в узкую щель между шкафом и полом и оттуда его уже, конечно, не извлечь,
а, наверное, это важная бумага и где-нибудь ее ждут.
Захаров рылся торопливо и мучительно медленно. Наконец его худая спина
распрямилась. Он нашел ключ и бросился к сейфу, но Черныш остановил его.
- Стой, не торопись, старик!
Захаров молча уставился на него.
- Нужно пригласить Гладунова, - нахмурившись, сказал Черныш.
Захаров позвонил по телефону.
- Срочно, да, очень срочно. Нет, дело не терпит отлагательств. Здесь
Черныш, Да. Хорошо. Сейчас они придут, - сказал он и отвернулся.
- А почему, собственно, ты так торопишься? - с недоумением спросил Черныш,
- разве ты...
- На такое обвинение я отвечаю только действиями, - резко ответил Захаров.
Кончик носа у него побелел.
Черныш удивленно вылупил глаза. Потом дико захохотал.
- Ты подумал? Я тебя... - он бросился к Захарову и стал мять его в
объятиях. Тот сердито отбивался.
- Отстань, чумной! Мало тебя по голове били! Ведь задавишь, отстань,
говорю...
Но уже улыбался, со стыдом и радостью чувствуя, в какое глупое положение
попал.
Гладунов застал их веселыми, оживленно разговаривающими,
- Вы за этим звали? - спросил он. - Хотите показать свое хорошее
настроение?
- Нет, нет! - Черныш встал. - Дело серьезное, Тихон Саввич, очень...
- Присядьте, пожалуйста, - предложил Захаров. Гладунов недоверчиво оглядел
Черныша.
"Давай, давай, - говорили его чуть близорукие глаза. - Выкладывай,
мальчик, что там у тебя, а мы посмотрим".
Черныш примерно знал, что думает каждый из них, и это доставляло ему
удовольствие.
- Помните, Тихон Саввич, как удивительная идентичность фальшивок и часов
натолкнула меня на мысль о том, что мы имеем дело не с обычным
преступлением, а с загадкой, тайной природы? Вы не согласились со мной и,
наверное, остаетесь на своих позициях до сих пор. Но в подтверждение своих
мыслей я получил новые материалы и сейчас их покажу.
Гладунов пожал плечами. Наверное, все же молодежи от жизни нужно нечто
большее, чем истина. Им нужна еще и ложь успеха, треск славы, барабаны
известности...
- Во-первых, книга. Воспоминания немецкого антифашиста, узника лагеря
смерти Захсенхаузена. События, сходные с нашими. К этой книге прилагается
перевод.
Гладунов взял книгу, посмотрел обложку, сказал:
- Что еще?
- Вам этого мало?!
- Вы сказали во-первых. Значит, должно быть и во-вторых?
Черныш помолчал.
- Будет и во-вторых, но... здесь есть риск.
- Давай, давай.
- Значит так, - Черныш подумал. - Я утверждаю, что в Институте
криминалистики произошла кража... нет, исчезновение следственных
материалов.
- Ты понимаешь, что говоришь? - тихо спросил Захаров.
- Погоди, - остановил его Гладунов. - Ты сказал кража, потом исчезновение.
Как понимать это?
- Я пошутил, - быстро поправился Черныш. - Речь идет об исчезновении.
Только об одном исчезновении...
- Так, - Гладунов прищурился, - О каких материалах идет речь?
Скрывая улыбку, Черныш опустил голову, потом ответил:
- Прошу учесть, я целую неделю отсутствовал и только сейчас первый раз за
все это время пришел в институт.
- Учтем. О каких документах идет речь?
- Я говорю о золотых часиках швейцарской фирмы, которые были изъяты из
комиссионных магазинов по делу о фальшивых деньгах.
Захаров шагнул вперед и протянул Гладунову ключ.
- Проверьте!
У Гладунова лицо моментально сделалось серым и скучным.
- Вообще-то, - нехотя протянул он, - у нас по таким вопросам существует
специальная комиссия, но все же... Ну, хорошо, откройте сейф!
Захаров шагнул вперед, деревянно и напряженно, вставил ключ и резко
повернул. Послышался скрип, но ключ не поддавался. Анатолий Павлович
быстро потерял свою скованность, ожесточенно силясь провернуть ключ.
- Заело что-то, - пробормотал он. Лицо его покраснело от натуги.
Наконец, Гладунов позвонил и вызвал слесаря с электродрелью. Через
несколько минут замок был рассверлен. Но никто из присутствующих не
решался взяться за ручку сейфа. Все сосредоточенно смотрели на
металлические опилки, серой горкой павшие на пол, на израненную дверцу
сейфа и молчали.
Черныш молчал, потому что не должен был касаться этой ручки. Захаров
потому, что очень не любил новых неожиданных дел и ощущений. Даже когда
его жена меняла старое платье на новое, он испытывал скрытую горечь и
раздражение.
А Гладунов ждал. Сейчас откроют эту дверцу, и в комнату войдет что-то
новое. Какое оно - неизвестно. Хорошее, плохое - трудно сказать...
- Открывай! - скомандовал Гладунов, и Захаров распахнул дверцу сейфа.
Пустота.
Захаров отшатнулся и побледнел. Даже Черныш широко открыл глаза, он
надеялся увидеть там хотя бы деньги.
Внутренность сейфа была черная, покореженная. Темно-синяя краска собралась
на стенках в гармошки, повисла рваными клочьями. На задней стенке, словно
зарево, горело большое оранжевое пятно.
- Смотрите, следы! - возбужденно прошептал Захаров, указывая на дно сейфа.
Черныш увидел две четкие темные тени. Полукружия часовых браслетов
пересекались, словно змеиные кольца.
- Анатолий Павлович, все освидетельствовать и запротоколировать, понятно?
- распорядился Гладунов. - Друзья, отойдите, пожалуйста, подальше. Нужно
сфотографировать внутренность сейфа. Дело становится слишком серьезным.
- Я понимаю, все это лишь вступление, - сказал Гладунов, обращаясь к
Чернышу, - вам, вероятно, известно кое-что еще?
- Немного, совсем немного... Но сначала я должен извиниться, что облек
свое сообщение в столь глупую торжественную форму...
- Ничего, это произвело определенное впечатление, - заметил Гладунов, - а
вы, наверное, этого и добивались.
- Да, я хотел остановить ваше внимание... - заметил Черныш, - мне
казалось...
- Понятно, - прервал Гладунов. - Так что же вам еще известно?
- Дело вот в чем. Если вы обратили внимание, в сейфе, очевидно,
развивались высокие температуры. Обгорела краска, окислилось железо. Следы
действия высокой температуры видны даже на стене. Только действие это
кратковременное. И хорошо, что Захаров не имеет привычки класть в сейф
бумаг, чертежей, шляп. Потому пожар не состоялся! Зато он произошел в
одном комиссионном магазине. Там сгорела пара золотых часов, правда,
сгорели не только часы, но все равно...
Гладунов пристально смотрел на Черныша.
- Что за чушь?? - сказал он громовым голосом. - Как могут гореть часы,
металл, стекло, минералы? Вы понимаете, что говорите? Ну, с комиссионным,
где вы, очевидно, сегодня побывали, все понятно, это обычный прием воров:
заметать следы огнем. Под эту лавочку там могли весь магазин растащить, не
только какие-то жалкие часики. Но как, по-вашему, могли развиться высокие
температуры в сейфе, в закрытом сейфе?
Черныш упрямо опустил голову.
- Вы мне опять не верите, Тихон Саввич, а я снова повторяю, здесь мы имеем
дело с загадкой природы, с еще неизвестной тайной материи...
- Ерунда, - оборвал его Гладунов. - Мы имеем дело с очень ловким
неразгаданным преступлением. Как же, по-вашему, здесь возникли высокие
температуры, уничтожившие деньги и испарившие золото? Нужно провести
анализ стенок сейфа, - добавил Гладунов, обращаясь к Захарову. -
Продолжайте, Григорий Ильич.
Пока Черныш развивал свои идеи о превращении материи в энергию, о страшном
тепловом эффекте этой реакции, Гладунов думал о том, что все его
предчувствия оправдались. Новое вошло в жизнь всех троих. Оно уже
заставило Захарова сесть за стол и с озабоченным видом исписывать страницы
протокола.
Нет, но послушать этого фантазера, просто уши вянут... Какой вздор! Распад
ядерный, распад радиоактивный... Все же он слишком молод, ох,
молодо-зелено. Ой-ой-ой! Сидят где-то мастера своего дела и работают.
Работают с выдумкой, на широкую ногу, рискованно.
Нужно продумать, как бы их найти. И все. Поймать их за руку. В этом вся
задача. А Эйнштейн, Дирак и другие пусть остаются физикам.
Черныш почувствовал, что говорит впустую.
- Может, это и смешно, - сказал он, - но во всяком случае не только я так
думаю. Немецкая книжка подтверждает мои слова.
Гладунов внимательно посмотрел на него.
- Хорошо, - сказал он, - время покажет. А пока придется расследовать сей
казус. Я сам займусь этим.
10
Орт умер за пишущей машинкой. Но не работе над монографией были отданы
последние секунды его жизни. Он составлял ответ на докладную записку,
которую скорее следовало бы именовать клеветническим доносом.
Предшествовавшие этому моменту события развивались приблизительно так.
Иван Фомич ненавидел Орта рабской завистливой ненавистью. Как ни странно,
эта ненависть развилась из сознания, что всеми своими успехами он обязан
только Орту. Все в Орте раздражало Ивана Фомича. Он не мог понять, почему
Орт прощал ему и многим другим мелкие подлости и закулисные наветы. Орт
легко мог бы сокрушить его, но почему-то не делал этого. Иван Фомич, в
силу известной односторонности своей натуры, не допускал и мысли, что Орт
мог просто царственно не замечать весьма далекой от науки деятельности
некоторых сотрудников. Деятельности, которая составляла смысл
существования Ивана Фомича.
А Евгений Осипович торопился жить и глотал жизнь взахлеб. Он знал, как
мало времени отводит природа человеку на настоящее дело, и спешил сделать
как можно больше. Он просто не позволял себе отвлекаться на пустяки.
Постепенно у него выработалась привычка вообще не реагировать на все, что
он считал посторонним. И это очень мешало в работе ему самому и всем
честным порядочным людям, которые его окружали. В такой обстановке
терпимости или, вернее, безразличия к нечистоплотным действиям возросла
ненависть Ивана Фомича.
Как укор, как личное оскорбление воспринимал он шумную клокочущую
деятельность Орта. Евгений Осипович легко переносил неудачи и, улыбаясь,
выходил из таких передряг, которые другим стоили не только здоровья, но и
оптимизма. И то, что Орт был не просто талантливым ученым и великолепным
организатором, но и стойким, всегда бодро настроенным человеком, часто
выручало его, вопреки самым мрачным прогнозам недругов.
Недругов было немало, но еще больше было друзей. Преданных, прочно
покоренных обаянием Орта, сохранившего детское, удивленное восприятие мира.
И это было ненавистно Ивану Фомичу. Орт был недосягаем для его острых, но
мелких зубов, иммунен к льстивой и ядовитой ненависти. Смехом, шуткой,
каким-то беспечным неприятием всерьез самых тяжелых обвинений он умел
разрушать действие убедительнейших сигналов даже в ту эпоху, когда им
придавалось большое значение.
При желании к Орту можно было придраться. Одним своим существованием он
давал для этого бесчисленные поводы. По своему усмотрению он легко менял
планы, утвержденные высшим начальством, подбирал людей, ни с кем не
советуясь, и выгонял дураков, невзирая на их высокие связи. Создатель
авторитетнейшей научной школы, он легко отказывался от своих взглядов,
когда они казались ему устаревшими, чем вводил в смущение людей, хотя и
добросовестных, но ограниченных. Ортодоксы считали его поверхностным.
Перед лицом истины для него не было ни свата, ни брата, и это создавало
ему в глазах некоторых коллег репутацию тяжелого человека, с которым
трудно ужиться. Научная молодежь боготворила его и верила безгранично. Не
задумываясь, он поручал вчерашним студентам, если замечал в них божью
искру, ответственнейшие задания - и редко ошибался. Поддерживал задиристых
петушков в их наскоках на дутые авторитеты и заскорузлые догмы.
Все это бесило Ивана Фомича. Уж он-то вел бы себя иначе! Только бы стать
академиком или пусть членом-корреспондентом, как Орт. Но здесь была не
совсем обычная зависть к личным успехам. Еще более остро завидовал Иван
Фомич беспечному безразличию Орта к высоким званиям и большим окладам.
Академические титулы в принципе достижимы для каждого исследователя, но
безразличие к ним - свойственно большим увлеченным людям.
Именно этого безразличия Иван Фомич никак не мог простить своему шефу.
Время для удара, по мысли Ивана Фомича, было выбрано удачно. Работая над
монографией, Орт последнее время редко бывал в институте и не мог
противопоставить потаенной интриге личное обаяние. Само по себе это уже
много значило.
Кроме того, недавно академиком-секретарем их отделения был избран
давнишний противник Орта. Казалось бы, при таких обстоятельствах можно
было бить без промаха.
Но, несмотря на всю хитрость и изворотливость, Иван Фомич не был умным
человеком. Он не мог достаточно точно оценить ни коренных перемен в жизни
страны, ни психологии людей, на него самого не похожих.
Академик-секретарь не был похож на Ивана Фомича. Он, правда, не отличался
большой терпимостью, порою даже бывал грубоват, но, крупный ученый и
удивительно прямой человек, он терпеть не мог интриганов и склочников.
Прочтя адресованную в Президиум Академии докладную, он брезгливо
поморщился и спросил референта:
- Мы обязательно должны отреагировать на это..?
- Конечно, Валерий Никодимович! Ведь это не анонимка, и раз есть входящий
номер, должен быть и исходящий.
- А ну вас... с вашими входящими-исходящими! Пошлите это директору
института, пусть он и разбирается.
Так докладная Пафнюкова попала к директору института.
Алексей Александрович возмутился.
Зная, как относится к таким вещам Орт, он позвонил ему на квартиру.
- Евгений Осипович, тут на тебя твой лучший друг накапал. Всякая грязь,
понимаешь ли, одним словом - ерунда. Не стоит выеденного яйца, но, сам
понимаешь, реагировать надо... Ну да, переслали мне. Ты коротко напиши...
ну, разъяснение, что ли. Ответь по пунктам и срочно пришли мне. А уж я
задам ему перцу! Да, на мое имя. Ну, будь здоров! Я тебе сейчас пошлю ее с
курьером. Как работа? Продвигается? К понедельнику закончишь? Ждем.
И Евгений Осипович, отложив монографию, стал отвечать по пунктам. Его
глаза устало скользили по машинописным строчкам. Он прочел, что уводит
лабораторию от решения кардинальных задач, что занят разработкой
отвлеченной теоретической проблемы, которая никогда не даст выхода в
практику.
"Злоупотребляя своим авторитетом, Е. О. Орт, - писал Иван Фомич, -
неоправданно раздул штаты лаборатории, лишив тем самым соседние секторы
необходимых единиц. Лично подбирая кадры, он руководствуется странными и
тенденциозными критериями - и пренебрежительно относится к советам
сотрудников лаборатории. Догматически понимая указания партии о выдвижении
молодых работников, он возлагает решение важнейших вопросов на совершенно
неподготовленных людей, лишенных необходимых знаний и опыта. Достаточно
сказать, что, вопреки общему мнению, Е. О. Орт единолично назначил на
конкурсную должность младшего научного сотрудника... артиста Московского
цирка тов. Подольского, который не только не имеет отношения к
разрабатываемым лабораторией проблемам, но и вообще никак не связан с
физикой" (последняя строка была кем-то отчеркнута красным карандашом).
Далее Иван Фомич писал о разбазаривании государственных средств,
беспринципном распределении премий, потоке никому не нужных диссертаций и
т. д. и т. п.
Одна фраза задержала внимание Евгения Осиповича. В ней говорилось о его
"неделовых" взаимоотношениях с "личной" стенографисткой Л. С. Самариной,
которую "Е. О. Орт даже вызвал, за государственный счет, к себе в
санаторий, где находился на излечении после перенесенной болезни".
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг