разговоры о воде, о лимонадах, о Париже с его кафе и пивными, где на
каждом шагу можно пить сколько угодно. Хватит болтать о реках, о
купании!
Молодые люди переглянулись. Никто из них и не думал говорить
ничего подобного. Ассистент покрутил пальцем у своего виска.
- Где-то сейчас Тирессуэн? - вдруг спросил студент. - Что он
делает? Нам идти осталось километров шесть, а сколько ему?
Профессор повернулся на бок. Он отчетливо представил себе высокую
синюю фигуру, безмерно одинокую среди палящего океана Танезруфта,
такую слабую перед чудовищной силой пустыни.
- Пойдемте, друзья, - твердо произнес он, вставая.
- А что там, профессор? - вдруг спросил студент, показывая на
запад.
- Очень далеко до помощи! Огромные эрги и себхры, древняя
караванная дорога в Тимбукту и знаменитые соляные копи Тауденни, в
которых обитает кучка людей.
- Соляные копи в центре Сахары! Кто же копал там!
- Раньше рабы, а потом и свободные люди, согласившиеся прожить
там от одного каравана до другого.
- А если караван опаздывал?
- Все погибали, что и случалось не один раз. Погибали и караваны
в пути из Тимбукту в Тауденни. Например, в тысяча восемьсот пятом году
караван из тысячи восьмисот верблюдов и двух тысяч людей погиб от
жажды до последнего человека. Никто не спасся! Небольшая ошибка
проводников или пересохшие от бурь колодцы - и все...
- Золотая соль доставляется в страну черных!
- Вы правы, соль прежде ценилась на вес серебра. Чернокожие люди
защищены от ультрафиолетового излучения солнца, зато получают больше
нагрева от инфракрасного и сильнее потеют, чем белые. Потребность в
соли у них выше. Многие путешественники описывают страшный соляной
голод, который мучил чернокожих земледельцев и в лесах и в саваннах...
Ассистент, жадно прислушивавшийся к разговору, остановился.
- О, я понял важную штуку, шеф! Вот почему наш Тирессуэн и все
туареги закутаны в свои темно-синие покрывала. Они белокожие, и им
надо защищаться от вредного ультрафиолета сахарского солнца!
- Совершенно верно! И добавлю: знаете ли вы, что есть так
называемые белые туареги? Это чернокожие, которые носят белые
покрывала, проницаемые для ультрафиолета, который им не страшен, но
отражающие инфракрасные тепловые лучи, которые слишком нагревают
темную кожу. Прежде эти чернокожие были рабами. Им запрещалось законом
носить синее, и они ходили в белом - то, что им и было нужно. Пусть-ка
поразмыслят над этим господа медики - они мало думают о таких вещах...
Последние сотни метров по крупному булыжнику у подножия обрыва
были настоящей мукой. Вода была выпита, и жажда терзала горло,
заволакивала красным туманом глаза. Хватая ртом раскаленный воздух,
три исследователя вскарабкались на обрыв, одолевая его на
четвереньках, и повалились в тень машины, пока Огюст торопливо наливал
большие суповые чашки. Жажда не голод, и напившийся человек быстро
оживает. Остается лишь клонящая в сон усталость. Охотники за
древностями задремали в тени тента, который Огюст растянул у борта
грузовика. Это была уже реальная защита от солнца Сахары, и европейцы
скоро ободрились. По обе стороны промоины, в которой засела машина,
выпячивались закругленные склоны утесов белого песчаника. Камень
покрылся темно-коричневой, почти черной корой, блестевшей на солнце,
как броня. Остывание скал в холодные ночи покрыло склоны широкими
трещинами, по которым черная корка отслоилась исполинской шелухой.
Ослепительно сверкали белые камни там, где отваливался черный покров.
От резкого контраста блестящей, как черное зеркало, коры и слепящих
белых пятен рябило в глазах. Бескрасочный серый свет над пустыней тоже
не давал отдыха зрению. Только глетчерные очки спасали европейцев. Они
лучше стали понимать, что обычай туарегов-мужчин чернить краской веки
возник вовсе не как требование моды или своеобразной эстетики.
Каждая ночь оживляла путешественников после дневного отупения.
Если день казался океаном зноя и слепящего света, необъятная звездная
ночь Сахары становилась бездной бесконечного неба, уносившего человека
в такие глубины и дали чистой прозрачной темноты, что невзгоды,
опасности и даже сама смерть начинали странным образом мельчать,
уподобляясь исчезнувшей во мраке грозной пустыне.
В Европе кончалась осень. Здесь это время выражалось лишь в
наступлении холодных ночей, казавшихся ледяными после адского дневного
жара.
Было невыразимо отрадно лежать на спине, закутавшись в шерстяное
одеяло, и отдаваться гипнотизирующей власти бездонного неба, погружая
свой взор в звездные рои Млечного Пути.
Украдкой подступали мысли о Тирессуэне. Туарег не взял с собой
одеяла, и если он не сгорел в огненной печи дня, то неминуемо должен
был замерзнуть ночью. А с ним и возможность легкого спасения для тех,
кто остался у бочек с водой, под спасающим от убийственных копий
солнца тентом, кто укрывался теплыми одеялами в знобящей ночи.
Только на третий день стоянки исследователи отважились на вторую
экскурсию к развалинам. Двадцать километров пути туда и обратно были
бы не страшны для ночного похода. Но изучать развалины ночью, как на
грех безлунною, было невозможно. Волей-неволей археологи задерживались
до знойного времени дня, и поход становился для них мучением. Решено
было отправиться на развалины к вечеру, успеть там немного поработать,
переночевать и воспользоваться всем временем от утренней зари до
девяти часов, когда следовало быть у машины.
Никогда исследователи не решились бы повторить ночевки. На свет
костра из развалин выползли тысячи скорпионов и ядовитых пауков -
фаланг. Все это скопище ринулось к расположившимся на ночь людям.
Костерок из жалких стеблей, принесенных с собою щепочек и бумаги
быстро догорел, и люди остались во тьме в неравной борьбе с ползучей и
ядовитой гадостью. Единственным спасением было поспешное бегство в
серир, как можно дальше от развалин. Всю ночь в шорохах ветра людям
чудились ползущие скорпионы. Опять не хватило питья, хотя Пьер и
ассистент сдержали обещание и тащили в заплечных мешках большие
термосы. В третьем походе, снова днем, профессор получил легкий
тепловой удар, пренебрегши солевыми таблетками. Его молодые помощники
ушли в четвертый поход на развалины, а ученый, ослабевший телом и
духом, лежал под тентом. Молчаливый Огюст хмуро поил его бульоном из
концентратов. Несколько раз археолог заставлял его измерять воду в
последней бочке, с ужасом убеждаясь, что они израсходовали ее слишком
много в походах сквозь палящий зной Танезруфта.
Профессор обратил взгляд на восток. Черная россыпь обточенных
ветром пирамидальных камешков полого поднималась к серому, угрюмому,
без единого облачка небу, сокращая видимость постоянного горизонта до
нескольких километров. Туарег должен был появиться неожиданно через
несколько минут или дней или не появиться совсем. Профессор вспомнил
свои опасения, что Тирессуэн может бросить их на произвол судьбы, но
все, что он знал об этих детях пустыни, противоречило такому
предположению. Но Тирессуэн мог погибнуть, как, безусловно, погиб бы
любой из них, отправившийся в подобный поход. Если туарег погиб, то
все равно идти придется, идти всем! Эта будет скоро. Если проводник не
вернется через два дня, то надо бросать все, нагружаться водой и
шагать по следу своей машины. Археолог представил себе этот
безнадежный путь и содрогнулся.
Свинцовое небо душило его, угасавший после полудня ветер шумел по
камням назойливо и безотрадно. Край тента размеренно хлопал по
застывшей машине. Застывшей безнадежно, как эти источенные ветром и
почерневшие от солнца скалы, как весь этот сожженный и мертвый мир,
поймавший в западню его экспедицию.
Пятый день! Никто уже не ходил к развалинам, экономя воду. Люди
валялись, курили, без охоты играли в карты. Профессор заметил, что во
всех разговорах старательно избегалась одна тема - предположения о
Тирессуэне. Видимо, слишком серьезен был этот вопрос для каждого из
путешественников, чтобы обсуждать его в праздной болтовне. Лагерь,
автомашина - все предметы кругом создавали привычную походную
обстановку, ничем не напоминавшую о беде. Но пустыня вокруг, мертвая,
угрюмо шуршавшая ветром, стояла настороженно враждебная, словно
готовясь к решительной атаке на горсточку привязанных к машине людей.
Будто они перенеслись на другую планету - настолько не похоже здесь
было все на мир, с детства привычный европейцу. Пустыня воспринималась
как некая нереальность, изменчиво проплывая мимо в быстрых
автомобильных маршрутах. Но теперь, окружая маленький бивак уже
несколько дней, она стояла неизменной, как вечная угроза всему живому,
бесконечно удаленная от многообразного существования людей, от их
труда, развлечений, радостей и горя. Никак нельзя было поверить, что
на востоке, всего в полутораста километрах от лагеря, бегут через
пустыню быстрые машины. Любая из них перенесла бы всех
путешественников туда, где их жизни не будут более качаться на зыбких
весах неверной судьбы. Там пролетают аэропланы... Стоит любому из них
немного отклониться от обычного пути, тогда их заметят с воздуха, и
помощь придет через несколько часов!
Шестой день - последний день возможного ожидания. Готовясь к
гибельному походу, молодежь не выдержала. Люди напились вина, пытаясь
успокоить напряженные нервы и легче свыкнуться с неизбежным.
Начавшийся день был особенно жарким, точно пустыня, предчувствуя
наступающий период прохладных ночей, изливала днем весь запас своей
огненной ярости. Профессор, еще не вполне оправившийся от теплового
удара, лежал в полузабытьи. Медленно, точно увязая в жаркой смоле,
ворочались мысли в болевшей голове. Лежавшие вокруг спутники противно
храпели, сопели, тяжело вздыхали, беспокойно дергаясь во сне,
измученные зноем и тяготевшим над ними сознанием обреченности. Мрачный
Огюст изредка стонал, а Пьер жалобно всхлипывал, выдавая свои чувства
в пьяном сне.
Профессор приподнял чугунную голову и механически огляделся по
установившейся за пять дней привычке, ничего более не ожидая от
изученного до отвращения ландшафта. Вдруг археолог дернулся, провел
рукой по лицу, прогоняя сон. Поодаль от машины, на заваленном черными
камнями плоском дне промоины, росла небольшая тальха. За ней виднелось
нечто высокое, белое... Неужели? Да, это мехари! Громадный верблюд
приближался к лагерю, неся закутанную в обычное темное одеяние фигуру.
Переметные сумки из узорной кожи свисали с убранного серебром седла с
лукой в форме креста. К левому боку верблюда была приторочена винтовка
дулом вниз.
Комок, подступивший к горлу профессора, помешал ему закричать.
Археолог вскочил на ноги. Мехари подошел вплотную. Никогда не думал
археолог, что туарег на верблюде окажется таким гигантом.
Величественная фигура рыцаря пустыни наклонилась с высоты мехари. Он,
Тирессуэн!
Ужасный крик раздался над ухом археолога, заставив его
пошатнуться: это увидел туарега проснувшийся ассистент. Его товарищи,
не успев подняться, завопили, точно орда людоедов. Все побежали
навстречу туарегу, который опустил верблюда и медленно, видимо от
большой усталости, слез с седла. На молчаливый вопрос путешественников
Тирессуэн порылся за пазухой и протянул на раскрытой ладони две
маленькие шестерни, завернутые в промасленную бумагу. Огюст схватил
их, всхлипнул, потряс руку туарега и бросился к машине, так ничего и
не сказав. За ним поспешил его всегдашний помощник Пьер. Минуту спустя
они уже открыли капот и полезли под машину.
Тирессуэн устало потянулся, уселся под тентом и закурил обычную
сигарету. Будто и не было серьезного несчастья, не было шести тяжких
дней, полных тревоги и опасности. Туарег по обыкновению ожидал, пока
его спросят.
- Бидон-Пять? - Профессор показал на восток.
- Да.
- Как дошел, тяжело было?
- Да. Много солнца. Торопился!
- Устал?
- Да.
- А верблюд откуда?
- Ездили со станции на машине в кочевье знакомого. Взял доехать.
Археолог прекратил расспросы и предложил Тирессуэну отдохнуть.
Через час Огюст и Пьер переминались на месте от нетерпения скорей
завести машину, но профессор яростным жестом запретил их попытку.
Только когда солнце склонилось к горизонту, проводник проснулся. В тот
же миг заревел мотор, будто тоже очнувшийся от долгого сна. Все
путешественники, не исключая профессора, принялись поспешно свертывать
лагерь, а Тирессуэн долго пил теплый чай, заедая финиками, которые он
отламывал от комка, извлеченного из седельной сумки, и совал по
обыкновению под лицевое покрывало, чтобы не показывать рта. Французы
подошли приласкать спасшее их животное - и отшатнулись: от мехари
исходил отвратительный запах. Тирессуэн заметил недоумение спутников.
- Если верблюд долго идет по жаре и не пьет, он пахнет очень
плохо! Я должен был ехать днем, зная, сколько у вас воды.
Профессор, так же как, наверно, и другие члены экспедиции,
испытывал желание крепко обнять Тирессуэна, высказать ему горячую
благодарность за выручку, за тяжелый, для европейца невыполнимый
поход. Но туарег сидел с прежним спокойным достоинством, будто ничего
не случилось. Археолог чувствовал перед ним смущение, заставлявшее его
сдерживаться.
- А как же верблюд, Тирессуэн? - подошел к проводнику шофер.
- Да, совсем забыл, как же мехари? - спохватился профессор.
- Напоите верблюда, дайте мне запас воды и отправляйтесь, -
ответил туарег.
Медленно, обходя каждую выбоинку, грузовик поднялся на плато и
повернул на восток по собственным следам. Огюст ехал с предельной
осторожностью, твердо решив ничем не рисковать, пока они не выберутся
из этой западни и не наполнят водяные бочки. Сверху они еще раз
увидели белого верблюда и едва заметную фигуру туарега, улегшегося в
тени скалы в ожидании ночи. Тирессуэн явно находился на пределе
усталости, и его европейские спутники опять ощутили угрызения совести
за поспешность. Но после всего пережитого казалось невозможным
остаться здесь лишний час. А туарег... что ж, для него пустыня -
родной дом. Их женщины ездят в гости к подругам за двести - триста
километров, а мужчинам ничего не стоит провести несколько суток в
пути, чтобы услышать новости. Все это так, но если бы это произошло в
другом месте, а не в Танезруфте, тогда бы они уехали со спокойной
совестью.
Но машина перевалила за гребень плато, проклятое место скрылось
из виду, и оставшийся позади проводник перестал смущать европейцев. В
конце концов, до Бидона-5, где они должны его дождаться, не так уж
далеко для быстроходного мехари!
* * *
- Я прошу вас срочно связать меня с министерством, генерал!
- Полно, профессор, стоит ли вам так волноваться из-за какого-то
туарега с его бешеными претензиями!
- Поймите, что я и вся моя экспедиция, мы обязаны этому вовсе не
какому-то, а замечательному человеку жизнью!
- Он только выполнял свои обязательства!
- Я тоже только выполняю свои. Это для меня вопрос чести. У вас,
военных, есть свой кодекс чести, у нас, ученых, свой. Позор, что
проводник третью неделю ждет разрешения пустякового вопроса. Болтается
где-то около Таманрассета. Хорошо еще, что туареги терпеливы, он не
надоедает мне. Наш брат француз...
Генерал поморщился.
- Вопрос вовсе не пустяковый, профессор. Поймите, что у нас
непопулярная война в Алжире, чуть ли не с родственниками Тирессуэна...
- Положим, арабы и туареги - мне ли вам говорить...
- Есть еще одно обстоятельство, неизвестное вам. Под честное
слово, профессор! Ни одному человеку, ни при каких обстоятельствах!
Заинтересованный ученый согласно наклонил голову.
- В Центральной Сахаре проектируются испытания нашей,
французской, водородной бомбы. Понимаете всю сложность обстановки,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг