Он отложил бумагу, снял очки и разгладил морщины под глазами.
Так недостающий до критической массы миллиграмм урана вызывает цепную
реакцию. Так ничтожное сотрясение воздуха рождает снежную лавину в горах.
Так капля переполняет чашу. Так падает на раскаленный песок навьюченный
верблюд от груза последней соломинки.
Орт двужильный, ему все нипочем, он все вынесет. Это стало привычкой. Он
может руководить десятью аспирантами, направлять лабораторию, курировать
институты, писать монографии, статьи и научно-популярные книжки, выступать
на конгрессах и симпозиумах, редактировать и реферировать, быть оппонентом
и участвовать в работе различных обществ.
А когда он мыслит?
Всегда. В троллейбусе и в столовой, на работе и дома, во сне.
А когда он "реагирует на сигналы"?
В перерывах между работой.
А бывают у него перерывы?
Нет!
Но перерыв наступил. У Орта остановилось сердце. Он схватился за грудь
обеими руками. Попытался глотнуть воздух. И медленно сполз на ковер.
А дома никого не было. Все куда-то ушли. Ведь была суббота. Даже родные и
близкие привыкают развлекаться самостоятельно, если человек постоянно
работает. И близкие люди не лгут, когда уверяют, что ему не нужен отдых.
"Он отдыхает, чередуя работу". И это правда, потому что так было всегда.
Они просто привыкли к этому, И никогда не задумывались, что могло быть
иначе.
Вскрытие не подтвердило инфаркта. Это был просто сердечный шок. Если бы
позвали врача, который жил в квартире напротив, Орт мог бы еще долго жить.
По крайней мере, так говорили врачи. Впрочем, медицина, как и любая наука,
не может учесть всего. Она предвидит лишь общее течение процесса. И
действительно, иногда можно не учитывать частности...
Сначала никто не хотел верить. Но постепенно около дома, в котором жил
Орт, собралась толпа. Большие и сильные мужчины плакали. Все как-то сразу
и неотвратимо поняли, кого потеряли. Все и каждый в отдельности. Полетели
телеграммы. Зазвонили телефоны в редакциях газет и толстых академических
журналов.
Орт умер за несколько дней до своего шестидесятилетия, которое намечалось
пышно отпраздновать. Юбилейная комиссия была срочно переименована в
комиссию по увековечиванию памяти, а сданный в печать юбилейный сборник
трудов лаборатории превращен в памятный.
После торжественной панихиды похоронная процессия отправилась на
Новодевичье кладбище. Был и Иван Фомич и тоже плакал. Подольский крепко
держал под руку Урманцева, который шатался от горя.
Больше сперва ничего не произошло.
Пытаясь прогнозировать дальнейшие события, мы встречаем уже значительно
большие трудности. Удаление во времени от узлового пункта сопровождается
увеличением числа неучтенных и даже неожиданных явлений. Такие флюктуации
могут в корне перечеркнуть умозрительное представление и направить
процессы совершенно в иное русло. Физик охарактеризовал бы такое состояние
системы повышением ее энтропии. Но для систем бесконечно больших, примером
которых может служить Вселенная, а тем более для явлений, протекающих в
человеческом обществе, понятие энтропии мало применимо. Как и любое другое
понятие, в неизменном виде привнесенное из одной области знания в другую.
Поэтому трудно было заранее предсказать, как сложатся взаимоотношения
сотрудников Института физики вакуума после смерти Орта.
Когда Иван Фомич пригласил Подольского к себе в кабинет для беседы, Михаил
почувствовал неожиданное облегчение. С тех пор, как умер Орт, он каждое
утро испытывал тоскливое чувство стеснения и тревоги. Просыпаясь с этой
устоявшейся тяжестью, он еще яснее ощущал ее, подходя к институту. Ему
казалось, что оборвались какие-то очень важные нити, соединяющие его с
институтом, точнее, дававшие ему право приходить сюда. Еще ему казалось,
что все вокруг сомневаются в этом его праве и каждый раз удивляются
приходу молчаливого и странного человека. Он старался меньше общаться с
коллегами, реже обращаться к механикам, стеклодувам, снабженцам.
Интуитивно ожидая, что в ответ на какую-нибудь просьбу его спросят: а кто
вы такой и что здесь делаете? - он предпочитал обходиться своими силами.
Незаметно он сам отделил себя невидимой стеной от коллектива. Стеной,
которая вначале ему только мнилась и которой, веди он себя иначе, могло не
быть.
Но тяжелее всего он переживал внезапное сужение горизонта, закрытие
полыхающих зарницами волнующих далей. Даже если ему и удастся благополучно
довести начатую работу до конца, он тем самым сразу же обрубит последнюю
связь. Впрочем, не это было главное. Он перестал чувствовать себя частицей
огромной ликующей реки. Если первые ослепительные дни, когда он работал по
заданию Орта, он был приобщен к ее целенаправленному потоку, то теперь
видел, как постепенно река мелеет, разделяется на отдельные рукава,
подсыхает на неожиданных излучинах.
Все это и заставило его ежеминутно ожидать решительного разговора с
руководством, который, как ему казалось, не сулит ничего хорошего. И когда
этот миг наконец настал, он не почувствовал ни удивления, ни испуга.
Скорее, наоборот, сознание, что он не ошибся в своих предчувствиях,
доставило ему какую-то невеселую радость. Еще он испытал облегчение, что
это наконец пришло, и кончилось изнурительное ожидание.
- Давненько я с вами не беседовал, - сказал Иван Фомич, указывая на
необъятное кожаное кресло. - Расскажите-ка мне, как у вас дела.
- Идут помаленьку, - ответил Михаил, усаживаясь на самый краешек.
- Это хорошо, что идут... А над чем вы сейчас работаете?
- Над схемой регулировки параметров тока в сверхпроводнике.
- Как, вы все еще не бросили эту... странную затею?
Михаил понял: Иван Фомич хотел сказать "дурацкую затею".
- Как я могу бросить дело, которое мне поручено?
- Правильно! Дисциплина прежде всего. Это я виноват, что вы потратили
столько времени зря. Но за всем ведь не уследишь. А дел у меня по горло.
Вот, хотя бы, смотрите, - Иван Фомич указал на заваленный бумагами стол, -
нужно подготовить материал для Президиума Академии, написать два отзыва,
выступить с докладом на философском семинаре... Да всего и не перечтешь, -
он махнул рукой. - Но теперь вы можете считать себя избавленным от этой
заведомо никчемной работы... Что бы вам такое подобрать?
- Простите, Иван Фомич, но я не считаю эту работу никчемной. Да, кроме
всего, у нас договор о соисполнительстве с Институтом физпроблем.
- Вот-вот! Пусть Институт физпроблем этим и занимается. А мы серьезное
учреждение, нам фантазии ни к чему.
- Простите, я не понимаю.
- А вы побывайте там и поймете! Достаточно послушать, как у них ученый
совет проходит. Все с шуточками да прибауточками. Никакого уважения к
науке. Ну, да это ихнее дело... Вашу тему я уже исключил из плана на
будущий год. Мы вам дадим более серьезное задание.
- Могу я продолжить свои исследования в нерабочее время?
- Это ваше дело. Только для того, чтобы оставаться в лаборатории по
вечерам, нужно разрешение директора.
- Хорошо. Я попрошу такое разрешение.
- Вот это молодец! Люблю увлеченных людей! В науке без увлеченности
невозможно... Но и про трезвость забывать нельзя. Про трезвость! Мы должны
быть очень трезвы. Вы думаете, я это так с вами говорю, просто потому, что
не хочу, чтобы вы, проработав год-два, остались с носом? Не-ет. Я знаю, о
чем говорю. Ведь то, чем вы сейчас занимаетесь, - чистейшей воды идеализм!
Вы поняли? Идеализм!
- Позвольте! Ведь эту тему поставил Евгений Осипович...
- Ну и что? Ну и что, я вас спрашиваю. Вы думаете, великие люди не
ошибаются? Ошибаются. Евгений Осипович был очень увлекающимся человеком.
Вы его, может, один раз видели, а я с ним двадцать лет проработал.
Двадцать лет! И он прислушивался к моему мнению. Будь он жив, он бы сам
сейчас отказался от этой идеалистической идеи.
- Но при чем тут идеализм?!
- Как при чем? Вы разве не понимаете, куда ведет идея о двойственности
мира, о дуализме вещества и пространства? Впрочем, я забыл, вы ведь не
физик... Откуда вам об этом знать.
- Да, Иван Фомич, в моем дипломе не сказано, что я физик, но это не мешает
мне кое-что понимать. Случайно я знаю, что вот уже скоро сорок лет физики
говорят о дуализме частиц и волн. Это теперь не удивляет даже школьников!
Известно мне, что идеи о диалектическом единстве вещества и
пространственной метрики высказывали Мандельштам, Вейль, Капица, Картаи,
Амбарцумян и другие знаменитые ученые, как советские, так и иностранные.
- Это хорошо, что вы читаете литературу. Но, как я вижу, ни системы, ни
глубокого понимания у вас нет. Так себе, скользите по поверхности, как
водомерка... Ха-ха.. Да вы не обижайтесь, я по-дружески... Вы лучше
почитайте работы Эддингтона, Хойла, Бонди и других идеалиствующих физиков
из папской академии в Ватикане.
- Читал я эти работы, Иван Фомич! Ни Эддингтон, ни Хойл с Бонди никогда в
Ватикане не работали. Это крупные исследователи, обогатившие науку. А то,
что они допускали идеалистическое толкование наблюдаемых явлений, давно
уже вскрыто и философами и физиками. Не бывает идеалистических фактов,
можно только идеалистически интерпретировать те или иные явления. И я тоже
не идеалист, я учился в советской школе и советском вузе. Комсомолец я. Да
и не во мне дело. Наша философия достаточно сильна, чтобы не бояться
экспериментов над вакуумом.
- Плохо вы знаете философию, если так говорите. Когда идея эксперимента
явно порочна, порочным будет и сам эксперимент. А идея получения вещества
из ничего ведет к богу, к акту творения! Понятно?
- Не из пустоты, а из вакуума, Иван Фомич. Странно, что мне, не физику,
приходится говорить об этом вам. В любом учебнике физики вы найдете, что
вакуум не пустота, а некий материальный фон всевозможных виртуальных
квантов, в котором плавает наша Вселенная. Если хотите, я вам Большую
Советскую Энциклопедию принесу...
- Нигде в энциклопедии не говорится, что можно получать вещество из ничего.
- Не из ничего - из вакуума! И не просто получать, а выбивать виртуальные
кванты, приложив огромный энергетический потенциал... Как же тогда,
по-вашему, были открыты антипротон и антинейтрон? Или анти
сигма-минус-гиперон, который академик Векслер получил на синхрофазотроне в
Дубне?
- Я вижу, вы основательно успели подковаться. Одобряю. Но я знаю больше
вашего. Я теорию Дирака читал, когда вас еще и на свете-то не было. И
профессора Наана слышал на симпозиуме... Но у меня свое мнение и своя
теория. Там, где вы различаете внешнюю сторону, я вижу суть вещей.
Тематика лаборатории будет меняться. Капица, Векслер, Ландау, Амбарцумян -
они пускай, чем хотят, занимаются - на то они и академики, а мы своим
делом будем заниматься. Нам важно научиться получать хороший вакуум. А
теорией пускай другие занимаются... Положим, я даже ошибаюсь насчет
идеализма, но что даст такая работа народному хозяйству? Что?
- Как что? А астрономия что дает?
- Ну, хватил, мил-человек, астрономия! А космонавты наши? Как же без
астрономии корабли-спутники выводить?
- Не это я имею в виду, Иван Фомич. Я о галактической астрономии говорю.
Как с ней быть? К чужим галактикам человечество, может, и полететь-то
никогда не сумеет. Шутка ли - тысячи световых лет! Но ведь изучают
галактики и звезды изучают, физику звезд! И большие средства государство
отпускает на все это.
- А кто этим занимается, мил-друг? А-ка-де-ми-ки! Большие авторитеты!
Звезды считать да спорить о конечности или бесконечности Вселенной - это
заслужить надо. Сначала поработай как следует, не чураясь черного труда,
принеси народу пользу, тогда и занимайся звездами. А сейчас нам с вами
никто этого не разрешит. Так-то вот! То, что позволено было Евгению
Осиповичу, никому другому не позволят. Потому что Евгений Осипович большой
ученый был и заслуги перед государством имел немалые.
- Поэтому вместо того, чтобы продолжать его дело, вы решили изменить
тематику?
- А вот об этом не вам судить. Отвечать за все я буду. Я Могу ведь
приказать, только хочу, чтобы вы поняли. Не о себе забочусь, на мой век
хватит, а у вас еще все впереди. Сколько людей мечтает на вашем месте
очутиться. Настоящих физиков, универсантов! А вы вместо того, чтобы думать
о дальнейшей работе, упорствуете, хотите себе напортить. Кто вас перед
отделом кадров защищает? Я! Если бы я не желал вам добра, на кой шут мне с
вами тут время терять? А? Согласны со мной?!
- Согласен, - преодолевая внутренний протест, промямлил Михаил.
- Ну, слава те, господи, наконец дошло! - и уже другим, будничным, тоном
продолжил. - Я для вас приготовил таблички... Вот они. Тут их штук сорок.
Вычертите мне их тушью на ватмане. Это демонстрационная графика для
отчета. Только каждую отдельно, пожалуйста, и покрупней, чтоб издали было
видно.
- Я не чертежник, Иван Фомич, а исследователь. Если, кроме чертежной
работы, вы мне ничего не можете поручить, я лучше продолжу свои
исследования.
- А вы к тому же и белоручка... В ваши годы я о самостоятельной теме и не
помышлял. Делал что придется: чертил, мыл пробирки, перетаскивал тяжести.
Я не могу приказать вам чертить для меня таблицы. Формально не могу. Что
же касается ваших, как вы говорите, исследований, я запрещаю заниматься
ими в рабочее время. Наконец, вообще запрещаю заниматься ими до решения
директора. О вашем отношении к работе я подам докладную.
- Тоже в Президиум Академии наук?
- Что? Что вы сказали?!
- Что мне еще рано на кладбище. Подавайте вашу докладную!
Сразу же после ухода Подольского у Ивана Фомича состоялся разговор с
начальником отдела кадров.
- Он совершенно не нужен в лаборатории, Петр Ильич, - увещевал Иван Фомич.
- Да и по своей квалификации он не соответствует должности. Ведь ничего
общего с физикой!
- Раньше об этом нужно было думать, Иван Фомич, - ответил начальник отдела
кадров, укладывая в темный зев громадного несгораемого шкафа какие-то
папки. - У меня нет никаких оснований... Да вы и сами знаете, как трудно
сейчас уволить или даже просто переместить сотрудника.
- Но здесь-то дело совсем другое, - развел руками Иван Фомич. - Случайный
он человек, случайный. Наконец, нарушает трудовую дисциплину, не выполняет
приказаний начальника.
- Факты, Иван Фомич, Факты.
- Да я вам их целую кучу принесу!
- И хорошо. Вот тогда и поговорим.
- Ладно, ладно. Договорились... У меня еще есть дело к тебе, Петр Ильич.
Подольский хочет проводить какие-то свои исследования в нерабочее время...
Понимаешь, не могу я оставлять постороннего человека в лаборатории.
Тревожно мне.
- Понимать-то я понимаю. Только не посторонний он... Раз наш сотрудник,
значит уже не посторонний. И никто ему запретить не может, если только не
вредные они, его исследования...
- В том-то и дело, что вредные! За тем и пришел к тебе, а ты мне помочь не
хочешь.
- А коли вредные, запрети! Письменно запрети. А нарушит - пиши докладную.
- Так-то оно так... Только он к директору собирается идти за разрешением.
А директора-то нашего ты, слава богу, знаешь. Подмахнет, не глядя, а мне
потом кашу расхлебывать.
- Ну, не понимаю тебя, Иван Фомич, пойди сам к Алексею Александровичу и
растолкуй ему.
- Боюсь, он неправильно поймет... Дело это довольно тонкое. Чисто
формально Подольский продолжает работу, начатую Ортом. Понимаешь? Орт, не
подумав, как-то бросил идею, а тот и подхватил... Неудобно мне в это дело
мешаться... Могут решить, что я зажимаю работы Орта. Вот я и думал, что,
может, ты... директору-то подскажешь. Тебя-то он во как слушает, не то что
меня!
- Ну, это ты брось, Иван Фомич. Он всех одинаково слушает. А я тут ни при
чем. Не мое это дело в науку путаться. Что же касается нарушения трудовой
дисциплины, давай факты.
- Значит, не хочешь помочь старому другу?
- Не могу, Иван Фомич! Рад помочь, но не могу.
- М-да... Ну, ладно... Да! А как насчет того дела? Ну, о переводе
Меконицкой и Лебедева из группы Урманцева?
- И это сейчас решить мы не можем. Сам знаешь, Урманцев-то в командировке.
- А зачем он нам сейчас нужен? Давай переведем их... временно. А вернется
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг