мысли все чаще одолевали меня в песках Долон-Хали. Но я верил в нашу
машину. Так же успокоительно действовал на меня старый Дархин.
Малоподвижное "буддийское" лицо его было совершенно спокойно. Молодые
же мои спутники не задумывались особенно над возможными опасностями.
Меня смущало то, что после пятичасового пути впереди по-прежнему
не было заметно никаких гор. На шестьдесят седьмом километре песчаные
волны стали заметно понижаться и вместе с тем начали подъем. Я понял,
в чем дело, когда через каких-нибудь пять километров мы переваливали
небольшой глинистый уступ и Гриша сразу же затормозил машину. Пески
Долон-Хали заполняли обширную плоскую котловину, находясь на дне
которой я, конечно, не мог видеть отдаленные горы. Едва же мы
поднялись на край котловины и оказались на ровной, как стол,
возвышенности, обильно усыпанной щебнем, горы неожиданно выступили
прямо на юге, километрах в пятнадцати от нас. Блестящий щебень,
покрывавший все видимое вокруг пространство, был темно-шоколадного,
местами почти черного цвета. Нельзя сказать, чтобы эта голая черная
равнина производила отрадное впечатление. Но для нас выход на ровную и
твердую дорогу был настоящей радостью. Даже невозмутимый Дархин
поглаживал пальцами редкую бородку, довольно улыбаясь. Сверхбаллоны
отправились на отдых в кузов. После медленного движения через пески
быстрота, с которой мы добрались до гор, казалась необычайной.
Некоторое время пришлось проблуждать у подножия гор в поисках воды.
К закату солнца мы были на южной стороне, где и обнаружили родник
в глубоком овражке, впадавшем в большое ущелье. Водой мы были теперь
обеспечены. Не дожидаясь чая, я отправился вместе с Мишей на ближайшую
вершину, чтобы успеть до темноты разыскать удобную для
астрономического пункта площадку. Горы были невысоки, их обнаженные
вершины поднимались метров на триста. Горная цепь имела своеобразные
очертания лунного серпа, открытого к югу, к пескам Джунгарской Гоби, а
выпуклостью с более крутыми склонами обращенного на север. С южной
стороны горной дуги между рогами полумесяца тянулся в виде прямой
линии обрыв, ниспадавший к высоким барханам песчаного моря. Наверху
было ровное плато, поросшее высокой и жесткой травой. Плато
ограничивали с трех сторон конусовидные вершины с острыми зазубренными
верхушками. Истерзанные ветрами горы казались угрюмыми. Страшное
чувство потерянности охватывало меня, когда я вглядывался в
бесконечные равнины на юге, востоке и севере. Только вдали, на западе,
туманились еще какие-то горные вершины, такие же невысокие, бесцветные
и одинокие, как и те, с которых я смотрел.
Плато внутри полумесяца было идеально для наблюдений, поэтому мы
перенесли на него радиостанцию и инструменты. Вскоре сюда же
перебрались и шофер с проводником, притащившие постели и еду. Далеко
внизу стояла наша машина, казавшаяся отсюда серым жуком. Мертвая
тишина безжизненных гор, нарушаемая только едва слышным шелестом
ветра, невольно нагнала на всех задумчивое настроение. Мои спутники
расположились отдыхать на кошме, только Миша неторопливо соединял
контакты сухих батарей. Я подошел к обрыву и долго смотрел вниз, на
пустыню. Скалы с изрытой выветриванием поверхностью поднимались над
слегка серебрящейся редкой полынью. Однообразная даль уходила в
красноватую дымку заката, позади дико и угрюмо торчали пильчатые
острые вершины. Беспредельная печаль смерти, ничего не ждущее
безмолвие веяли над этим полуразрушенным островом гор, рассыпающихся в
песок, вливаясь в безымянные барханы наступающей пустыни. Глядя на эту
картину, я представил себе лицо Центральной Азии в виде огромной
полосы древней, уставшей жить земли - жарких безводных пустынь,
пересекающих поверхность материка. Здесь кончилась битва первобытных
космических сил и жизни, и только недвижная материя горных пород еще
вела свою молчаливую борьбу с разрушением... Непередаваемая грусть
окружающего наполнила и мою душу.
Так размышлял я, как вдруг давящая тишина отхлынула под веселыми
звуками музыки. Контраст был так неожидан и силен, что окружающий меня
мир как бы раскололся, и я не сразу сообразил, что радист нащупал
точную настройку на одну из станций. И люди сразу оживились,
заговорили, стали хлопотать о еде и чае. Миша, довольный произведенным
впечатлением, долго еще держал натянутой невидимую нить, связывавшую
затерянных в пустыне исследователей с живым и теплым биением далекой
человеческой жизни.
Ночь, как и всегда, была ясной. Здесь, высоко на плато, стало
прохладно. Дымка нагретого воздуха не мешала, как обычно, наблюдениям.
Не спали только мы с Мишей. Но сейчас мое внимание унеслось в такую
даль, перед которой все ландшафты земли казались мгновенной тенью, -
звезды были надо мной. На них была наведена труба моего инструмента.
Ярким огоньком горела звезда, пойманная в крест нитей, серебристо
блестел лимб[Лимб - посеребренное кольцо с нанесенными на него
делениями градусов, минут и секунд.] в слабоосвещенном окошечке
верньера[Верньер - дополнительная шкала делений для точных отсчетов по
лимбу.]. Под окулярами горизонтального и вертикального кругов медленно
сменялись черточки на шкале, в то время как в наушниках радио неслись
размеренные хрипловатые сигналы времени.
Я дважды уже повторял наблюдения, меняя способ, так как хотел
добиться безусловно верного определения. Не скоро кто-нибудь заберется
сюда повторить и проверить мои данные, и продолжительное время
картографы будут опираться на этот ориентир, теперь имеющий точное
место на поверхности земного шара... Наконец я выключил лампочку и
отправился спать. Небольшой колышек остался до утра, обозначая точку,
в которую завтра мои помощники забьют и зальют цементом железный кол с
медной дощечкой. Наваленная сверху высокая пирамида камней издалека
укажет астрономический пункт в этой забытой местности. Право же, это
хорошая память о себе и хороший вид творческой работы на общую
пользу...
В чистом и прохладном воздухе плато, под низкими звездами я
хорошо выспался и поэтому проснулся рано. Рассветный ветерок тянул
холодом. Все уже встали и возились с установкой железного столбика. Я
потянулся и решил еще полежать, покуривая и обдумывая наш дальнейший
путь. Я решил, если пески Джунгарской Гоби окажутся трудными для нашей
машины, не рисковать, гоняясь за мифической линией границы среди
пустынных песков. Все же, перед тем как повернуть назад, к зеленой
жизни района Орок-нора, я задумал немного углубиться в пески, чтобы
составить представление об этой пустыне. Вдали я различил
незначительную возвышенность. Туда я и хотел проехать и осмотреть в
бинокль пустыню дальше к югу и к китайской границе.
Тихо ступая, ко мне приблизился Дархин. Увидев, что я не сплю, он
сел около меня и спросил:
- Как решил: едем Джунгарскую Гоби сквозь?
- Нет, решил не ехать, - ответил я. (Лицо старика дрогнуло, узкие
глаза радостно блеснули.) - Только немножко поедем вон туда. - Я
приподнялся на локте и указал рукой по направлению далекого холма. За
этим темным конусом тянулась цепь еще более высоких.
- Зачем? - удивился монгол. - Лучше плохое место совсем не ехать,
обратно хорошо поедем...
Я поспешил подняться с кошмы и тем самым оборвал воркотню старого
проводника. Солнце еще не нагрело песка, как мы уже въезжали на
сверхбаллонах прямо в глубь пустыни, держа направление на группу
холмов. Шофер напевал веселую песенку, заглушаемую воем машины. Качка
по обыкновению начала действовать на меня, убаюкивая и клоня ко сну.
Но даже сквозь дрему я заметил необычайный оттенок песков Джунгарской
Гоби. Яркий свет уже сильно припекавшего солнца окрашивал склоны
барханов в фиолетовый цвет. Тени в этот час исчезали, и разная
освещенность песков отражалась лишь в большей или меньшей примеси
красного тона. Этот странный цвет еще больше подчеркивал мертвенность
пустыни.
Должно быть, я незаметно заснул на несколько минут, потому что
очнулся от молчания мотора. Машина стояла на бархане, опустив передок
в оседавший рыхлый скат, по которому еще катились вниз потревоженные
песчинки.
Я поднял крючок, толкнул дверцу кабины, вышел на подножку и
оглянулся кругом.
Впереди и по сторонам высились гигантские барханы невиданных
размеров. Неверная игра солнца и воздушных потоков заставила меня
принять их за отдаленные горы. Я и теперь не понимал, как я мог
ошибиться. Всего за несколько минут до этого я готов был клясться, что
совершенно ясно видел группу холмов. Утопая в песке, я взобрался на
один из больших барханов и стал разглядывать песчаное море на юге.
Монгол присоединился ко мне. Лукавые искорки мелькали в его темных
глазах. Было ясно, что дальнейшее продвижение к югу не имело смысла, -
никаких холмов или гор не было заметно вдали. Дархин уверял, что
монголы говорили ему о песках, тянувшихся до самой границы. Можно было
поворачивать назад. Спутники мои заметно обрадовались такому
распоряжению. Безмолвные пески действовали на всех угнетающе. Гулкая
песня мотора снова восторжествовала над песчаным покоем. Машина
накренилась и, сползая со склона, повернула свои фары обратно на
север.
Я сложил и спрятал записную книжку, прикрыл компас и приготовился
продолжать прерванную дрему.
- Ну, Михаил Ильич, хорошенько поднажать - и до Орок-нора
доберемся или уж до горящих скал наверно, - блестя своими ровными
зубами, сказал Гриша.
Звонкий грохот над головой заставил нас вздрогнуть. Это радист
стучал в крышку кабины. Наклонившись к окну, он старался перекричать
шум мотора. Правой рукой он показывал направо.
- Что еще там у них? - с досадой сказал шофер, придерживая
машину, но вдруг резко затормозил и крикнул мне: - Смотрите скорее!
Что такое?..
Окошко кабины на минуту заслонил спрыгнувший сверху радист. С
ружьем в правой руке он бросился к склону большого бархана. В просвете
между двумя буграми был виден низкий и плоский бархан. По его
поверхности двигалось что-то живое. Хотя это двигавшееся существо и
было очень близко к нам, но мне и шоферу не удалось сразу разглядеть
его. Оно двигалось какими-то судорожными толчками, то сгибаясь почти
пополам, то быстро выпрямляясь. Иногда толчки прекращались, и животное
попросту катилось по песчаному склону. Следом оползал и песок, но оно
как-то выбиралось из осыпи.
- Что за чудо? Колбаса какая-то, - прошептал у меня над ухом
шофер, словно боясь спугнуть неведомое существо.
Действительно, у животного не было заметно ни ног, ни даже рта
или глаз; правда, последние могли быть незаметны на расстоянии. Больше
всего животное походило на обрубок толстой колбасы около метра длины.
Оба конца были тупые, и разобрать, где голова, где хвост, было
невозможно. Большой и толстый червяк, неизвестный житель пустыни,
извивался на фиолетовом песке. Было что-то отвратительное и в то же
время беспомощное в его неловких, замедленных движениях. Не будучи
знатоком зоологии, я все же сразу сообразил, что перед нами совсем
неизвестное животное. В своих путешествиях я часто сталкивался с
самыми различными представителями животного мира Монголии, но никогда
не слыхал ни о чем похожем на этого громадного червяка.
- Ну и пакостная штука! - воскликнул Гриша. - Бегу ловить, только
перчатки надену, а то противно! - И он выскочил из кабины, схватив с
сиденья свои кожаные перчатки. - Стой, стой! - крикнул он радисту,
прицелившемуся с верхнего бархана. - Живьем бери! Видишь, ползет
еле-еле!
- Ладно. А вот и его товарищ, - отозвался Миша и осторожно
положил ружье на гребень бархана.
В самом деле, по песчаному склону скатывалась вниз вторая такая
же колбаса, пожалуй побольше размером. В эту минуту сверху из кузова
раздался пронзительный вопль Дархина. Старик, очевидно, крепко спал, и
его только сейчас разбудили беготня и крики. Монгол громко кричал
что-то неразборчивое, что-то похожее на "оой-оой". Шофер уже взбежал
на бархан и вместе с радистом кинулся вниз. Юноши бежали быстро. Все,
что произошло дальше, было делом одной минуты. Я торопливо выскочил из
кабины, намереваясь принять участие в ловле необыкновенных существ. Но
едва я отошел от машины, как монгол кубарем скатился на песок из
кузова и вцепился в меня руками. Обычно спокойное лицо его исказил
дикий страх.
- Обратно ребят зови!.. Скорее! Там смерть! - сказал он,
задыхаясь, и опять завопил фальцетом: - Оой-оой!..
Крепкие пальцы Дархина едва не оторвали мне рукав.
Скорее удивленный, чем испуганный непонятным поведением старика,
я крикнул шоферу и Мише, чтобы они шли назад. Но те продолжали бежать
к неизвестным животным и либо не слыхали меня, либо не хотели слышать.
Я сделал было шаг к ним, но Дархин потянул меня назад. Вырываясь
из цепких рук проводника, я в то же время следил за животными. Мои
помощники уже подбежали к ним: радист впереди, Гриша чуть сзади.
Внезапно червяки свились каждый в кольцо. В тот же момент окраска их
из желто-серой, сразу потемнев, стала фиолетово-синей, а на концах
ярко-голубой. Без крика, совершенно неожиданно радист рухнул ничком на
песок и остался недвижим. Я услышал восклицание шофера, который в это
время подбежал к радисту, лежавшему в каких-нибудь четырех метрах от
червяков. Секунда - и Гриша так же странно изогнулся и упал на бок.
Его тело перевернулось, скатываясь к подошве бархана, и скрылось из
глаз. Я вырвался из рук проводника и бросился вперед. Но Дархин с
быстротой юноши ухватил меня, как клещами, за ноги, и мы вместе
покатились по мягкому песку. Я боролся с монголом, стараясь вырваться
от него. Вне себя выхватил я револьвер и направил его на монгола.
Щелкнул спущенный предохранитель, и только тогда проводник отпустил
меня. Встав на колени, старик протягивал ко мне руки. Хриплое дыхание
вместе с криком: "Смерть! Смерть!" - вырывалось из его груди. Я
взбежал на бархан, продолжая сжимать в руке револьвер. Таинственные
червяки куда-то исчезли. Неподвижные тела товарищей лежали на песке,
изборожденном следами омерзительных животных. Монгол бежал вслед за
мной и, как только увидел, что червяков нет, бросился, как и я, к
нашим спутникам. Страшное горе сжало мне сердце, когда я, склонившись
над неподвижными телами, не смог уловить в них ни малейших признаков
жизни. Радист лежал с запрокинутой головой. Глаза его были
полуоткрыты, лицо спокойно. У Гриши, наоборот, лицо было искажено
гримасой внезапной и ужасной боли. У обоих лица были синие, будто от
удушья.
Все наши усилия - растирание, искусственное дыхание, даже
сделанная Дархином попытка пустить кровь - были безуспешны. Смерть
товарищей была очевидной. Она оглушила нас. Все мы за долгое время,
проведенное вместе, сдружились и сроднились. Для меня смерть молодых
людей была тяжелой потерей. Кроме того, меня мучило сознание своей
вины в том, что я не остановил безрассудной погони за неведомыми
гадами. Растерянный, почти без мыслей, я молча стоял, оглядываясь по
сторонам, в тщетной надежде увидеть снова проклятых червяков и
выпустить в них обойму. Старый проводник, опустившись на песок, тихо
всхлипывал, и я только потом подумал, как должен быть благодарен
старику, спасшему меня от смерти...
Мы перенесли оба тела и положили в кузов машины, не в силах
бросить их в страшных фиолетовых песках. Может быть, где-то внутри нас
чуть теплилась надежда, что это еще не смерть и наши товарищи,
оглушенные неведомой силой, вдруг очнутся. Ни одним словом не
обменялись мы с проводником. Глаза монгола тревожно следили за мной до
тех пор, пока я не забрался на место Гриши и не запустил мотор.
Включая передачу, я бросил последний взгляд на это ничем не
отличавшееся от всей пустыни место, где потерял половину своего
отряда. Как легко и весело было мне час назад и каким одиноким
чувствовал я себя теперь!.. Машина тронулась. Унылое завывание
шестерен первой скорости казалось мне невыносимым. Дархин, сидя в
кабине, смотрел, как я обращаюсь с машиной, и, уверившись в моем
умении, немного приободрился.
В тот день мы доехали только до ночной стоянки и там похоронили
своих товарищей вблизи астропункта, под высокой насыпью из камней.
Разложение уже тронуло их тела и убило последнюю надежду на
"воскрешение".
Я и теперь не могу спокойно вспомнить молчаливую ночь в мрачных
горах. Едва дождавшись рассвета, я погнал машину по черному галечнику
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг