ужасно стесняется.
Но я продолжал лежать, сдерживая сердцебиение.
- Почему вы так покраснели, комильтон? - со смехом спросил Криш. Он упал
на песок и увлек девушку за собой.
- Это... от солнца. Ко мне очень плохо пристает загар.
- Хотите, я дам вам орехового масла? - сказала девушка. Она тяжело дышала.
Волосы выбились из-под косынки и на смуглой коже еще дрожали капельки
моря... - Криш ужасно бестактен. Он даже не дал мне привести себя в
порядок. Меня зовут Линда.
- Виллис Лиепинь.
- Я знаю. Мне уже рассказывал о вас Криш. Очень приятно с вами
познакомиться.
Я пожал ее тонкую руку и отвернулся. Я все еще не мог прийти в себя. Криш
Силис рассказывал ей обо мне! И он привел ее, чтобы познакомить со мной. И
она рада этому. Впрочем, это всего лишь ничего не значащая фраза. Ее
произносят бездумно и легко. И все же...
- Линда - моя кузина, коллега, Она большая проказница. Буквально вытащила
меня из воды, когда узнала, что вы сидите один на пляже.
- И вы верите ему. Виллис?
Глаза ее смеялись, и я вдруг понял, что у них с Кришем совершенно
одинаковые глаза.
- Нет, яункундзе6, конечно, не верю.
- Это почему же? - спросил Криш, приподнявшись.
- Просто не стоило покидать из-за меня море.
- Чрезмерная скромность перерастает в гордость, - сказала Линда. Поднялась
и, отряхнув песчинки, неторопливо пошла к воде. Но вдруг обернулась и
помахала рукой. - До свидания, Криш! Прощайте, господин Виллис!
- О чем вы думаете сейчас? - спросил Криш.
- О разнице между прощайте и до свидания.
- Вам предстоит найти ее. Виллис. И еще многое... Вы Робинзон, которому
нужно заново открыть целый мир... Ну, будем одеваться, нам пора. Да и
дождь вот-вот хлынет.
Море потемнело. Прибой приобрел оттенки бутылочного стекла. Ветер налетал
короткими резкими порывами. Гнал по пляжу обрывки газет. Сухо шуршала на
дюнах метлица. Люди собирали одежду. Многие уходили. Некоторые
переместились под полосатый тент. Моторные лодки спасательной службы
прижимали пловцов к берегу.
Добравшись до бетонированной дорожки, мы вытрясли из сандалий песок и
быстро зашагали по затененной улице. Уже хлопали ставни и надсадно
скрипели флюгера. Быстро темнело. Сильнее запахло жасмином и сиренью. В
Корсо уже зажгли свет и кто-то настраивал скрипку. Под ногами скрипел
песок. Деревья легко покачивались, листва терлась о черепицу крыш.
Миновали Лидо и, пройдя узкую полосу соснового бора, вышли на шоссе. Криш
купил в ларьке сигарет. Долго прикуривал, загораживаясь от ветра. Над
дорогой летели тучи пыли. Упали первые холодные капли.
- Побежим. Нам уже близко, - сказал Криш, надвинув фуражку до бровей.
Мы побежали. Но ливень догнал нас. Одежда быстро намокла и сандалии
наполнились теплой водой. Шоссе стало серебряным и серым. Запрыгали
крупные пузыри. Потекли первые пенные ручейки.
Наконец мы добежали до уединенной виллы и влетели на пустую веранду.
Здесь было пыльно и сумрачно. Валялись разбитые горшки. С давно высохшими
кактусами, обрезки провода, фарфоровые изоляторы, ржавый садовый
инструмент. Кое-где цветные стеклышки повылетели, и быстрые струйки воды
стекали по грязному окну на пол, одеваясь в мышиный наряд пыли.
Криш вытер платком лицо и шею. Снял фуражку и расчесал густые волосы.
- Вот мы и пришли, - сказал он, отворяя скрипучую дверь. Мы поднялись по
винтовой лестнице на антресоли. Тощая кошка испуганно соскочила с резных
перил и шарахнулась в темноту. Скрипнула еще одна дверь. Криш посторонился
и пропустил меня вперед. Мы оказались в большой полутемной комнате,
заваленной старинными фолиантами. Сквозь тусклые окна еле виднелось мокрое
небо. На подоконниках стояли пустые пыльные бутылки. В самом темном и
неуютном углу, свесив голову, спал обрюзгший старик. Его подагрические
руки обреченно свисали с подлокотников ветхого кресла.
- Это профессор Бецалелис, - тихо сказал Криш. - Не обращайте внимания
на... некоторые его чудачества. Он великий ученый и несчастный человек.
- Перестаньте молоть чепуху, - неожиданно отозвался старик. Он поднял
голову и разлепил один глаз, блеснувший из отечного мешка, как янтарь из
кучи морского хлама, - Вы принесли водки?
- Нет, профессор. Простите, но я не принес вам водки.
- Тогда убирайтесь к чертовой матери! У меня разыгрался радикулит, и я не
могу сходить за ней сам. Почему не принесли?
- Дождь помешал. Мы и так промокли до нитки.
- Э-э. Дождь только начался. Вполне могли купить водки... И не говорите,
что собирались взять ее в нашем ларьке. Кого вы привели?
- Это тот самый студент... Я уже рекомендовал его вам, профессор.
Я поклонился, испытывая самые противоречивые чувства. Все это было
немножко противно, страшно, но интересно.
- Что вы умеете делать, студент, кроме пакостей и рассказов?
- Он умеет глубоко чувствовать, профессор, - мгновенно отозвался Криш.
- Дайте листок бумаги, Силис.
Криш метнулся в противоположный угол, Сбросил с крохотного столика стопку
книг, взорвавшихся, как начиненные пылью гранаты, и принес несколько
измятых листков почтовой бумаги.
- И стило.
Криш протянул ему авторучку.
- Вы, кажется, математик, студент?
- Да, профессор.
- Сейчас я дам последовательность, - он стал что-то царапать на бумаге,
близко поднося ее к глазам. - Вы попробуете ее разгадать. Если
догадаетесь, то продлите этот ряд, - он протянул мне листок.
Там было только десять букв: ОДТЧПШСВДД. Сначала мне пришло в голову, что
это начальные буквы слов какого-то известного стихотворения или пословицы.
Но я никак не мог подогнать их под хаотические отрывки, лихорадочно
вспыхивающие в памяти.
- Не знаете?.. Эти числа натурального ряда. Один, два, три и так далее...
Если бы догадались, то написали бы О Д Т Ч и так далее...
- Я подумал, что это стихи.
- Вы восторженный интеллектуал, милейший, а не точный сухой математик. Ни
черта из вас не выйдет. В математике, разумеется... Силис! Дайте ему мой
тест.
Криш протянул мне отпечатанную на папиросной бумаге анкету. Вопросы были
престранные. Начиная от "краснеете ли вы, попадая в незнакомое общество",
до "способны ли вы ударить женщину?"
- Вы должны отвечать только "да" или "нет". Да - единица, нет - нуль. Не
вздумайте лгать. Тест учитывает и эту возможность. Пишите все, как есть.
Тогда результат может оказаться благоприятным.
Я быстро заполнил листок, хотя вопросы, вроде "любите ли вы коммунистов?",
несколько меня озадачили. Трудно ответить определенно. Но анкета была
пристрастной и безразличного отношения не предусматривала.
- Сколько у него, Силис?
- 01101110001101.
- Чувствительный интеллигент, отрицающий всякие принципы. Внутренне
порядочный, но скрывающий это даже от самого себя, - старик раскрыл,
наконец, и другой глаз. - Что ж, на сегодняшний день это не худший
представитель рода человеческого. Но может дать опасные мутации, если
наступят более суровые времена.
- Зачем такой скоропалительный вывод, профессор? - вмешался Криш. - Он
непозволительно априорен. Вы только окончательно смутите коллегу Виллиса.
- Эх, молодые люди! Мне приходилось жить, как сказал Монтень, в такое
время, когда вокруг нас хоть отбавляй примеров невероятной жестокости. В
старинных летописях мы не найдем рассказов о более страшных вещах, чем те,
что творятся у нас повседневно.
- Вы всегда удачно цитируете, профессор. Но цитата не может оправдать
предвзятого отношения. И не сгладит обиды.
- Э-э. Если он сразу же не разучится обижаться на меня, мы не сработаемся.
Помните, как ветхозаветный Гидеон вопрошал господа? "И сделай мне
знамение, чтобы я знал, что ты говоришь со мной". Я, конечно, не господь,
но тоже не могу предупреждать каждый раз: не обижайтесь, сейчас я начну
злословить... Кто ваш любимый художник, молодой человек?
- Гоген.
- Из-за яркости красок или из-за близости к некоему сверкающему откровению?
- Не знаю.
- А вы не склонны к пантеизму? Не кажется ли вам, что мировая душа разлита
во всей природе?
- Я слишком рационалист, чтобы допустить это.
- Ничего не бывает слишком... Вы читали Спинозу?
- Только "Этику".
- Математика всегда привлекают теоремы... Но мне-то, собственно,
безразлично, читали вы Спинозу или не читали. И изменить это ничего не
может... Чему предначертано свершиться, то и сбудется. Но я, впрочем,
начинаю болтать чепуху. Силис! Голубчик. Спуститесь в погреб. Там,
кажется, должна быть бутылка прозрачной. Принесите ее сюда. И кусочек
соленого лосося, пожалуйста.
- Но, профессор... - попытался возразить Криш.
- Никаких но! Я должен быть сегодня в форме. У нас с молодым человеком
будет серьезный разговор... А я так плохо чувствую себя, Криш. Сходите в
погреб. Очень прошу вас.
Криш пожал плечами и вышел. Я слышал, как скрипели ступеньки под его
ногами.
- Такие вот дела, милый Петер, - вздохнул старик.
- Меня зовут Виллис, господин профессор. Виллис Лиепень.
- Нет. Ты - Петер. Петер Шлемиль7, у которого я хочу отнять тень. Ты
знаешь, как дьявол купил тень у Петера? Знаешь... Ну вот и я хочу купить у
тебя тень. Только денег у меня нет... Нет золотых гульденов, чтобы
оплатить твою бессмертную душу. И латов-то не всегда хватает на
бутылку-другую прозрачной. И куда только уходят деньги... Конечно, я мог
бы иметь ведра серебряных пяти-латовиков, кадки золотых блестящих
двадцаток. Благо на монетах нет номеров и всяких там серий. Они все
одинаковые. Им и положено быть одинаковыми, как однояйцевые близнецы...
Да! Я мог бы... Но не хочу. Не хо-чу! Нельзя осквернять чистое дело. Даже
ради него самого. Цель не оправдывает средств. Напротив, средства иногда
пятнают цель. Я занимаюсь только белой магией и не хочу иметь дела с
черной. Пусть я умру с голоду. Впрочем, с голоду я не умру. У меня в
погребе четыре пуры8 картофеля, бочка соленой лососины, мучица. Есть и
бочонок масла, мед, ящик копчушки. Что еще человеку надо? Только немного
водки. А она кончилась, и Силис не принес мне. Какое у нас сегодня число?
Ах, так! Значит, скоро жалованье! Ну вот, видите, все идет превосходно, и
я покупаю вашу тень, милый Петер Шлемиль... А вот и Силис! Ну давайте ее
сюда, Силис. Давайте!..
Не вставая с кресла, старик извлек откуда-то грязный граненый стакан и
фаянсовую кружку с отбитой ручкой.
- Больше посуды у нас, кажется, нет... Впрочем, может, молодой человек не
будет? - он выжидательно уставился на меня...
- Да, профессор. С вашего разрешения, я лучше откажусь.
- Ну и великолепно! То есть, я хотел сказать, что очень жаль. Но не смею
настаивать. Не смею... Держите кружку, Силис.
Он быстро плеснул в кружку и медленно и осторожно наполнил стакан до
краев. Втянул губами немножко и решительно перелил в глотку остальное. По
запрокинутому небритому подбородку прошла волна.
- Можете вылить остатки. Хватит на сегодня. Пора приниматься за дело...
Или... уж лучше сразу покончить с этим? Все равно больше у нас ничего нет.
Разлейте, Силис.
- Нет, профессор. Вы сказали - вылить. Будьте последовательны. Eppur si
muove9. Видите, какая воронка? Кириолисово ускорение.
Профессор сосредоточенно смотрел, как Силис выливает водку в форточку.
- Вы безжалостный ученик, Силис. Никогда вам этого не прощу. И не надо
слов! Не надо... Помогите мне лучше подняться, идиот. Пусть ваши дети
отплатят вам тем же. Бог видит, как вы издеваетесь над старым учителем. Я
же отец вам, Силис. Неблагодарный вы щенок. Ой! Проклятый радикулит!
Проводите меня к роялю. Мне нужна нервная разрядка.
Он сел за рояль, морщась от боли.
- Откройте его, студент. У меня совсем распухли пальцы. Все соли.
Откладываются на костях и откладываются. Если не разминать бедные пальцы,
совсем перестанут сгибаться. Боюсь, что библия не врет про жену Лота,
обратившуюся в соляной столб. Простое преувеличение клинических симптомов
подагры. Я по себе это чувствую. Быть мне соляным столбом. Почем у нас
нынче соль, Силис? Я завещаю вам мои отложения. Для вас ведь нет ничего
святого.
Он тронул клавиши и долго прислушивался, как глохнет в пыльных углах звук.
Потом заиграл. Сидел он неподвижно, склонясь к инструменту и не разводя
широко руки. И узкий диапазон звуков был под стать дождю и скудному
выморочному свету.
Падали льдинки, дробились и таяли в черных водокрутах дымящейся среди
заснеженных берегов реки. Темная стынущая вода вбирала в себя последний
свет короткого дня и копила его в глубинах, копила. А холод высушивал
застекленные белым матовым льдом лужи, в которых цепенели прелые дубовые
листья. Но кто-то наступал вдруг ногой, и лед трескался сухо и звонко.
И была окраска - две чередующиеся высокие ноты. Не нарастая и не падая,
плыли они под затянутым белесой мутью небом, напоминая чем-то переливы
домского органа. А дождь за окном хлестал по веткам. Они бились о стекло,
обреченные, мокрые. Листья дрожали под ударами капель. Грустная мокрая
зелень без света. Это зелень веков на куполах.
Мне сделалось вдруг зябко и бесприютно. Надо мной гулко шумели высокие
своды соборов. Каменные плиты отбрасывали эхо, и оно умирало в звонницах.
Дождь хлестал по зеленой черепице готических шпилей. Влажный заплаканный
ветер врывался сквозь выбитые витражи, и совы рыдали под черными балками
колоколен.
Но были чисты эти звуки. Чисты и холодны, как дождь, заливающий стекла,
пузырящийся и лопающийся водяной пылью. И схематичны. В них было что-то от
формул, объективных и равнодушных. Как прост и холоден лед в непогоду,
смутна и кристально сера дождевая вода, так, холодны и бесцветны,
срывались с черно-белой клавишной палитры округлые законченные ноты. Они
рассыпались шариками в математические фигуры. И я поспешно искал законы,
чтобы выразить их смутную суть, торопясь перед закатом этого иллюзорного
мира. Да, я искал уравнения, вобравшие в себя смерть, и судьбу, и
неизбежное расставанье. Но рушилось все у меня в мозгу. Я не поспевал за
музыкой, мне не удавалось догнать ее, задержать хоть на мгновенье. Так мы
несемся по жизни и никогда нам не остановить время. Оно всегда чуть-чуть
впереди. И не надо протягивать руки. Мы не успеваем. Оно уносится вперед.
Дождь стал утихать. Но ветер качал кусты и сдувал с них темно-светлые
капли.
А под сводами соборов сгущался мрак и маленькие-маленькие люди стояли
внизу, оглушенные близостью высокой сути.
Я мотнул головой, чтобы вырваться из этой ледяной чистоты, обесцвеченной и
суровой.
Зачем мне эта мерещущаяся истина? Абсолютная, беспощадная правда?
Откровение без слов утешения и проблеска надежды? Зачем? Во имя той
высокой сути, которую не дано познать, в которую можно лишь верить,
верить?..
Дождь. Серый дождь сечет наш убогий хутор. Почерневший дом и амбар, черные
мокрые срубы. Черепица, как матовое серебро. Выбеленный на солнце камыш
над хлевом и поникшая нива на раскисшей земле. Над Ригой тоже дождь. Он
барабанит по восьмискатной крыше дома на улице Блаумана. Моя мансарда, мой
убогий чердак. Привычка ослепляет, учит прощать. Желтизна и прозелень
пятен на стенах, странная белизна умывальника и ветка засохшей лаванды за
треугольным осколком зеркала. Пусть убога и жалка моя крепость, но она
моя. Надышанная мною обитель. Мое тепло. Самоуспокоение - вот бесценный
дар богов. И коварный яд, уводящий от реальности.
Профессор неожиданно перестал играть и уставился в окно. В небе появились
проталинки анемичной голубизны.
- Вам знакомо, что я играл? - он повернулся ко мне и уголки его рта желчно
опустились.
- Я плохо знаю музыку. Может быть, это Бах, или Мендельсон, Или Хиндемит...
- Случайно попали. Бах. - Он кивнул головой, и обрюзгшие щеки его
обозначились еще резче. - Месса h-moll. Эти пьесы написаны для органа и
большого оркестра. Синтез полифонии и контрапункта... Но не в том суть. Вы
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг