- Очень просто, - млея от удовольствия, Щекотун принялся объяснять.
Из всех его путаных объяснений Андрей Т. усвоил для себя следующее.
Сделать с ним что-нибудь серьезное горбатая и ее уроды не могут. Они
сами существуют лишь потому, что жив-здоров их создатель. Единственный
для них способ сделаться от него независимыми - это зафиксировать его в
полночь, во время Крайних Воздействий, Большой Круглой Печатью,
хранящейся в директорском сейфе. То есть окончательно переменить ему
имя и упечь его до скончания века в стены филиала НИИЧАВО. Здесь он
будет в целости и сохранности культурно проводить свое время, а там они
разгуляются на просторе, избавившись от своей зависимости.
- И выгоды вам от этого уже никакой, - закончил Щекотун и перешёл на
другую тему:
- Как вам наша водная артерия? Нравится? Бзда - она только с виду
скромная, пока течёт в Заповеднике. А на воле она широкая и могучая,
особенно весной, в половодье. Сам я этого, конечно, не видел, а знаю из
учебника краеведения. Посмотреть бы. - Он вздохнул. - Особенно те места,
где она сливается с Тлёй и Ржой. Такая, говорят, красотища...
Он умолк на секунду, потом продолжил про речку:
- Это наша Рио де Оро. Чего здесь только не выловишь. От римских блях
и греческих монет до пуговицы русского солдата. Один мой знакомый
выловил порцию отварной рыбы под соусом "ридинг", кровавый ростбиф с
приправой из мухоморов, пирог с ревенем и крыжовником и кусок честерского
сыра. Это не считая нескольких чашек превосходного цейлонского чая "Прин-
цесса Нури". Вы представляете?
Всё это было интересно, и даже очень, но Андрей Т., пока Щекотун
рассказывал, то и дело поглядывал на часы. Он нервничал, время таяло.
Щекотун посмотрел на шахматную доску, зажатую у Андрея Т. под
мышкой.
- Решили, как в молодости, на доске? Теперь это называется сёрфинг. -
Он потрогал лакированную поверхность. - Хорошее дерево, настоящее.
Такое не подведёт. Бревно, или там какая коряга, пусти их в проточную воду,
они и поплывут по течению. А шахматы - те с характером. Они плывут
всегда против. Как стружка от гроба или скорлупа от змеиного яйца. Или
рыба, когда на нерест идёт. Вам помочь?
- Спасибо. - Андрей Т. осторожно положил раскрытую доску на воду,
лакированными клетками вниз, и так же осторожно, как положил, ступил на
доску ногами. - И вдвойне спасибо, что выручили. - Он тихонько
оттолкнулся от берега.
- Пожалуйста. - Щекотун стоял у воды и махал Андрею рукой. - Такая
моя судьба, всегда кого-нибудь выручать.
Скоро его фигурка исчезла, съеденная речным туманом.
ГЛАВА 12
Он давно потерял счёт времени - то ли время остановилось в беге, то ли
оно, как борода на лице, вело себя в Заповеднике не по правилам. Плыть на
доске было тесно и неудобно. Ноги сводило, и тогда наш путешественник,
преодолев брезгливость и беспокойство, примостился на доске сидя, а ноги
опустил в воду.
И сразу же пожалел об этом. Что-то скользкое и холодное ухватило его за
пятку, пощекотало её недолго и отпустило. Андрей Т., едва не потеряв
равновесие, выдернул ногу из воды и разглядел у себя на пятке короткую
неумелую надпись синим химическим карандашом: "Прямо мель, бери левее,
к фарватеру". И подписано: "Лейтенант Скворешня".
У него отлегло от сердца. Он стал загребать левее, чтобы не загорать на
мели. Справа, по ходу плавания, в темноте затрепетал огонёк.
- Эй, там, на доске! Не желаете присоединиться к ужину? - послышался
издалека голос.
- Спасибо за приглашение, не могу, - крикнул в ответ Андрей Т.
- А что так?
- Спешу.
- Жаль. Опять нам сидеть голодными.
Андрея Т. передернуло. Выходит, не все обитатели этой речки были
такими доброхотами, как Скворешня.
Доска плыла и покачивалась, покачивалась и плыла, и было это так
медленно и сонливо, что Андрей Т. не заметил, как задремал.
Сколько он проспал, неизвестно. Проснулся он от тихих ударов - дерево
стучало о сталь. Шахматная доска постукивала о стальную решётку,
перегораживающую русло реки. Толстые прутья решётки тянулись от
поверхности вверх; нетрудно было предположить, что точно такие же прутья
тянутся до самого дна.
Андрей Т. потрогал металл. Ни ржавчины, ни налета гнили. Опять этот
проклятый стибон. Одним словом, приехали.
В стороне, наверно на берегу, раздавались тихие скрипы. Он
прислушался: похоже, скрипело дерево. Андрей Т. направил доску туда,
руками перебирая прутья. Двигался он осторожно - не хотел, чтобы его
обнаружили. Скоро из прибрежной неразберихи, мутных пятен и щербатых
теней, стало вырисовываться строенье. Странное это было строенье,
угловатое какое-то, дёрганое, перекошенное и как будто живое.
Жёлтый свет из маленького оконца освещал прибрежный песок и какую-то
костлявую лапу, очень похожую на куриную. Вела она себя вроде мирно -
вяло ковырялась в песке да почёсывала лениво брёвна, выскребая из них
мох и труху.
И к бабке было ходить не надо, чтобы понять, что это такое. Избушка на
курьих ножках в натуральную величину.
Андрей Т. причалил, стряхнул воду с доски и направился к низенькому
крыльцу, держась от ноги подальше. Кто знает, а вдруг она, как дурная
лошадь, - лягнет своим куриным копытом и ходи потом, мучайся,
загипсованный.
Но ноге до него, похоже, не было никакого дела; она спокойно впустила
его на крыльцо и дала постучаться в дверь. За дверью мирно играло радио, и
голос певицы Зыкиной бодро выводил "Я - Земля...".
- Заходи, коль пришёл, не заперто, - ответили из-за двери. Андрей Т.
пошаркал подошвами о крыльцо и прошёл в избушку.
За широким столом без скатерти сидела очень даже знакомая личность и
улыбалась беззубым ртом. Марфа Крюкова, бабка Мара, - это была она.
Рядом с ней сидела в точности такая же бабка, полная её натуральная копия.
Разница была только в нарядах. На одной был пестрый платок и какая-то
выцветшая шубейка, на другой - зимняя милицейская шапка старого, еще
довоенного образца, и старенький женский ватник.
На столе стоял самовар, баранки в большой тарелке и вафельный торт
"Сюрприз". Бабки чинно сидели рядом и пили чай из глубоких блюдец.
Андрей Т. хотел поздороваться и переводил взгляд с одной на другую, не
зная с кого начать.
- Здравствуйте, - сказал он обеим сразу, увидел в углу золочёные образа
и на всякий случай кивнул.
- Шахматы, милок, у печки поставь, пусть чуток пообсохнут. - Бабка Мара
показала блюдцем на печку, потом сказала гостю приветливо: - Наплавался,
натрудился, теперь садись, подкрепи желудок. Вот напитки, наедки, - она
кивнула на самовар и баранки, - ешь, пей, разговаривай, коли не брезгуешь
старушечьим обществом. Вот сестра моя, познакомься. По имени она -
Бабка, по фамилии - Голубая Шапка.
Копия Марфы Крюковой отодвинула от себя блюдце, встала по стойке
смирно и молча протянула Андрею Т. твердую, мозолистую ладонь.
Тот пожал, они познакомились.
Андрей Т. попивал чаёк, закусывал румяным баранком и слушал бабкины
разговоры.
- Здесь она. Шапочка моя, и живет, считай, почти как на даче. - Марфа
Индриковна громко прихлёбывала и рассказывала ему про сестру. Та сидела
и лишь кивала, подливая гостю из самовара. - Хорошо ей здесь - ни шуму,
ни беспокойства. Речка вон бежит по песочку. Изба, огород. Сама себе и
рыбки наловит, и зверя какого в капкан застукает. А глядишь, и я ей чего
подкину - ватник вон почти новый справила, лыжи в прошлый год подарила.
Сестрице моей, как вору, - всё в пору. Нынче вон баранками разжилась, этот
торт на празднике выиграла. Нет, Садко, жить здесь можно, особенно, когда
ты безъязыкий.
Андрей Т. сидел, расслабленный, за столом, ел вприхлёбку и пил
вприкуску и не хотел ни о чем думать. Бабкин разговор затормаживал,
слушать её было приятно, как приятно сидеть в тепле после долгого
холодного перехода.
. - Ты не гляди, что она молчит, - продолжала Мара свою историю про
сестрицу, - она всё слышит, всё понимает. Она у меня молчальница,
безъязыкая, как моя клюка. Только с рыбками говорит да с птичками, а много
ль с ними наговоришь. Пока чистишь да потрошишь к обеду. Или с Ивашкой
каким заблудшим.
Пока в печку его сажаешь... Да уж какие нынче Ивашки... Они сами тебя
первую на храпок возьмут да еще и револьвер к брюху...
Андрей Т. кивал и слушал, как настенные часы-теремок отмеривают по
капле время. Стрелочки стояли на месте. Они тоже слушали бабку, забыв
обо всем на свете.
- И сами эти Ивашки столько не стоят, сколько приправ к ним требуется.
Кардамон, гвоздика, коренья всякие, лист смородиновый. А то еще с
брусникой мочёной, когда на Пасху или на Троицу.
Стрелочки стояли на месте, показывая одиннадцать; часы тикали.
- Название одно - Ивашки. "Покатаюся, поваляюся, Ивашкиного мяса
поевши". Ты подумай, какое должно быть мясо, чтобы кататься, валяться, его
поевши! Они ж все дохлые да отравленные, эти нонешние Ивашки...
Старуха всё говорила, а часы всё показывали одиннадцать.
- Что-то наш гостёк загрустил. Ты бы, что ли. Шапка, вареньицем его
угостила или свежее яичко из погреба принесла.
Бабка Голубая Шапка со скрипом встала из-за стола и захромала в
сторону печки. Нагнулась, не доходя, и, схватившись за металлическое
кольцо, потянула вверх крышку люка. Крышка была тяжёлая, из толстых
дубовых досок; бабка тужилась и кряхтела; Андрей Т., не выдержав этих мук,
бросился ей на помощь. Марфа Крюкова, как ни в чём не бывало,
прихлёбывала чаёк.
Справившись с неподъёмной крышкой, Бабка Голубая Шапка спрыгнула в
квадратный проём. В погребе что-то гудело и булькало; тяжелый запах
курятника с силой ударял в нос. Андрей Т. задержал дыхание и из
любопытства заглянул вниз.
В мутном голубоватом свете шевелились какие-то механизмы; некоторые
Андрей узнал - пригодился недолгий опыт его прежней инженерной работы.
Кладуны, лапники, яйцегревы, лопасти механических загребальников. Но
были и совсем незнакомые - руки на железных шарнирах с лампочками
вместо ногтей, петушок на гусеничном ходу, то ли деревянный, то ли
выкрашенный под дерево, он тряс своим резиновым гребнем, хохлился и
говорил: "Ко-ко-ко". Много чего там было любопытного и загадочного.
Бабка выбралась из погреба на поверхность и достала из рукава ватника
баночку крыжовенного варенья и свежее золотое яйцо.
И снова они сидели у самовара, и снова тикали часики на стене, и снова
показывали одиннадцать.
- Вот пропишешься у нас постоянно, тогда увидишь, какая тут жизнь
веселая. - Марфа Индриковна рассказывала, а Голубая Шапка кивала. -
Есть, конечно, отдельные недостатки, но где ж ты без недостатков видел.
Сестрицу мою, к примеру, возьми. Деток у неё не было, старика на войне
убили, плакала она, плакала и пошла однажды в дремучий лес. Идёт она,
значит, по лесу, видит - ягодка, надо съесть. Съела она её, стало брюхо у
сестрицы большое. Идет дальше. Видит - другая ягодка. Съела она эту
другую, стало брюхо у неё больше вдвое. Ладно, попадается ей третья
ягодка. Съела она и эту...
Кажется, Андрей Т. задремал. Потому что откуда вдруг ни возьмись, а
напротив, вместо Бабки Голубой Шапки, сидела уже какая-то толстая усатая
тётка и напевала ему голосом певицы Людмилы Зыкиной:
Тик-так, прыг-скок,
Время спряталось в песок.
Бежит речка по песочку,
Золотишко моет,
Не ходи, Ванёк, в солдаты -
На войне угробят...
- Здесь у нас хорошо, спокойно, - она продолжала петь, но теперь
почему-то прозой, - и речка, и золотишко, и избушка эта специальная.
Знаешь, какая у нас избушка? Пока ты в ней - время стоит на месте. Как
вошел ты сюда в двадцать три ноль-ноль, так в эти же двадцать три ноль-
ноль отсюда и выйдешь. Только зачем тебе уходить? Оставайся. - Она уже
сидела с ним рядом и пела ему в самое ухо горячим голосом. - Ребёночка я
тебе рожу, бараночками тебя буду кормить, будешь ты у меня холёный да
гладкий, не то что нынче. Штампик только на бумажке поставим и заживем.
- Штампик? - переспросил Андрей Т. и вдруг с удивлением понял, что
тоже не говорит, а поёт.
- Штампик. Шлёп, и готово. - Она дернула усом вверх, показывая куда-то
под потолок. - Есть здесь одна Печать. - Она понизила голос. - Большая
такая, круглая. Самая главная из печатей. Ею-то мы штампик и шлёпнем.
- Печать, - согласно повторил Андрей Т. Сон его был сладкий и тёплый,
не хотелось ни вставать, ни спешить, лишь сидеть вот так, за столом, и
слушать эти ангельские напевы.
- Да, Печать. В сейфе она. Печать-то, и сейф тот светится по ночам,
горит голубым пламенем. Потому как сила в ней, в этой самой Печати. И все
мы ею здесь припечатаны.
- Припечатаны, - баритоном поддержал Андрей Т.
- А на воле, там тебе не житьё, - пропела она на высокой ноте,
показывая в темноту за окном, - там чужое. Злые люди, ой злые.
Голос Зыкиной исчезал в поднебесье и скоро совсем исчез, съеденный
немыслимой высотой.
Стрелка показывала одиннадцать. Андрей Т. вздрогнул, протёр глаза,
увидел своё отраженье в бабкином самоваре, надкусывающее черствый
баранок. Бабка Голубая Шапка по-прежнему сидела напротив, почавкивая
набитым ртом.
В окнах вдруг потемнело, хотя куда уж было темнеть, и так темень стояла
адская. По избушке ударил ветер. Пол накренился. Андрей Т. едва успел
ухватить заскользившее по столу блюдце.
- Кащей что ль летит? - Марфа Крюкова взяла со стола баранок, навела
его на окно, покрутила, чтобы усилить резкость, и подслеповато
прищурилась. - Так вроде не обещался. Змей Горыныч сейчас в роддоме
сидит, ждет наследника. Может, Маленький Принц?
Сии размышления были прерваны нечаянно тремя франмасонскими
ударами в дверь.
- Кто там? - строгим голосом спросила старуха, на всякий случай прячась
за самовар.
- Ваша мать пришла, молочка принесла, - ответили из-за двери.
- Какая такая мать? - Марфа Крюкова подмигнула зачем-то Андрею Т.
Тот не понял, но ответил ей тем же.
- Какая? А вот такая! - Дверь открылась; на пороге стояла двугорбая
предводительница уродов. Остальная компания выглядывала из-за её
спины. - Ни с места! Всем сидеть как сидели! - Дюжина вороненых стволов
торчала в дверном проёме, это не считая многочисленного числа единиц
колющего, режущего, пилящего и вспарывающего оружия.
- Вот ведь страсти-ужасти! То-то мне всю ночь удавленник на дереве
снился. - Марфа Крюкова всплеснула руками, но, казалось, нисколько не
удивилась.
Бабка Голубая Шапка мгновенно обрела голос.
- Вот он! Косточка к косточке, волосок к волоску! В лучшем виде, как и
приказывали. - Она тыкала пальцем в Андрея Т. и преданно улыбалась
двугорбой.
Двугорбая подошла к столу. Желеобразный человек-блин, протиснувшись
откуда-то сбоку, проблеял козлиным голосом:
- Аще алчет недруг твой - ухлеби его, аще жаждет - напои его. - И
потянулся к торту "Сюрприз".
- Отставить жрачку! - осадила его начальница. Тот в момент втянулся в
толпу сопровождавших её помощников.
- Что, папаша, напутешествовался? - ласково обратилась она к
опешившему Андрею Т. - Уйти от нас захотел? Деток своих оставить?
Думал, здесь у нас глушь, Саратов? Живем в лесу, молимся колесу? Зашёл
за ёлку, и поминай как звали? Здесь у нас всё на виду, все друг про друга
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг