А утром слух по селу - тетка Васена от обжорства преставилась. И про
варежку узнали - у ворот на снегу нашли, долго смеялись:
- Не зря говорят - нажралась, как дурак на поминках!
Арсентий как тетку схоронил, порылся в тряпках ее, чулок нашел денег
медных, серебряных полный, среди них золотых целая горсть. Усмехнулся было:
- Ай да тетка! Всю жизнь стонала, что бедная, жила впроголодь. А у
самой деньги немалые.
Хотел посчитать, да в чулке еще бумажку нашел. Развернул и ахнул -
письмецо это, о смерти его, Васениной рукой нацарапанное. Тут Арсентий и
понял, какую шутку судьба с ним сыграла. И память волною обрушилась:
встречи у старого кладбища вспомнились, горячие клятвы и слезы Аленины. И
сердце заныло.
Чтоб тоску заглушить, жениться надумал, да среди девок ни одной не
нашел: ни красотой, ни душою с Аленой были не схожие. Как-то соседке, вдове
молодой, дрова колол, вечерять остался. А у той сынишка-трехлеток, Первуней
звать, на колени к парню залез, по колючей щеке погладил его, да и заявил:
- Ты - тятька мой!
Арсентий усмехнулся, на вдову поглядел:
- Пошто Первунькою назвала? Что за странное имечко?! Та - ядреная да
румяная, глаза приветливые:
- Первый сынок у меня. В деревне, где раньше жили, попа не было, вот
сама и назвала Первунюшкой. А по святцам - Петькой зовут.
Вскоре спать мальца уложила, глянула на парня лукаво да сама свечку и
задула. Так Арсентий у вдовы остался, через месяц обвенчались. Славно зажил
и Первуню сыном считал. Однако по Алене частенько вздыхал. Клял себя, что
отвернулся, не поговорил с ней. Доброго слова только и ждала. Ну, а с
Аникой на улице встретится, как другие, шапку не ломал. А тот взгляд
отводил, чуял, что загубил бабу, и сам круг болота ходил изредка. Многие
думали, что по Алене печалится, место, дескать, разыскивает, где утопла
жена. Кто видел, говорил:
- Глядит на болото, вздыхает - жалеет, значит, Алену-то!
Да Аника вздыхал, что не пришлось боле на острове побывать. Как
подумает про осину с золотыми листьями, водяной отовсюду мерещится, его
злобный вой в ушах слышится. Годов через десять уж, как по жене поминки
справлял, занедужилось ему, совсем запомирал. Вызвал попа исповедоваться.
Многое рассказал, и про осинки с золотыми листьями выложил. Поп не шибко в
его рассказку поверил, попадье перед сном проболтался. Та соседкам поутру
на ушко шепнула. И пошло по селу. Однако мужики кто посмеялся, кто рукой
махнул, дескать, враки все... А как-то мужичишка, переселенец со степей
украинских, Микола Терпышный - пьяница бесшабашный, в трактире гулял,
наклюкалсялся, деньги под вечер кончились, трактирщик и выпроводил. Побрел
Микола по улице. Песню горланит. А уж темно, и не заметил, как мимо избы
своей прямо за село вышел. Оглянулся:
- Где это я?!
А солнце вот-вот сядет, меж деревьями пламенем полыхает. Ему и
подумалось: "Поди, мужики костры жгут, деготь гонют?" И побрел на закат. А
костры все тускней, над тайгой в небе звезды высыпали, и кругом темно
стало. Вдруг под ногами захлюпало, хмель из головы вон: "В болото забрел!"
Кинулся было назад- провалился по пояс, дернулся в сторону - по грудь ушел.
"Ну, пропал!" - думает. Да нащупал рукой мохнатую кочку, уцепился,
поднатужился и вытянул себя.
- Што ж делать теперь? - ахает. - Долго не усидишь!
Кочка от тяжести вглубь опускается, он и побрел наугад. Сколь раз
проваливался, да погибнуть, видать, не судьба. Вскоре, видит, открылась
перед ним гладь озерная. В небе звезды горят, в воде отражаются, посреди
чистой воды остров стоит - Грива кедровая.
- Эвон красотища какая! - только и прошептал. Покрутил по сторонам
головой, рядом в камышах лодку увидел - залез и поплыл. Ткнулась лодка в
берег острова, Микола на сушу выскочил. Сам мокрый, а хмель уж вышел
совсем, дрожь пробрала. Запрыгал он, да запнулся нечаянно, об осину лбом
саданулся - из глаз искры посыпались и по плечам, по голове будто монетки
со звоном западали. Тут месяц из-за верхушек кедровых выглянул. Микола
углядел - под ногами поблескивает, а что - не сообразил. Охнул только:
- Эк меня башкой угораздило, искры мерещатся! - и побрел по берегу.
Вскоре к избе Даниловой вышел, в окошко светящееся заглянул, Алену с
Аришкой увидел - пряжу пряли. И присел мужик:
- Батюшки! Не зря говорят, с русалкой Данила живет и девчонку с нею
прижил. Однако скорей назад надо, а ну как прознают, что здесь я -
несдобровать!
К лодке обратно крадучись побежал. Отплыл от острова, а куда
причаливать, толком не помнил. Углядел место похожее, к камышам подгреб,
лодку оставил. Сначала вроде хорошо идти было, потом опять стал
проваливаться, к лодке назад - боязно. Присел на кочке, захныкал. А уж
светло. В это время Данила из городу возвращался, услышал вой, пригляделся
- на кочке Микола Терпышный.
- Ты как сюда угодил? - Данила спрашивает. Тот и завздыхал: так, мол,
и так, и сам не знаю как. А тебя, христа ради, вывести отсюда прошу.
Видит Данила, лодка не на том месте, где оставлена, и понял, что
Микола на острове побывал. За Алену, за Аришку обеспокоился, глянул на
Терпышного строго:
- Куда плавал? Кого видал? Скажешь, тогда выведу!
Микола и повинился, крест на себя наложил, дескать, про зазнобу твою
никому не скажу, только уж выведи!
Данила поверил, Миколу за собой повел. Глядит Терпышный - Давила ногой
дно не ищет, в воду смело ступает. Пригляделся - там, где шли, вешки,
прутики из воды торчат, путь указывают. Прошли они еще сколько-то, на берег
выбрались. Микола головой покрутил:
- В какую идти сторону?
Тут услышал колокольный звон недалече, будто к заутрене православных
скликивал. Старик и сказал:
- На звон прямо иди, к селу выберешься.
Пошагал Микола - вроде близко гудит, а лес не кончается, и солнце
встало. К полудню только Вознесенское показалось. Добрался Терпышный до
дому, не раздеваясь, на лежак плюхнулся, захрапел. Жена со двора пришла,
заворчала:
- Боров этакой, в сапожищах на постелю забрался! Сапоги с мужа
стащила, на них грязи налипло. В корыте обмывать стала. Вдруг блеснуло у
каблука:
- Святые угодники! - ахнула - меж каблуком и подметкой золотой
застрял. Вытащила денежку, стала мужа трясти, да под носом червонцем
крутить. Тот поморщился, но углядел золото, глаза выпучил:
- Где взяла?!
Жена про сапоги ему рассказала. Глянул Микола в окно - солнце еще
высоко, до вечера далеко. Молча сапоги натянул и к болоту бегом. Как на
берег выскочил, подумал: "Ну, Данила хитрец, - тут ходу полчаса, а утром
пришлось кругаля давать. И я простофиля - червонцы у осинки-то были. Чего
бы не нагнуться, не подобрать?" Побродил по берегу: "Вроде здесь меня вывел
Данила". А куда ступать - и не знает: вешек нет, убрал, видно, старик.
Попробуй теперь дорогу сыщи. Туда-сюда сунулся - везде топко. Так до вечера
промотался, к ночи только из леса ушел. Жене все рассказал. На другой день
опять на болото подался, да только опять дорогу к островку не нашел. А сам
все думает:
"Не зря про Бубуева Анйку болтали, есть на острове золото".
А Аника после исповеди все же очухался, стал опять по селу ходить, с
мужиков проценты взыскивать. Как-то на улице встретил Терпышного, долго
взглядом буравил, а потом и говорит:
- Слыхал, круг болота лазишь, пути к острову ищешь. Загляни ко мне
вечером, потолкуем.
В тот же вечер Микола пришел к Бубуеву. Сговорились вместе искать. На
другой день отправились, порыскали по берегу, решили наугад в болото идти.
Срубили каждому по слеге, шесту длинному. Где бродом брели, где с кочки на
кочку прыгали. Пару раз друг друга из трясины вытягивали. Далеко уж от
берега на островок махонький выбрались. За ним лужайка открылась
зелененькая, цветочки кое-где русалочьими лазоревыми глазками проглядывают,
так и манят. Вдруг на полянку девчонка русоволосая выскочила, сарафанишко
до колен, на груди монисто из золотых монет сверкает. Цветок, другой
сорвала и назад. Ножками чуть только травки касалась, будто порхаючи
пробежала, в камышах скрылась, а поляна зыбью подернулась. Микола заохал.
Дух перевести не может.
- Богатое место, коли русалки себя золотом украшают!
А Аника на колени упал. Терпышный на него покосился - тот бледней
полотна, бормочет свое:
- Это ж нам Алена привиделась, русалкою бегает, нас в омут заманивает!
- и крестится. - Лучше обратно идти!
Однако Терпышный дух перевести не может: "Эвон, сколь золота у
девчонки брякает!" Ну и закликал:
- Покажись, красавица! Люди мы добрые, авось не обидим.
Девчонка та Аришка была, из камышей высунулась, смотрит искоса.
Монисто с шеи свисает, позванивает. Микола и захитрил:
- Ты б, девонька, нас на берег сухой перевела! Заплутали, вишь.
Девчонка круг полянки к ним с кочки на кочку запрыгала. Только
подошла, Микола руку протянул - хотел монисто сорвать, да Аника опередил,
сам на нее вдруг с воплями бросился:
- Пропади, сатана!!! - у девчонку по шее ножом полоснул. Рванулась
Аришка, через лужайку прямо в камыши побежала, ладонью рану зажав. И капли
крови повсюду, где бежала, словно клюквины падали, об травинки алыми
звездочками разбивались. И лужайка опять будто зыбью подернулась.
Взвыл тут Микола:
- Чего ж наделал ты, старый Бубуй?! Золото упустил! - кинулся вслед за
девчонкою, за ним Аника было, да только на лужайку выскочили, обомлели -
под ногами твердь закачалась, вниз пошла, и они уж на дне воронки стоят.
Воронка водой наполняется, края у нее вспучиваются- не дай бог под ногами
прорвется. Микола на корточках первым проворно пополз, на островок
выбрался, а старик не успел - провалилась под ним черная падь и
захлопнулась над головой. Затрясся Микола от страха, по знакомым кочкам к
болоту поскакал. Выбрался - ив село скорее. Мужикам про русалку сказал, про
золото и как Аника Бубуев погиб. Помолчали те, помяли бороды, да и сказали:
- Про золото мы толком не ведаем. Посказульку только слыхивали, что
попадья бабам нашим болтала. А вот русалка - девчонка живая, Аники Бубуева
дочь. Мы давно догадались, что Алена у Данилы на острове приют нашла. А
теперь, как не стало Аники-паука старого, объявиться им можно. Даниле, коли
сам в село не заявится, зимою поедем, все и расскажем.
Однако Микола последнее не слушал, будто пьяный поплелся домой. С тех
пор стал вокруг болота бродить. Углядит осину, за ствол ухватится, потрясет
и на листья долго глядит. Люди и поняли - умом трекнулся. А в ту осень
клюква на удивление уродилась. Старики баяли:
- Русалочьей кровью ягода напиталась, собирать пора.
Люди вдоволь ягоды на зиму запасали, чуть не лопатой гребли. И
Арсентия семья собралась. Сам с женой, тесть с тещей, Первуня-пасынок и
девчоночки-погодки. Шустрые обе, наперебой помогать лезли. Около отца с
матерью повертелись, деду с бабкой кой в чем подсобили, к брату
направились. А тому помощь их совсем ни к чему - шестнадцатый годок минул,
могутный в плечах, короба с ягодой играючи на телегу грузил, сестренки
только мешали. Застрожился было:
- Вот я вас понужну! - и шутейно замахнулся, щелкнуть хотел, да треск
недалече раздался. Глянули все - Микола Терпышный бредет: косматый, в
бороденке у рта клюквина зацепилась, сам шальными глазами осины оглядывает.
А то подойдет к какой-нибудь, потрясет и давай кулаками долбить. Вскоре,
бормоча непонятное, мимо прошел, а как скрылся, девчонки и спрашивают:
- Что с ним? Почто осины трясет?
А взрослые будто не слышали. Арсентий коня стал запрягать, дед
цигаркою затянулся, мать с бабкой потупились, ягоду дерюжками накрывают.
Вскоре и отправились. Девчонки про Терпышного забыли, забалаболили о
пустяках. А Первуня на старших поглядывает - почуял, что-то скрывают, ну и
спросил:
- Чего ж про Терпышного не рассказываете?
Взрослые опять не ответили, молча к дому доехали.
Вечером, перед закатом, Первуня на завалинку к деду подсел и опять:
- Пошто Микола круг болота бродит, осины трясет? На селе парни
сказывали, с золотыми листьями какую-то ищет.
Старик покурил да и рассказал про Анику Бубуёва, про то, как с Васеной
обманули они Алену-красавицу, да про то, что Данила ее из болота вызволил.
А потом добавил:
- При тятьке об этом не заговаривай, ему и так не сладко досталось. А
что осина золотом Бубуёва одарила, поди, враки все. Кто поверит, тот ума
лишается. Вон как Терпышный.
Парень больше не спрашивал, а все ж любопытно было на деревья с
золотыми листьями поглядеть. Зимой подрядился торговым мужикам в помощь за
медом, за орехом к Даниле старому на остров съездить. Тому уже сообщили,
что Аники не стало, но Алена с Аришкою хоть от людей не прятались, а все же
на глаза не лезли, так-то спокойнее. Ну и в этот раз. Прикатили мужики,
Алена самовар поставила, в стайку ушла корове с козой сена задать, Аришка в
глубь острова убежала. Вскоре мужики на подводы мед да орех погрузили, в
избу зашли почаевничать, разговоры про жизнь повели. Данила и рассказал,
что Аника Аришку покалечил, жилку шейную ей повредил, оттого голову теперь
набок носит.
Первуня не слышал - не стал чай пить, побрел по льду вокруг острова.
Поглядел на осинки голые, что на глаза попались, да усмехнулся, дескать, и
вправду вранье, что золотые денежки на деревьях растут. И вдруг скрип снега
послышался, оглянулся - девчонка из-за кедра выглядывает, сама головку
набок склонила. Парень и крикнул:
- Эй, чего прячешься, востроглазая?!
Аришка ойкнула, за деревьями скрылась. Парень плечами пожал:
"Пугливая". Да и воротился к подводам. Мужики ехать уж собрались, вскоре
отправились. Первуня их спрашивает: что, мол, за девчонка на острове? Те
поведали, что Данила рассказывал. Первуня и понял, отчего головку Аришка
держит наискось. В ту зиму не пришлось ему боле на острове побывать. Вскоре
с Арсентием в город уехал на заработки. Однако нет-нет, да и вспомнит:
"Ишь, востроглазая!" К весне в здоровенного парня вымахал, ко многим
девчатам приглядывался, да не к душе были.
Летом на ярмарке глядит, недалеко, у галантерейной лавки, Данила стоит
с дочерью, обновы для Ариши приглядывает. Она-то уж совсем девушкой стала,
как и мать - красавица синеокая, русые волосы в тугой косе заплетенные,
только головка чуть набок. Парень заметил, вроде как повернулась она,
взгляд метнула в его сторону. Подойти хотел, но друзья на миг отвлекли, а
как глянул, Данилы с дочерью у лавки не было, в толпе затерялись. Парень
туда-сюда заметался, да так не увидел их более.
Вернулся домой, кой-что по хозяйству стал ладить, все из рук валится -
образ Аринин перед глазами стоит. Вечер наступил, а он все молчит. Родители
да дед с бабкою это заметили, дед усмехнулся:
- Ты што ж квелый такой, али дружки бока за девок намяли?
Ничего Первуня не ответил, а как от ужина отказался, мать-то и
запричитала:
- Уж не захворал ли Первунюшка?!
Парень опять молчок, собрался, ушел на сеновал ночевать. Долго в
звездное небо глядел. Наутро решил к болоту сходить, про тропу Данилину
слыхал, ну, и подумал: "Найду тропу, доберусь до острова". Пока солнце не
встало, отправился. В одном месте походил, в другом, вымок весь, и все без
толку. Присел на коряжину, штанины у портков отжимает, вдруг видит, опять
Терпышный бредет, да на этот раз не мычит и осины-то не оглядывает, сам
слегой в болото тычет, тоже, видать, брод ищет. Присел парень за коряжиной,
затаился. Да Терпышный будто учуял, обернулся да прямо парню в глаза:
- Что, Первун, и тебя водяного золото притянуло?
Сам смотрит и говорит здраво, будто убогим никогда не был.
Парень глядит на Терпышного удивленно. Микола ухмыльнулся под нос.
- Будет зенки пялить! Сказывай, зачем к болоту пришел?
Первун и не знает, что отвечать, не скажешь ведь, что из-за Арины к
острову пробирался. Соврал невпопад: клюкву, дескать, глянуть хотел,
поспела ли? А про осинки с листьями золотыми - враки все! Терпышного тут
будто шилом кольнули, сунул руку за пазуху:
- А это видел! - и блеснул перед носом Первуни золотой денежкой.- С
острова когда-то принес! А мог хоть горсть, хоть шапку набрать.
И рассказал парню, как на остров попал, как червонцев кучу видением
посчитал, а потом и про Анику, как тот погиб, и про русалку с золотыми
монистами. Ну, а чтобы у других охоту отбить про золото спрашивать, убогим
прикинулся. И который уж год не может на Гриву попасть, с лета ведь надо
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг