудище
задрало голову, лапы к небу протянуло, уткой закрякало, журавлем
закурлыкало. Месяц серебряный из-за тучки вынырнул, рожками к месту, где
чудище вылезло, повернул. Туда и свет полился, видно, как днем. Аника
ахнул: "Водяной ведь это! И надо ж, сундук здоровенный вытащил!" А водяной
тем временем к осинке, самой большой, что недалече листочками трепыхала,
подошел, тряхнул - она червонцами золотыми осыпалась. Стал водяной червонцы
согревать пригоршнями и в сундук. Наполнил, крышку захлопнул, обратно в
озеро поволок. А скрылся, Аника с кедра долой, к осине бегом, тряхнул
деревце, оставшиеся листья монетками на него со звоном посыпались. Мужик в
шапку, за пазуху монетки собрал, огляделся: "Вроде все!" И - к лодке.
Только отплыл, водяной на берег вылез, на осину глянул:"Эх-ма! Листьев-то
нет!" Увидел Анику, в лодке плывущего, вмиг ручьем в озеро стек. Волны
огромные вокруг лодчонки заходили, опрокинули бы, да успел мужик к берегу
подгрести. Выскочил. Про сеть уж забыл, сразу домой и все думает: "Уж не
померещилось ли?" Однако ударит по пазухе - звенит золото, в шапку заглянет
- блестит. От радости сердце екает: "Ну, теперича. я богач!" И не заметил,
как в избу вбежал.
Вскоре землю, коней купил, нанял работников, деньги в рост мужикам
давал. Все удивлялись:
- Откуда на Анику богатство свалилось? Да никому он не сказывал. Все
думал сплавать на гриву, золотых с осинки еще потрясти, да водяного боялся.
.Как-то насмелился, подошел к тому месту, где лодку оставил, глядит - тиной
у берега затянуло, лодку не сдвинуть. Он к другому месту, там грязная жижа
булькает. Побродил-побродил - чистой воды не нашел, пришлось зимы
дожидаться. Как сковал мороз озеро, добрался до острова и руками развел -
одни кедры стоят, а которые осинки попадаются, так те облетевшие. На другое
лето озеро совсем заболотилось, у самого острова только была вода чистая.
Старожилы гадали: отчего, дескать, испортилось, и руками разводили. Аника
смекал: "Из-за меня, поди, водяной пути к острову позакрыл". Однако молчал.
Сам жениться задумал, а годы вышли. К бабам вдовым присматривался, потом
девку-красавицу углядел, Алену Горяеву, дочь вдовы. Хоть и знал, что
суженый у нее, Арсентий, в большом городе на заработках, да будто в ребрах
бес засвистел - засвербило на Алене жениться. Однако понимал, что к девке
просто не подойти - она жениха ждать обещалась, решил через родную женихову
тетку действовать. Васеной звали. На деньги падкая. Аника и подкатил:
- Объяви по селу, будто весть получила, что племянник погиб.- И
высыпал перед ней горсть золотых.
Васену было сомненье взяло "Ну, как обман раскроется, да и племянник
скоро объявится - меньше года работать осталось?" Но увидела золото, руки
затряслись. Сама себе письмо отписала, съездила в город тайком, отправила,
а как получила, в голос завыла, запричитала: загинул, дескать, племяш.
Услышала Алена про то и будто бы онемела. Старушонки-знахарки подле
нее покрутились да матери и сказали:
- Клин клином, слышь, выбивают - пущай замуж идет за кого-нибудь.
Стерпится - слюбится, и Арсюху забудет.
А Бубуев со сватовством тут как тут. Алена - будто в дыму, не ведала,
как согласье дала. А месяца через три после свадьбы-то Арсентий
живой-здоровый вернулся.
Алена опомнилась, затрепетало сердце, заметалась душа. Арсентия
углядела на улице, к нему кинулась. Крепко обида парня держала -
отвернулся, пошел молча прочь. Долго бы вслед глядела Алена любимому, но
подкосились колени. Бабы-соседки за водой мимо шли, успели под руки
подхватить. В дом увели, на кровать уложили, знахарку вызвали, та и
определила:
- Молодуха-то в тягостях!
А у Алены душа так и мечется, слезами глаза застилаются, на постылого,
нелюбимого не глядели бы. И Аника почуял неладное, мыслишка спать не дает:
"Поди, по Арсюхе печалится?!" Как-то запустил пятерню в Аленины волосы
русые:
- По ком сучья душа твоя сохнет, сказывай?!
Вырвалась Алена, кинулась из избы. Аника за ней, да об косяк башкой
саданулся, через сенки на крыльцо выкатился. Привстал покачиваясь, заорал
что есть мочи:
- Убью паскудницу!
Она уже не слышала, распатланная по улице, за село, в тайгу побежала.
Мимо ворот Васена плелась, остановилась у калитки растворенной, то на
Анику глядела орущего, то Алене вслед. А как та из виду скрылась, старуха к
церкви с воплями поковыляла:
- Ведьмой голой Алена из трубы вылетела, а за ней... дым да огонь!
А молодуха через лес к болоту побежала, на кочку, другую скакнула, в
самую топь, не думая, бросилась, по грудь провалилась, холодом ее остудило,
хотела назад, да за ноги будто кто вниз потянул. Алена в отчаянье к небу
голову вскинула - в облаках белых оно, синее-синее, и орел в вышине парит.
- Ах, пожить бы еще! - только и вырвалось из груди Алениной. И в
черной воде лицо ее белое скрылось. Лишь волосы длинные с пузырями на
поверхности плавали... "Вот и конец!" - у Алены последняя мысль
промелькнула, и болью рвануло голову, будто Аника пятерню запустил, и
сознание вышибло.
Очнулась Алена,.- по лицу будто гладит кто. Простонала:
- Где я? Что со мной?
Слышит - над ухом звенькнуло. Веки разомкнула, в сторону скосила
глаза, увидела,- с кустика птаха вспорхнула. А по лицу все гладит и гладит
ласково кто-то. Повернула голову и отпрянула: мужик сидит перед ней,
косматущий, бородища с проседью - сущий лешак. Ладонью с лица ее налипший
сор сбирает. Поодаль жердина лежит, на конце клок волос в сучьях запутался.
Поняла все Алена - старого Данилу признала. Видать, брел по берегу, увидел
ее тонущую, да не мог рукой ухватить. Длинную палку выломал, зацепил концом
за волосы, потянул, да в спешке-то сорвалось. Клок волос вырвал. Второй раз
зацепил, намотал покрепче и вытянул.
Сам он который уж год отшельником жил на острове. Как озеро совсем
заболотилось и за орехом добраться мужики не могли,- летом, осенью топко, а
к зиме орех выпадет, а что останется, птицы повыклюют, белки повы-шелушат,
- Данила и надумал с зимы остаться на Гриве. Сначала в землянке жил, летом
избу выстроил. Осенью много ореха добыл. Как мороз болото сковал, мужики на
подводах приехали, припасов Даниле привезли, спрашивают;
- Не наскучило ли?
Да он посмеялся:
- Дух на острове вольный, зверя, птицы полно, скоро и пчел разведу. А
по воскресным дням благовест слушаю. На Гриве его шибко слыхать, особенно,
как ветер в мою сторону.
Так и жил. Вокруг острова в чистой воде карасей ловил, а через болото
к берегу по кочкам - тропу тайную выискал, в село иногда сам хаживал. Про
Аленино горе ране слыхивал, а тут самому пришлось бабу спасать. Взвалил на
плечи да по тропе своей унес на Гриву. И вскоре повитухой стал. Принесла
она девчоночку, Аришкой назвала. А как от родов оправилась, сжилась со
старым Данилою. Хоть волосом сед, однако силою крепок и душою чист. А как в
тиши ночной сказки любовные начнет сказывать - сердце у Алены заходится.
Чего ж с таким не любиться...
Меж собой решили, про то, что Алена спаслась, - молчок!
Вскоре Данила привез петуха с курами, потом козу, на другое лето сено
накосил, с морозами корову привел. Мужики, что за орехами приезжали,
удивлялись:
- Без бабьих рук с хозяйством как управляешься?
Вздыхал Данила: один, мол, за всем приглядываю. Да мужики не шибко
верили:
"Эвон какой порядок в горнице! - меж собой поговаривали: - Никак с
лешачихой живет али с русалкою". Однако рукою махнули: дело, дескать, его
холостяцкое. А про Алену, что жива-де, что с Данилою судьбу поделила, и
думать не думали, к их приезду на конец острова она уходила. Там Данила
избушку-времянку построил. В ней и ждала с Аришкой, покуда все не уедут.
Через сколько-то лет Аришка шустрой девчонкой выросла, уже и матери
пособляла. Летним днем пасла козу да прикорнула на солнышке, а очнулась -
нет козы. Подумала: "К осинкам, поди, убегла. Любит листочки пощипать, а
тут кедры одни", и отправилась искать в дальний конец острова. Вышла на
берег и, вправду, козу увидела: на задних копытцах стоит, передними
уперлась в деревце, морду тянет, листочки сощипывает. А на нижней ветке
девчонка, годами с Аришку, сидит, плачет - боится козы. Отогнала Аришка
козу, к кедру привязала. Спрашивает: кто, мол, такая и как на остров
попала. Девчонка с ветки спрыгнула да и говорит:
- Водяного я внучка, тебя давно знаю, погодки с тобой мы. Мамку твою
дед мой хотел к себе уволочь, да, вишь, Данила спас. Дед мой Данилу знал,
потому и от Алены отступился. А тебе спасибо - твою козу рогатую шибко
боюсь!
Аришка усмехнулась, козу подоила, молока в крынке русалке дала:
- Чего ж бояться? Моя коза добрая.
Русалочка молоко выпила, вздохнула:
- Отослать хотела козу от деревца, а она, вишь, рога на меня
наставила.- Потом глянула строго и добавила: - К осинкам ее пускать не
следует, не простые они, по осени покажу, что с листочками будет.
С той встречи стали девчонки подружками. Арина русалочку козьим да
коровьим молоком угощала, а та места топкие угадывать научила, кочки
узнавать, какая крепкая, какая обманная, на какую можно ступать, на какую -
нет.
К осени уговорила Арину ночью прийти на то место, где осинки листвой
осенней краснели. Спрятались в кустах, стали ждать. Глядят, из воды водяной
вылез, сундук за собой вытащил. Вслед русалка взрослая вышла, осинку
тряхнула руками, та со звоном денежками осыпалась. Водяной хохочет,
согревает денежки да в сундук кидает. Как полный наполнил, уволок обратно.
За ним и русалка ушла.
Выскочила маленькая русалочка из кустов, оставшиеся листья с деревца
давай собирать. Как до листочка дотронется, он денежкой станет, набрала
целую горсть и к Аришке бегом:
- На-ко на память тебе, со мной когда еще свидишься - лешак молодой с
дальнего леса посватался, к нему перейду скоро. Хоть я и нежить, а любовь
среди нас тоже есть.
Поцеловала русалка Аришку, к воде побежала, ножку к ножке приставила -
рыбий хвостик вместо них получился, и скрылась в воде.
Аришка золотые домой отнесла, Даниле с Аленой все рассказала. Старик
про разбойников ране слыхал, что они на Гриве добычу делили, и по-своему
рассудил: нашла, дескать, клад, а про подарок русалкин выдумала. И Алене
так объяснил. А та, довольная, говорит:
- Аришка-то скоро девушкой станет, приданое теперь есть. Не век же ей
сидеть с нами на острове. - И вздохнула тут же. - Да как объявиться? Чья да
откуда? Люди спросят. На селе меня уж давно погибшей считают!
А то и верно, мужики в тайге ее долго искали, потом рукою махнули,
мол, в болоте утопла. Бабы поплакали, старушонки покрестились, поохали,
Алену жалеючи, а кой-кто носы почесывал, животы поглаживал - Аника по жене
на славу поминки справлял, стол ломился от кушаний. Окромя именитых гостей
полсела голытьбы приходило. Никого Аника не гнал, да не потому, что
почтенье покойной оказывал - любил богатством похвастаться, и девятый и
сороковой день отметили.
Васена всегда приходила, спешила место поудобней занять. И в этот раз
глаза по столу так и шарили, цепкими руками хватала то свинины кус, то
пирога с осетриной. Жевала, глотала, торопилась всего попробовать, а как
мужики песню в горнице заорали, на кухню прокралась. Под кофтенку шанег
напрятала, по карманам отварных бараньих языков рассовала. И опять кусала,
жевала, киселем запивала. Углядела бражки бутыль, тонкими губами прильнула
к горлышку, чуть не половину выдула. Огляделась: "Всего ль набрала?"
Вздохнула: "Вроде насытил господь!" Выбралась из дому, а морозец к ночи
крепчал, варежки надевала, обронила одну. Нагнуться хотела, поднять, да
живот, набитый битком, не дает. А жалко варежку - новая! Пнула - вперед она
откатилась. Так до своей избы через всю улицу допинала, а поднять не
смогла. Перекрестилась и плюнула: "Пущай до утра лежит!"
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг