Выписка из акта испытаний гомеостаза неизвестной конструкции:
Согласно п. 7 протокола экспертной комиссии было проведено испытание
гомеостаза. Результаты испытаний изложены на 160 стр. машинописного
текста. При сем прилагаются документы, полученные непосредственно из
гомеостаза. Эти документы следует рассматривать как прямой ответ на
вопросы (см. стр. 112), поставленные гомеостазу.
Документ ©1
...Я растворюсь в Ней. Отдам себя целиком. Ручейком перельюсь в это море.
Усилие воли. Напряжение внутреннего зрения.
Нужно лишь сосредоточиться и представить себе ярко-ярко. Припомнить
мельчайшую деталь, неуловимый оттенок, невыразимый запах. До
головокружения, до шума водопадов в ушах. И вдруг наступает облегчение.
Это пар, разорвав котел, белой струйкой уходит в застиранное июльское
небо. Так я переливаю себя в Нее. Но еще есть отбор. Я брожу по стиснутым
стенами улочкам Старого города, прислушиваюсь к яростному ветру, что
треплет метлицу на дюнах и гонит желтую морскую волну. И что-то оседает во
мне и густеет, как янтарная смола. Я машина первичной переработки. Меня
обдувают все ветры вселенной, меня засасывает вся смрадная грязь земли. А
ей достанется теплый янтарный шарик, квинтэссенция тревоги и радости,
тинктура надежды, резонансный пик эфирных бурь моего радиоприемника.
Какие годы неслись над планетой! Какие годы... А мы ничего не замечали,
жили отвлеченной идеей, курили благовония перед материализованным идолом
мечты.
Я думал, что мир внутри меня. Я его фильтровал сквозь совершеннейшую
систему сердца и нервов. И по капле переливал потом в Нее, как вливает
поэт свои строфы в самую совершенную оболочку версификации - в венок
сонетов.
Какой чудовищный самообман! Наркотическое опьянение мечтой. Я понял, как
велик и неисчерпаем мир, когда он сузился вокруг меня кольцом беды, сковал
мой город звездной плотью спрессованных событий. Вселенная треснула.
Безупречный часовой механизм распался, превратился в груду пружин и
зубчатых колесиков. Звезды упали на Землю белыми карликами газет... Каждый
карлик может оказаться последним, взорваться от переполняющей его звездной
материи отчаяния и растерянности. Говорят, что немецкие танки удалось
остановить у поста через Юглу. Не знаю. Я видел их черные самолеты у
мостов через Даугаву. Они пролетали так низко, что можно было видеть
пилотов в очках. Самолеты переворачивались набок, рассыпая в серой воде
Даугавы белые бешеные столбы. Рваные осколки шуршали в листве каштанов и
замирали в пылевых фонтанчиках на стенах домов...
Гамлет, принц датский Гамлет... Мир расшатался, но скверней всего, что ты
рожден восстановить его. Иссушающая раздвоенность, чудовищная рефлексия.
Неужели и сейчас я должен думать о Ней? Есть минуты, когда от человека
требуется высочайшая цельность. Они пришли в вое сирены и нестройном
топоте народного ополчения. Они пришли, эти минуты. Почему же я думаю о
Ней? Мысленно говорю с Нею? Или моя цельность в раздвоенности? Нет... в
единении с Ней моя цельность. У каждого свое место. Мне не надо корить
себя. Только почему же так тоскливо, так горько и смятенно?
Где-то близко горит нефть. Точно обесцвеченное небо исходит черным дождем.
Ветер уносит дым и лохматые хлопья. И надо всем парит равнодушный к векам
петушок Домского собора. Гулкий орган. Разноцветные пылинки, танцующие в
цветных лучах, наклонно падающих от витражей. Запах сухого камня. Голуби
на многогранных плитах базилики.
Как испуганно они кружатся в дымных волокнах. И голубь обернется вороной,
и собака не узнает своего хозяина...
Бедный искалеченный трамвай. Тебя сбросило с рельсов, и ты уткнулся
циклонным глазом фонаря в афишную тумбу. Неяркий вечерний глянец лег на
брусчатку мостовой. Синими огнями вспыхнули осколки рифленого стекла. Это
вытек твой глаз. А вот осколки твоих разбитых окон. Перебирает ветер
бумажки и несет их по умершей колее.
Когда-то ты вез меня от этих тихих платанов и затененных скамеек на
Бривибас или на улицу Барона. Я стоял на площадке в корпорантской шапочке,
молодой и глупый. Вот так же застывая слепящий оранжевый отсвет в окнах
четвертого этажа, и в воздухе плавал тополиный прилипчивый пух. Но не рыли
во дворах щели, не уродовали автобусы желто-зелеными маскировочными
пятнами и было мне двадцать лет.
Он вскочил тогда на подножку, загорелый, изысканный, элегантно-небрежный.
И уже тогда у него были седые виски.
- Комильтон5 Виллис! Какая встреча...
Он еще что-то сказал мне, но я не слышал или не понял его слов. Я стоял
оглохший от счастья. Щеки мои пылали. Оказывается, Криш Силис знал мое
имя! Сам Криш стоял со мною рядом, дружески улыбался и что-то мне говорил.
Как блестели зубы на темном его лице и светились белые виски!
Он был уже ассистентом, этот Криш Силис - кумир университета, покоритель
девушек и гордость профессоров. Он лучше всех танцевал чарльстон, водил
яхту, выбивал 95 из 100 в тире, говорил по-немецки с настоящим берлинским
акцентом и легко выпивал дюжину светлого под копченую салаку. Вот кто был
этот Криш Силис, который почтил своим вниманием скромного студента!
Мы сошли с ним на Рыцарской улице, у Народного дома. Фонари еще не
зажигались. Но день угасал, дрожа и вспыхивая. Ветер с Янтарного моря нес
рваные облака. За черной решеткой отцветал жасмин. Запорошенный моховым
налетом, тамплиерский герб на ослепшем фасаде двухэтажного особняка
показался мне позеленевшим медяком.
Мы вошли под темную арку и, спустившись по изгрызенным ступеням,
проскользнули в улочку, подобную водосточной трубе.
- Это ваш рассказ напечатали на прошлой неделе в "Брива эеме"? - спросил
Криш и чуть-чуть сдвинул набок яхтсменскую фуражку. - Почему вы избрали
математику? Вы же прирожденный художник! Мне трудно судить о вашем умении
строить сюжет, но выше образное видение мира просто поражает. Вы какой-то
эмоциональный конденсатор. Причем тут бесстрастная абстракция математики?
Мне непонятно.
- Какой-то физик сказал, что математика - это язык, на котором бог
изъясняется с людьми. Я хочу знать этот язык.
- А вы верите в бога?
- Бог и смертность непримиримы. И поскольку я смертен...
- Вы хотели бы жить вечно?
- Не знаю...
- А я хотел бы... Вечные формы... Или вечно обновляющиеся формы. Отливы и
приливы поля жизни... Мы еще поговорим с вами об этом. Хотите?
- Конечно... Это так хорошо для меня! Я и думать...
- Ах, пустое! - перебил он меня. - Не поскользнитесь.
Кленовые листья прилипли к сточной решетке. Тихо и грустно журчала внизу
вода. Мы опять свернули под какую-то арку и дворами прошли к центру.
Зажглись огни, и сумрак сгустился над сквером. Пахнуло прохладой с реки.
Бронзовая русалка сделалась синей. Нагретые камни возвращали тепло. Цокали
копыта. Неистово пахли цветы. Словно спешили скорей раствориться в
отлетающем дне.
Мы зашли в "Фокстротдиле". В баре было светло и жарко. Кельнер принес пива
и жареных миног. От сотрясения поставленной на мраморный столик тарелки
коричневый студенистый жир задрожал и в полупрозрачной глубине его
зажглись крохотные огоньки.
- Чем вы думаете заняться после университета? - спросил Криш, стирая
пальцем туман с кружки.
- Боюсь, что мои возможности весьма ограниченны. Поеду преподавать
куда-нибудь в Видземе.
- Ах, Видземе! Грустное ситцевое озеро. Костры на Ивана Купалу. Девушки,
прыгающие через огонь... А что если вам остаться при университете?
- К сожалению, это невозможно.
- Почему?
- У меня нет никаких связей. Да и способностями я не блистаю. Мои успехи в
науках весьма скромные.
- Ну, не скажите, комильтон. Просто наука требует полной отдачи. А вам
нужно еще и писать.
- Пишу я немного. Мне удалось опубликовать лишь два рассказа и несколько
небольших эссе. Очень трудно передать все, что чувствуешь... Будто
грозовое облако, раздираемое молниями, уронит вдруг скупую холодную каплю
и растает в небе!
- Но и капля способна вместить в себя целый мир. Все отражается в ней - и
солнце, и дюны, и пестрая толпа на пляже. Нужно лишь сохранить это
отражение... Представьте себе некий волшебный сосуд, в котором можно
хранить отраженные каплями картины! Мы возьмем каплю с севера и каплю с
юга, мутную слезинку и ртутный шарик термометра, и росу с цветочного
лепестка...
- Вы хотите спрятать многоликий мир в бутылку, как джина из арабских
сказок?
- Я хочу помочь вам остаться в университете...
Криш смотрел на меня, не отрываясь. И даже отблески люстр не дрожали в
глубине его зрачков.
- Я не шучу. Вы нужны нам. Виллис, нужны мне.
- Кому это... вам? - я спросил его тихо и трудно, стараясь унять
непонятную внутреннюю дрожь.
- Вы клубок обнаженных нервов. Виллис. Природа наделила вас горьким
счастьем остро воспринимать мир. Вам доступны такие взлеты восторженности
и такие колодцы отчаяния, о которых мы лишь слабо догадываемся, читая
Эдгара По, Вилье де-Лиль-Адана или Д'Оревильи. Я не шучу с вами. Вы могли
бы стать большим писателем и умереть от стужи и голода. Но я совсем не то
говорю... Эдгар По тоже носил тучу, ронявшую бесценные капли. Эти капли
остались на страницах его книг, а туча исчезла вместе с ним. А что, если
бы кто-нибудь попытался сохранить эту тучу навечно? Вы понимаете меня?
Навечно!
- Вечны лишь боги.
- Но вы мне сами сказали, что небожители говорят с нами уравнениями высших
порядков! Отчего бы не попытаться?
- Речь идет о каком-то исследовании?
- Да.
- Но я не такой уж сильный математик.
- Зато вы художник с драгоценной тучей в груди.
- Таких, наверное, тоже немало.
- В сочетании с математическим образованием и аналитическим складом ума -
это редкость.
- Не уникальная.
- Но других я не знаю, а с вами имею честь состоять в одной корпорации.
- Вы сузили круг до точки.
- И точка эта - вы. Согласны?
- Еще бы! Хотя я ничего не понимаю.
- Тогда спрашивайте.
- Боюсь. Все может рассеяться, как дым.
- Банальное сравнение. Все может осесть и сублимироваться, как пена в этой
кружке. Вам придется целенаправленно избегать банальностей. Только тогда
что-нибудь может выйти. Без напряжения нам не достичь цели. Вы понимаете,
о каком напряжении я говорю? Нужно попытаться выразить невыразимое. Найти
новые слова для описания самых обыденных вещей. Создать символы, способные
точно передать любую эмоцию.
- Каждый художник ставит себе эти цели, но никогда их не достигает.
- Потому что он делает это ради своей поэмы, скульптуры, сонаты. Вы же
будете делать это ради совершенно идеальной цели, которую никто еще не
смог отлить в законченные формы. Понимаете?
- Нет.
- Напряжение станет для вас самоцелью.
- Но зачем?!
- Чтоб вдохнуть душу в мертвый мрамор. Знаете миф о Пигмалионе и Галатее?
- Галатея - это ваш волшебный сосуд?
- Да. А сверкающая капля - это чудовищное напряжение вашего мозга.
- Что ж, в идеале задача понятна. Но ведь это сказка, сверкающая
эфемерида...
- Вы можете поехать со мной завтра на взморье?
- Конечно.
- Тогда я заеду за вами утром, часов в одиннадцать.
Он резко встал. Положил на столик монету в два лата и, ловко лавируя между
танцующими, исчез в темном провале винтовой лестницы. Только разорванные
пленки табачного дыма обозначили его путь в горячем настое алкоголя и
одеколона. Я бросился вслед. Пробежал мимо гардероба и выскочил на улицу.
Она была пуста. От желтого фонаря тянулись гнойные нити. Извозчичья
пролетка глухо и мерно пророкотала по мостовой...
С моря надвигалась гроза. Солнечный свет неистово слепил. Он казался
тяжелым и грозным. Веки сами собой закрывались. Вокруг было слишком много
белого: виллы, лесок, полотенца, чайки и нестерпимо яркие точки, лениво
вспыхивающие на оцепеневшей воде.
Криш быстро разделся. Небрежно бросил одежду на песок и побежал к воде. Он
и словом не обмолвился о цели нашего приезда. Все время шутил, рассказывал
забавные анекдоты. Мне начинало казаться, что он вообще забыл о вчерашнем
разговоре. Что ж, пусть так...
Кругом было много красивых женщин. Я не умел смотреть на них просто, как
смотрят на дома и деревья. Делалось как-то стыдно. Я тоже разделся и лег
на спину. Синело небо далекое и чистое. Точно не было зловещей асфальтовой
завесы на горизонте. Но чайки кричали тревожно, и у самой земли
проносились ласточки, и морские блохи прыгали по песку. Гроза
приближалась, и никто не мог отвратить ее. Так и война. Конечно, Криш
назвал бы сравнение банальным. Но я еще не научился оживлять галатей и
думал, как все. Это на бумаге сравнение войны с грозой выглядит банально.
А в жизни... Впрочем, в жизни все гораздо сложней. Грозы часто бывают
благодатными, войны - никогда.
Дыхание войны чувствуется издали. Албания, Абиссиния, Испания, Китай...
Это так далеко и так близко. Но небо еще голубее на грозовом фоне. И
тишина ощутимее в раскатах грома. У нас тишина. Она пахнет лавандой и
хвоей, нагретым песком, гниющими водорослями, женскими духами.
На лицо легла тень. Я лениво повернул голову и увидел начищенные до блеска
сапоги. В них дрожало море и пестрые купальные костюмы. Сапоги тоже могут
по-своему отражать мир. Не только капли. Я поднял голову. Возле меня стоял
офицер в нарядном айзсарговском мундире. Щурясь из-под руки, он смотрел на
море. Колючее солнце срывалось с его ордена Трех звезд. Орден тоже
по-своему отражал мир.
Отражения ничего не отнимают у мира, не могут его исказить, хотя он и
выглядит искаженным в глянце сапога и в гранях орденских звезд. А как он
выглядит в нашем воображении? Каким он видится нам до обеда и после обеда?
В тоске и в радости? Из окон ресторана Эспланада и из окон дома на улице
Альберта. Говорят, что там избивают политических заключенных. Как
болезненно, наверное, корчится мир в мозгу человека, которого избивают...
Каков же мир на самом деле? И где те идеальные зеркала, которые ничего не
искажают. Криш говорил мне что-то о теории отражения. Надо будет
поинтересоваться. Правда, я не силен в философии... Физика - другое дело.
Законы отражения, преломления, поглощения. Это настоящие законы. Они
незыблемы и объективны. С их помощью я могу понять сущность любых
искажений. Будь то черное зеркало сапога или цветные пятна в глазах
близорукого человека. Но мозг... Таков ли действительно мир, каким мы его
видим?
На песок упал тяжелый душный китель. И солнце упало в каждую пуговицу.
- Вода, должно быть, очень теплая... А, господин студент?
Айзсарг тяжело вылез из галифе, кряхтя, опустился на песок, стащил сапоги.
- Отойду немного, и пойду к кабинкам, - сказал он, вытирая платком шею. -
Искупаться хочется... А сосны-то как пахнут! Смола вся растопилась, поди.
Жарища! А вообще-то хорошо. На свете жить хорошо.
Я закрыл глаза и увидел красные круги. Они вспыхнули и померкли. А
откуда-то из тьмы вылезли зеленые пятна с неровными краями.
Это от солнца. Так его отражают закрытые глаза. Но мозг не верит им. Он
знает о солнце от глаз, открытых и зорких. Его не собьешь. Не всему, что
мы видим, он верит. Он постоянно делает коррективы. Интересно, есть ли об
этом в теории отражения?..
Криш прибежал счастливый, смеющийся, с мокрыми блестящими волосами. Он
тянул за собой девушку. Она вырывалась, упиралась ногами в песок, но не
убегала. У меня никогда не было такой девушки. И я никогда не смог бы так
дурачиться с ней, как это делал сейчас Криш.
- Виллис! Помогите мне! Я никак не могу заставить ее подойти к вам. Она
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг