которого я прозвал Индюком, или этого верзилу с сахаровоза, или
девицу-блондинку Холдмитайт, - видели?
- Ха, - сказал Рэкун, - этого, в бородавках, вы точно заметили, и здесь
Индюком зовут. Он бывает иногда на плацу. А Кэса и Казимира ни я, ни Джанк
никогда не видели. О девице я вообще ничего не слышал, а верзила с
сахаровоза - не знаю, их тут много, высокорослых дуболомов.
- Ну, спасибо, Роки, - удовлетворённо сказал я, вставая с койки. - Надо
немного размяться, - и стал расхаживать по длинной и узкой нашей скромной
обители.
- Не за что, - внимательно наблюдая за мной, лениво отозвался Рэкун. -
Никак не пойму, чему вы радуетесь. Вы не обижайтесь, я вас не пугаю, а
говорю вам, как мужчина мужчине: никакие знания вам теперь не помогут.
Готовьтесь к смерти, - и он повернулся лицом к стене.
Я продолжал неслышно прохаживаться по камере. Горсть микрохирургов,
которую я заглотил ещё в туалете, делала своё дело. Ранка во рту совсем не
болела, и кроме лёгкого чувства голода, при котором только чётче и яснее
работает мозг, ничто не беспокоило меня. Ком Туэнд вёл себя подозрительно
тихо; Роки, наговорившись, задремал, а потом и вовсе заснул. Я был в
порядке и теперь, когда мне никто не мешал, немного поразмыслил обо всём.
Я вспомнил "Платинум сити", вспомнил злорадство в глазах бармена, вспомнил
телефонный разговор с дежурным клерком, которому я наивно представился
доктором Хабблом. Что ж, я рискнул, не подумав, что у них так хорошо
налажена связь. Клерк здорово позабавился, зная уже, что Индюк вывел
Эдвина Хаббла из строя, каким-то образом сделав так, что Хаббл заболел. А
ведь его болезнь может закончиться и смертью.
Внезапно я совершенно отчётливо представил мёртвого Хаббла. Это было как
наваждение. Никакого логического и фактологического объяснения пришедшему
ощущению у меня не было, но я, неведомо как и почему, вдруг понял, что
Эдвина Хаббла больше нет в живых. Это пришло как знание свыше, как знание,
почерпнутое из Единой Ментальности Вселенной, вобравшей в себя
ментальности всех когда-либо умерших - людей, человекоподобных и нелюдей,
души которых она приняла...
Я не собирался делать то, что удалось неизвестному мне везунчику Джанку -
не хотел жить здесь, хотя мог сравнительно легко просуществовать несколько
месяцев и не быть искалеченным и убитым. Но я уже принял решение. Нет,
господа, сначала я развяжу себе руки, а там посмотрим, кто кого. Я, как
кот, любил гулять сам по себе.
Завтра мне предстоял трудный день, и я собрался спать. Подойдя к койке,
отвернул одеяло с серым, застиранным и грязным пододеяльником и увидел на
простыне два больших бурых пятна. Несколько секунд я смотрел, с каким то
патологическим упорством не отводя взгляда от простыни. Потом расправил
одеяло и улегся поверх него на койку, не раздеваясь. Мне нужно было хорошо
отдохнуть; репетицию я рассчитывал провести между двумя тренировками,
поэтому я приказал себе спать и быстро, будто провалившись в яму, заснул,
как когда-то давным-давно засыпал в детстве.
9
Проснулся я бодрым и свежим, но день начался гнусно. Да и на что хорошее
можно было надеяться в этом вшивом инкубаторе, где содержали живых
манекенов, служащих для потехи гангстерам и убийцам.
Сначала охранники, которые жили также на территории городка, вывели из
камер всех новичков. Нас подсчитали и переписали (я назвался, как и
Рэкуну, Ивэном Симплом) и, повесив на уши лапшу о распорядке дня н
обрисовав в общих чертах нашу предстоящую судьбу (всё это я уже слышал от
Роки), вернули в камеры.
Раздали завтрак - огромную кружку какого-то пойла, сахар и много хлеба -
тяжёлого, тёмного и липкого.
Затем уже всех вместе выгнали на "проветрон в смысле кислородизма", как
выразился румяный Рэкун. Но тут произошла осечка.
Ком Туэнд, который был жив, но почти не держался на ногах, повис на плечах
у нас с Рэкуном, когда мы хотели вывести его в сортир. Но нам не дали
этого сделать. Дёртики оторвали его от нас и цинично, на глазах у всех
"кукол" - и старожилов, и новичков - пристрелили. Тыча нам с Роки под
лопатки дула своих короткоствольных "пиггисов", они заставили нас взять
труп и рысцой оттащить его к пакгаузу, где мы положили отмучившегося Кома
Туэнда на какую-то вонючую рогожу, брошенную на красно-серый гравий.
Во время этой процедуры вся группа оставалась на месте, бдительно
охраняемая "кукловодами". Когда нас подводили к ней. Роки, всё утро
мрачный и неразговорчивый, указал мне потихоньку на одного крепкого,
широкоплечего парня с пепельно-серыми волосами:
- Вот это Сингэлонг Джанк.
Я внимательно посмотрел на парня и еле сдержался от возгласа удивления и
радости. Я узнал его. В моей голове вихрем проносились спутанные мысли, на
какое-то время я даже забыл, где нахожусь... Не может быть! Но этот
похудевший, потемневший лицом, в мешковатой серой рухляди и бесформенных
ботинках, человек, которого не так легко было и узнать с первого взгляда,
действительно был мой старый друг. Наши взгляды встретились, и я, с
большим трудом удерживая в нормальном положении стремившуюся всё время
отвиснуть челюсть, увидел безразличное и равнодушное его лицо. Это длилось
секунду, не более.
В это время нас погнали в туалет. Садиться на корточки мне не было пока
нужды и, стоя над дырой и пользуясь тем, что светло, я присматривался,
приглядывался и наблюдал, стараясь получше запомнить окружающую
обстановку. Потом, шагая вместе со всеми из туалета, я думал о нас с
Джанком.
Всё правильно. Ни он, ни я не имели права показывать, что мы знакомы или
знаем друг друга. Ни он, ни я не имели права называть друг друга своими
именами или упоминать эти имена. Ни он, ни я не имели права оказывать друг
другу на виду у посторонних людей помощь или поддержку. Но сама эта
мимолётная встреча была для меня и - я в этом не сомневался, для Лжеджанка
- лучшей поддержкой. Не к месту размечтавшись, я представил, что было бы,
если бы мы оказались с ним в одной камере...
Пришлось резко одёрнуть самого себя. Мы вступали на плац, и сейчас злой
Карабас должен был объявить начало кукольного представления.
Для начала нас разделили и тщательно обыскали: боялись, видно, что мы
можем спрятать что-нибудь и под одеждой, и в одежде. Снова разрешили
одеться, а затем на хорошо утоптанные площадки стали выходить боевики
дёртиков, а "кукловоды" выталкивали против них некоторых из нас. И вот уже
раздалось разгоряченное дыхание противоборствующих, воздух огласился
грубой бранью и резкими криками.
Но скоро я подавлял зевоту. Не слишком умелые необстрелянные дёртики
дрались плохо, и все парные поединки заканчивались без особых последствий
для "кукол".
Джанк, по-моему, тоже скучал, его так и не вывели: видимо, берегли для
настоящей работы.
Когда пришла моя очередь, я, даже не вводя себя в свой рабочий ритм,
спокойно выдержал в течение пятнадцати минут натиск какого-то новобранца и
был возвращен в общую группу.
Но вот дёртики перешли на использование коротких палок, свинчаток, камней,
кастетов, небольших кинжалов и незаряженных пистолетов. Видимо, это было
типичной практикой для неоперившихся головорезов, которые не могли драться
с куклами на равных в честном бою. Впрочем, не только для неоперившихся.
Теперь куклам пришлось туго. С множеством новых синяков, шишек и ссадин, с
кровоточащими ранами закончили мы двухчасовую тренировку.
Нас вернули в камеры, часа через три последовал скромный обед, поданный
прямо в постель, так как за отсутствием стола мы хлебали баланду, а затем
ели какую-то зеленовато-поносную жижу, сидя на койках и держа миски на
коленях. Эти алюминиевые так называемые тарелки с куполообразно
выдававшимся вверх донышком особенно раздражали. Донышко, словно голый
островок, окруженный дурно пахнущим болотом, выступало над уровнем жижи.
Роки Рэкун, наевшись и слегка подобрев, тем не менее вновь принялся
нагонять на меня страх.
- Подождите, после обеда прикатят с базы настоящие палачи. Сегодня будет
Чмырь и другие садисты, так что... ждет нас недолгая дорога к пакгаузу, -
посулил он.
Но я не собирался поддерживать разговор, так как хотел провести
"репетицию". И, улегшись на койку, произнес вслух - специально, чтобы
слышал Роки - лишь одну свою настроечную формулу, эти прекрасные слова
поэта, которыми я всегда восхищался: "Если мы действительно захотим жить,
лучше попытаться начать не откладывая; если же нет - это не имеет
значения, но всё-таки лучше начать умирать"...
Я очнулся только когда почувствовал, как Рэкун сильно трясёт меня за плечо
и хлопает по щекам.
-Я уж думал, вы умерли, - удивлённо и озадаченно проговорил он, когда я
открыл глаза.- Что с вами?
Видимо, прекрасные слова так глубоко запали ему в душу, что весь наш
"тихий час" он, не сомкнув глаз, профилософствовал.
- Да ничего, Роки, всё нормально. Как хорошо я задремал, - нарочито зевая,
сказал я, возвращаясь в пошлую реальность "кукольной коробки".
Минут через пять открылось смотровое окошко, потом загремели запоры и
замки, дверь растворилась, и дебильная харя дёртика с "пиггисом" наперевес
просунулась в камеру.
- На выход, быстро! - коротко бросил он.
Я мог удавить его, невзирая на "пиггис", в течение двух минут. Но я уже
начал осуществлять свой план и потому лишь сказал:
- Роки, вперед - и выше! - и первым пошёл к двери.
Согнав кукол в некоторое подобие колонны, дёртики вывели нас на плац.
Настроение в группе резко упало, несмотря па чудесный солнечный день,
напоминавший наше индейское лето. Даже по повадкам сосавшихся на плацу
головорезов видно было, что это не зелёные новички, а матёрые боевики,
"торпеды".
Я и без помощи Рэкуна сразу узнал Чмыря. Свободно-расслабленная поза,
чёрные короткие волосы, лохматые брови, правильное и в то же время
почему-то отталкивающее лицо, хорошая, с тонкой талией, фигура - плечищи,
шея и чуть не лопающийся на спине чёрный комбинезон. Роки был прав:
сегодня кто-то из новичков погибнет в результате "естественного отбора".
Так и случилось. Для разминки дёртики потребовали сначала в качестве
спарринг-партнёров прибывших вчера новичков, к которым принадлежал и я. Я
нарочно не сводил глаз с Чмыря и добился своего: он почувствовал на себе
взгляд, прищурился и вдруг поманил меня пальцем. Приближалась развязка.
Не успел я вступить на площадку, как Чмырь сделал резкое движение, и я
еле-еле уберёг свой любопытный нос от его мощного, высоко шнурованного
башмака. Тут же последовал целый град мощных ударов, некоторые из которых
мне пришлось держать, так как я нарочно не привёл себя в рабочий режим,
что позволяло мне легче осуществить свой план. Периферическим зрением я
ещё успел заметить посеревшее лицо румяного Роки и скептически-брезгливое
- Джанка, искренне полагавшего, что я блефую: он видно думал, что я
нахожусь в рабочем ритме.
Прошло две минуты с начала поединка, я уже понял и раскусил пластику
Чмыря, рисунок и стиль его движений. На мгновение дурацкий азарт овладел
было мною: мне вдруг захотелось войти в рабочий ритм и заставить его
жевать сопли.
В это время, читая его тело, как раскрытую книгу, я понял, что сейчас
последует его любимый удар ногой в висок. Всё. Больше тянуть не было
смыла. Высокий ботинок двигался к моему лицу. Дав Чмырю ощутить касание
ботинка и силу его коронного удара, но неуловимым, отработанным в
бесконечных тренировках движением погасив смертельный "сандерклэп", я
рухнул в серую, нагретую чужим мне солнцем пыль чужой планеты Паппетстринг.
10
"Если мы действительно захотим жить, лучше попытаться начать, не
откладывая; если..." Стоп, стоп, стоп. Сейчас мне нужна вторая строка. Мне
необходимо совершить обратный переход из небытия в бытие. Ведь я
действительно хочу жить, я должен жить во что бы то ни стало!
Оторвавшаяся от тела, моя душа оставалась связанной с ним лишь слабой,
незримой, исчезающе тонкой нитью. Всё это время она трепетала на острой
грани, на лезвии бритвы, запрограммированная моей собранной в кулак волей
пребывать в зыбком промежуточном состоянии. Душа, парившая надо мной,
покинула меня, но ещё не принятая Вселенной, ещё не растворившаяся в ней,
могла и должна была вернуться ко мне.
Осторожно, словно боясь спугнуть её, я сделал первый слабый вдох, и она
вошла в меня. Мы вновь воссоединились.
Глаза мои, до этого будто отстранённо наблюдавшие сверху меня самоё,
теперь встретились с непроницаемой тьмой могилы; проснулись и другие
органы чувств. Я ощутил боль, идущую от ссадины на виске, шершавость
обёрнутой вокруг меня грубой.мешковины, её запах и запах чужой земли. Я
услышал жуткую могильную тишину.
Воздуха, сохранившегося в пустотах между телом и мешковиной, едва хватило
на один полноценный вдох. Я мог продержаться без кислорода минут шесть или
семь, и за это время должен был выкопаться из могилы.
Задержав дыхание и плотнее сомкнув веки, я постарался подтянуть к груди
ноги, одновременно приводя себя в рабочий ритм. Последовательно распрямляя
и сгибая их, мне, наконец, удалось сделать это. Теперь, находясь в
положении лёжа лицом вверх и имея хорошую опору на спину, я, как в станке
для выполнения жима лёжа ногами, начал разгибать ноги, пробиваясь к
воздуху. Сила реакции вдавила спину в грунт, и он поехал, пополз подо
мной. Извиваясь, как червяк, я пытался принять устойчивое положение и в
этот момент ощутил под собой окоченевший труп. Видимо это был один из тех
несчастных, убитых уже после того, как я сознательно ввёл себя в
летарго-мортуарную кому, инсценировав собственную смерть.
Я молился за его измученную и давно отлетевшую душу. Благодаря тому, что
он был брошен в яму первым, я оказался хотя бы на фут ближе к поверхности.
Мысленно я просил у него прощения за то, что беспокою его, но иначе не мог
и продолжал ворочаться в могиле, словно исполняя с мертвецом чудовищный
адский танец в положении лёжа.
Сдерживая нараставшую во мне ярость, не смея кричать, чтобы не растратить
драгоценный воздух и не наесться земли, не размыкая век, я вслепую, как
крот, рвался к жизни. Перейдя на бок, а затем встав на четвереньки и
используя самые крупные мышцы ног и спины, я распрямился во весь рост и,
наконец, восстал из могилы.
Земля Паппетстринга забила мне ноздри и уши, застряла в волосах и
ресницах. Разлепив губы и выдохнув спёртый воздух, украденный мною с того
света, я полной грудью вдохнул ночную свежесть. Стараясь не шуметь, я
окончательно расстался с первой в своей жизни могилой и, кое-как очистив
лицо и уши от песка, с минуту прислушивался.
Стояла глубокая ночь - именно то время, на которое я назначил своё
пробуждение. Подняв голову, я увидел безлунное, с незнакомыми созвездиями,
ясное и чистое небо Паппетстринга.
Пологий склон холма, на котором располагалось "кладбище кукол", был
обращен в сторону леса и не просматривался со стороны тренировочного
городка. Я тщательно ликвидировал следы своего выкапывания, не забывая
держать ушки на макушке.
К этому времени я полностью вошёл в рабочий ритм и легко и бесшумно
заскользил к спасительному лесу. Быстро преодолел открытое пространство -
кочковатое и неровное, заросшее густою травой поле, - и с опаской вступил
под лесной шатёр.
Странно устроен человек: только-только я вырвался из могилы, казалось,
теперь мне - и море по колено, но входить в ночной лес было как-то
неприятно: он меня немного страшил. Однако вскоре дискомфортное чувство
исчезло, лес принял меня как своего, и я знал, что он поможет мне. Шестое
чувство подсказывало, что здесь нет ни одной живой души.
Забравшись в самую чащу, я устроил некое подобие ночлега, а лучше сказать
- ночлежки, и выключился из ритма. До восхода солнца, которое мне было так
нужно, оставалось ещё много времени. Желать себе покойной ночи (!) в
данных обстоятельствах было так же нелепо, как желать этого собравшимся на
групповой половой акт. Вместо этого я пожелал себе на завтра яркого
солнца. "Смерть" и пробуждение мне удались неплохо, пока всё развивалось
нормально, и я заснул.
11
Выпавшая утром обильная роса хотя и помешала мне подольше поваляться в
"постели", но подняла настроение: день обещал быть солнечным и без осадков.
Несмотря на серьезность ситуации, в которой я оказался на Паппетстринге,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг