шуме воды. Мои олени толкали меня носами и стучали рогами, как бы
напоминая о моей очереди. Зайдя с левой стороны упряжки, я отжимал
плечом оленей к каменной стене ущелья и провел нарты у самой вершины
ледяного ската. По моему следу перебрались проводник и рабочий; затем
мы перевели грузовые нарты.
Еще один незамерзший порог пришлось преодолеть к концу дня. Его
рев убаюкивал нас ночью. Наутро, едва мы прошли три-четыре километра,
за поворотом ущелья прямо в лоб ударил нам сильный и непрерывный
ветер. На льду, на крутых скалах, среди редких голых деревьев - нигде
не было ни одного местечка, в котором можно было бы укрыться от полета
бесчисленных копий мороза. Мы шли, наклоняясь вперед, закутав лица
так, что оставались лишь узенькие щелки для глаз. Олени низко опустили
головы, почти касаясь снега черными носами. Сильный ветер при
шестидесятиградусном морозе почти непереносим. Через несколько минут я
почувствовал, что вся передняя половина тела застывает до полного
онемения. Приходилось поворачиваться спиной, идти пятясь, пока не
согреешься. Шум и свист ветра заглушали все звуки...
К вечеру мы вышли из страшного ущелья в громадную
котловину - впадину с плоским дном, окруженную ступенчатыми горами.
Перед нами расстилалось ровное снежное, сияющее в сумерках поле,
окаймленное черной полосой леса. После шума ветра в ущелье тишина и
покой поразили нас. Мы назвали эту впервые открытую нами котловину
Верхне-Токкинской, пересекли ее по глубокому снегу и достигли в
темноте опушки леса. Прошел еще один ничем не запомнившийся день
однообразного передвижения. Проводник поднял нас очень рано. В
неправдоподобных голубых сумерках, предвещавших ясный, как и все
предыдущие, день, мы начали подъем на перевал в седловине
двухвершинного гольца, покрытого обильным снегом. Поочередно мы
выходили вперед, раздевшись до фуфайки, и протаптывали лыжами дорогу
для нарт. На морозе от идущего впереди валил пар, спина покрывалась
инеем. Так, изнемогая и сменяя друг друга, мы доползли до вершины
перевала между двумя пологими снежными скатами. Олени, хватая снег,
сейчас же легли. Покурив, мы расселись по нартам и принялись
спускаться с седловины по широкому склону, выходившему на огромный
пологий скат в несколько километров ширины, спадавший к реке Тарыннах,
притоку Чары.
Два темных пятна показались на обрыве справа. Проводник, ехавший
во главе каравана, ловко остановил разбежавшихся оленей. Я быстро
выхватил из-под брезента свой винчестер. Коричневые пятна вскоре
превратились в двух великолепных толстых кабарожек[Кабарга - жвачное
млекопитающее из семейства оленей.]. Щелкнул отведенный мной назад
затвор (из осторожности на тряской езде я не держал патрона в стволе).
Кабарги вздрогнули. Внимательные черные глаза зорко следили за нами,
тонкие ножки напряглись, готовые взметнуть своих владельцев вверх по
склону. Затвор автомата не захлопнулся, а медленно пополз вперед и,
дойдя до края патрона, остановился раскрытым. Как ни тщательно было
вытерто масло, жестокий мороз сделал свое дело. Я шевельнулся, пытаясь
дослать патрон; кабарги взвились по склону и исчезли в гуще листвянок.
Караван снова тронулся в путь, петляя между деревьями по склону.
- Тохто-о-о!..[Тохто! - Стой! (якутск.)]
Внезапный вопль заставил меня вздрогнуть. Не размышляя, я
скатился с нарт в снег и поймал их за задние копылья, чтобы своим
телом сыграть роль тормоза. Нарты проводника уже скрылись за поворотом
и исчезли. Скорость моих нарт была слишком велика; олени дернули,
взметнулись в прыжке, и я ласточкой взлетел кверху, цепляясь за
копылья. Не успев ничего сообразить, я уже лежал рядом с проводником,
и тормозной олень грузовой нарты наступил мне на руку. Новый вопль:
- Тохто!
Из-за поворота показались две нарты геолога, и еще через секунду
на склоне образовалась груда оленей, людей и нарт, продолжавших
скатываться вниз. Ничего особенного не случилось - просто крутизна
спуска внезапно превысила допустимый для проезда нарт предел.
Мы обрушились на дно распадка. Я так ударился спиной о лед, что
на минуту потерял дыхание. На гребне обрыва появились олени Алексея,
отставшего от нас. Увидев груду тел и нарт, он растерялся и судорожно
вцепился в нарты, вместо того чтобы спрыгнуть. Тела оленей вытянулись
в прыжке, нарты перенеслись через лежавшего под откосом геолога и,
ударившись о лед, развалились на куски. Алексей остался сидеть на
вещах, удивленно и испуганно моргая, а олени, оторвав бурундук,
сделали несколько скачков и остановились.
Выяснив, что все олени целы и вещи не повреждены, мы посмеялись
над своим приключением и решили ввиду поломки нарт добраться до
ближайшего корма и ночевать. Проехав еще немного до начала обширного
ската в Тарыннах, мы остановились в редком лесу. Здесь когда-то давно
прошел пал - лесной пожар. После него успел вырасти молодой березовый
и лиственничный подлесок. Старые лиственницы, лишенные ветвей и коры,
- самое лучшее топливо, и мы запаслись им в избытке, а кроме того,
разожгли громадный костер, чтобы отогревать и гнуть бурундуки и
обвязку копыльев. Геолог с Алексеем пошли на ближайший ключ сделать
промывку на золото, а мы с проводником заготовили весь материал для
починки.
Стемнело. Мы пообедали и напились чаю, а товарищи все не
возвращались. Я решил выйти им навстречу. Дневная морозная мгла
исчезла. Высоко над горами в прозрачном воздухе встала луна. Я вскоре
увидел две темные фигуры, спешившие мне навстречу.
- Золотишко тут должно быть, - сказал геолог. - Правда, Алеша?
- Подтверждаю, - отозвался рабочий.
Мы закурили и молча стояли, очарованные лунной морозной ночью,
покрывшей окружающий нас мир слоем искрящегося матового серебра.
- То не ваши ли страшные гольцы, Георгий Петрович? - спросил
геолог и указал вверх по долине Тарыннаха.
Левее долины виднелась группа голубовато-серебряных пильчатых
вершин с очень резко выделявшимися контурами. Глубокая черная тень
скрывала подножия гольцов, а холодный свет высокой луны прочерчивал
несуществующие пропасти и углублял далекие планы. Казалось, гигантская
серебряная пила висела в воздухе, ни на что не опираясь. Отдельно от
других стоял высокий башнеобразный пик с тремя зубцами на вершине,
замеченный мною еще раньше. Трехзубчатой вершиной пик словно касался
луны, под лучами которой сияли скалистые ребра и ледяные кручи его
южной стороны.
- Вот и название хорошее для вашего пика, Георгий Петрович, -
снова нарушил молчание геолог. - Голец Подлунный. Видите, уперся
своими зубцами в луну...
- Очень хорошо, - согласился я, направляя компас на голец и беря
вторую засечку.
Теперь расстояние до гольца стало известно, и он встанет точно на
карту...
Работы по починке нарт были закончены к полудню, и, развалившись
в палатке, мы отдыхали, обсуждая дальнейший путь. В три дня мы
рассчитывали добраться до Чарской котловины и дня в два - по котловине
до поселка. Пять дней - и можно будет спать в доме фактории, позволить
себе роскошь раздеться, поесть как следует...
Послушать московские новости, если есть приемник!
Мы решили немного понежиться, прежде чем свертывать палатку, и
лежали, делясь мечтами о скором приезде в поселок и небольшом отдыхе.
Мечты наши были прерваны неожиданными звуками - хрустением
оленьего бега, скрипом нарт и человеческим голосом. После безлюдья
скованной морозом тайги появление человека показалось чудом, и все,
кроме меня, на ходу нахлобучивая шапки, выбежали из палатки. Я остался
на месте, как и подобает начальнику, испытавшему все виды таежных бед
и радостей. Вскоре в дверь палатки, нагнувшись, вошел неизвестный мне
человек, а за ним последовали и мои спутники. Вошедший уселся, поджав
ноги, около печки, горделиво поднял голову и, ударив себя в грудь,
громко произнес:
- О-хо! Улахан тойон (большой начальник).
Я спокойно и внимательно посмотрел на него, и он, смутившись,
потупился и полез за трубкой. Это был высокий старый якут,
необыкновенно худой. Большие ястребиные круглые глаза, горбатый нос,
впалые щеки и узкое лицо с остроконечной бородкой напоминали Дон
Кихота.
Я предложил старику свой кисет, подмигнул Алексею, чтобы тот
поставил на печку свежий чай и мясо: раз "улахан тойон", так примем с
подобающим почетом. Помолчав приличествующее время, я произнес обычную
формулу:
- Капсе, тогор (рассказывай, друг).
- Со-охк, ень капсе (нет, нечего рассказывать, ты
рассказывай), - протянул старик.
Мы обменялись еще несколькими традиционными фразами по-якутски;
затем старик неожиданно заговорил по-русски, очевидно найдя, что его
русский язык лучше моего якутского. С большим интересом якут
расспрашивал меня о путешествии, одобрительно кивая головой при
упоминании мной названий особенно трудных мест пути. Несколько раз
старик пытался меня поддеть на знании особенностей местной природы, но
благодаря большому опыту странствований я оказался на высоте
положения. Ему поднесли стаканчик спирта, он съел сытный обед и
несколько размяк, утратив свою надменность. Он сказал, что покажет мне
"такую штуку", какую я, наверно, не находил здесь. Старик быстро вышел
из палатки и направился к своим двум нартам.
- Ты знаешь этого старика? - спросил я у Габышева.
- Знаю, - отвечал проводник. - Его Кильчегасов фамилия. Охотник
хороший, всякий место знает.
Старик вернулся в палатку, и я прекратил расспросы.
- Такой видел на Токко? - хитро усмехаясь, спросил старик и
протянул мне тяжелый обрубок бивня мамонта.
Я объяснил старику, что это бивень мамонта, и описал рукой в
воздухе дугу, показывая его в целом виде. Кильчегасов опечалился, видя
мою осведомленность, а когда я сказал, что, вероятно, он нашел бивень
в подмыве берега, он и совсем погрустнел.
- Много знаешь, начальник, - покачал он головой.
Польщенный признанием старика, я рассказал ему об островах в
устье Лены, где бивни мамонтов валяются прямо на земле вперемешку с
костями китов и обломками принесенных морем лесин. Якут внимательно
выслушал меня, сплюнул и придвинулся ко мне, словно на что-то
решившись.
- Твой умный человек, начальник, оннако, наши охотники тоже
знают, чего-чего твой не знает. Я знаю голец, где такой мамонт рога,
как лес лежит. Его, оннако, не кривой, какой я нашел, а прямой,
мало-мало кривой.
- Это интересно! - удивился я.
Кильчегасов протянул руку за кисетом. Закурив, он поднял лицо
кверху, будто вспоминая что-то.
- Мой отца брат согджоя[Согджой - дикий северный олень.] гонял,
ходил очень далеко, туда, - Кильчегасов махнул рукой на восток, -
видел, потом рассказывал. Ты слыхал, оннако? - обратился он к
проводнику.
- Слыхал. Думал - врал, - равнодушно отозвался Габышев.
- Оннако, не врал, его кусок рога, конец, приносил, я сам
смотрел.
- Где же этот голец? - спросил я старика.
- А если близко, пойдешь смотреть?
- Конечно, пойду, - кивнул я.
Минутная пауза, и колебание, выразившееся на лице старика,
исчезло.
Я развернул свою большую карту, на которой только вчера отметил
место гольца Подлунного.
- Вот тут, между вершина Чирода и вершина Токко, много большой
голец, прямо куча.
- Верно! - отозвался я.
Но старик не обратил на мой возглас никакого внимания.
- Вершина Чирода и Чиродакан около есть самый большой голец, как
высокий пень. (Мы с геологом переглянулись, узнав в метком слове
старика своего вчерашнего крестника - голец Подлунный.) Это голец
стоит сам один, сюда ближе Токко вершина. Право гольца есть высокий,
ровный, чистый место - все равно стол. Это место рога, оннако, и
лежат. Там есть еще дырка большой, и там тоже рога.
- А как отсюда, далеко будет? - спросил я, загоревшись
любопытством.
- Этот место недалеко-о, - протянул старый якут. - Тарыннах
пойдешь, вершина Тарыннах право пойдет, лево пойдет Ичончокит.
Ичончокит вершина пойдешь на средний перевал, там ниже ровный место,
оннако, маленький ключик. Этот ключик сходится Талумакит. Токко
вершина, оттуда налево будет речка небольшой... Киветы скала режет -
все равно нож. Оннако, Киветы пойдет тот плоский место... -
Кильчегасов подумал и сказал: - Верста девяносто ли, сто ли будет...
Старик умолк. Молчали и мы. Только дрова в печке глухо
потрескивали. Я раздумывал о возможности сделать маршрут в сторону, по
труднопроходимой местности, при почти иссякших запасах продовольствия.
Геолог выжидательно поглядывал на меня, ничем не выдавая своих чувств.
Габышев обратился к старику по-якутски, и оба они тихо заговорили. Я
уловил лишь несколько знакомых слов: "большой порог... корма много...
нартами не проехать... черта много..."
- Где это много черта, Габышев? - вмешался я в их разговор.
Я знал, что под "чертом" тунгусы и якуты подразумевают
необъяснимые с их точки зрения явления природы.
- То место я слыхал, там черта много, - подтвердил проводник, -
оннако, еще большой порог есть, там смерть близко ходи.
- Какой порог? Речки-то все маленькие.
- То не речка: порог большой - весь дорога.
Мы поняли, что речь идет о ригеле - отвесном уступе, иногда
перегораживающем поперек ледниковые долины. Я все колебался, не
подавая виду. В конце концов, сто километров в один конец по сибирским
масштабам - пустяки. Вопрос в лишних днях, которые надо прибавить к
пяти, отделяющим нас от отдыха в поселке. Попасть снова в эту
недоступную область вряд ли придется.
Я кивнул на Кильчегасова:
- Пойдешь с нами до того места?
По оживлению моих спутников я увидел, что они поняли мое решение.
Старик раздумывал, посасывая трубку. Не торопя его, я спросил геолога:
- Как вы думаете, Анатолий Александрович?
- Ну, ясное дело, слазаем, посмотрим, - одобрительно отозвался
он.
- А ты, Алексей, как? Продуктов хватит на десять дней?
- В обрез хватит: мешок лепешек есть, чай есть да пять банок
бобов...
После раздумья старик согласился сопровождать нас. Теперь очередь
была за Габышевым.
- Как, Василий, пойдешь? - спросил я. - Груз оставим, нарты
грузовые оставим, оленей погоним с собой.
Проводник невозмутимо мусолил трубку, склонив голову и глядя в
землю. От согласия его, как владельца оленей, зависело многое.
- Пойдем, начальник, - спокойно ответил якут и так же невозмутимо
добавил: - Оннако, мы пропадем, я думай...
Я крепко пожал руку этому славному якуту, считавшему наше
предприятие опасным и тем не менее спокойно шедшему навстречу этой
опасности.
До вечера шло обсуждение предстоящего пути. На ночь в палатке
прибавился пятый жилец. А утром мы быстро съехали в долину Тарыннах,
расставили запасную палатку и сложили в нее коллекции, ненужный груз,
лишние нарты. Затем повернулись спиной к желанной Чаре и направились к
страшным гольцам в верховья Тарыннаха.
По широкой долине реки струился белый туман от многочисленных
наледей. "Тарын" и значит по-якутски "наледь". Иногда воды было
немного под снегом, а иногда нарты, как лодки, разрезали серую
неподвижную воду или проваливались в подледные пустоты. Местами мы с
гиканьем мчались, гоня оленей во весь опор по тонкому, прогибающемуся
льду. Торопясь, мы проехали за день большой кусок пути и уперлись в
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг